— И тоже непонятно, как она это сделала, — заметил молчавший некоторое время усач Севастиан Николаевич. — Тоже не классифицируется.
— Ни по классовой теории, ни по буржуазной, — хохотнул гвардионец Мишель. — Не признаёт магия никаких классов, и социального происхождения не признаёт тоже…
— И даже на форму мою не клюнули, — кивнул Иннокентий Януарьевич. — Хотя, если вспомнить, третьего-то дня как быстро накрыли!
— Рискуете вы собой непомерно, ваше высокопревосходительство…
— Мишель! Мы не при дворе. Не нужно вот этого, я и так знаю, что на вас всех могу положиться. Скажите лучше, вы это заклятие отведения глаз вообще заметили?
— Разумеется, ваше высокопревосходительство! — гвардеец аж возмутился. — Заметить заметил, но расшифровать… Да и никто здесь не смог, как я понимаю.
— Верно, — задумчиво уронил генерал-полковник, глядя, как трое солдат хлопочут вокруг заклинательницы, державшей в руках дымящуюся кружку с чаем так, словно понятия не имела, что это такое и что с ней надлежит делать. — Эй, братец! Ты, ты, сержант. Подите-ка сюда.
Этот сержант разительно отличался от свиты Иннокентия Януарьевича — прежде всего молодостью, ловко пригнанной формой, сапогами, что явно были ещё сегодня утром надраены до зеркального блеска и до сих пор ещё сохраняли его остатки, несмотря на беготню по приднепровским низинам. На груди — колодочки, медали «За отвагу», «За боевые заслуги»; за плечом воронёный ствол ППШ.
Сержант, как полагается, перешёл с бега на строевой шаг, немного не достигнув начальства, зачастил, как из пулемёта:
— Товарищ член Военного совета фронта, старший сержант Петров Сергей по вашему прика…
— Достаточно, братец. Эту гражданочку доставить в целости и сохранности прямо в наше расположение при штабе армии. Чаем поить! Горячим и сладким. Пока она там — глаз с неё не спускать, дежурить поочерёдно. Как только заметите хоть что-то необычное — немедленно ко мне. Ну, вы знаете.
— Так точно, товарищ член!..
— Достаточно, братец, я же сказал.
Сержант торопливо откозырял и махнул двум другим солдатам, поддерживавшим заклинательницу под руки.
— Идёмте, — повернулся Иннокентий Януарьевич к своей свите.
За пеленой низких облетевших кустов на узком и мокром просёлке их дожидались машины с охраной. Очень сердитый старший лейтенант в фуражке с малиновым околышем торопливо побежал им навстречу.
— Товарищ член Военного совета!.. Ну как же так можно? Товарищ Жуков… то есть, виноват, товарищ Константинов[2] приехали, они голову с меня снимут, не посмотрят, что мы по другому ведомству!..
— С товарищем Георгием Константиновичем мы уж как-нибудь сами разберёмся, Илья, — прокряхтел генерал-полковник. — Не тряситесь так, дружочек.
— Нет-нет, товарищ член Военного совета, так нельзя! Я, как ваш начальник охраны, не могу допустить такого нарушения всех инструкций, и потому…
Досадливо поморщившись, Иннокентий Януарьевич прищёлкнул пальцами, и старший лейтенант подавился на полуслове. Взгляд его обессмыслился, голова мотнулась из стороны в сторону; казалось, он вот-вот рухнет.
Гвардеец Мишель и казак Феодор Кириллович шагнули к нему, подхватили.
— Ничего не поделаешь, — недовольно бросил старый маг. — Порой они совершенно несносны, эти ребята из нашей же с вами собственной конторы… Возвращаемся в штаб, господа-товарищи, — с лёгкой брюзгливостью докончил он. — Разбираться… с этой гражданочкой. Как раз, если вы, Севастиан Николаевич, всё правильно подсчитали, результаты её, так сказать, усилий должны подоспеть. Или, во всяком случае, не сильно запоздать.
Штаб армии устроился в самом сердце маленького приднепровского городка, по какой-то случайности пощажённого войной. Ни наши войска, отходя в сорок первом на восток, ни немецкие, отходя сейчас, в сорок третьем, на запад, его не обороняли. Бои гремели севернее или южнее, а здесь всё оставалось тихо.
Как член Военного совета фронта, приехавший в штаб одной из армий, Иннокентий Януарьевич вытребовал себе и своей свите отдельное помещение, и не частный домик, а пустую сейчас школу. Охрана — целый взвод автоматчиков — располагалась на первом этаже, а на втором — сам старый маг с пятью остальными офицерами.
Они все сняли полинялое, выгоревшее и прожжённое, надев обычную форму. Все носили полковничьи погоны, грудь каждого украшал внушительный набор орденских колодок; и по одному взгляду на них можно было б и впрямь бросить что-то вроде революционно-презрительного «золотопогонники» или там «белая кость», если не старое-доброе «контра недобитая».
У всех — былая выправка, какую не обретёшь на «краткосрочных курсах комсостава» или даже в «академии красных командиров». Такое вбивается с детства, со строевых занятий будущих пажей. Гвардеец Мишель выделялся даже на их фоне — хоть сейчас снимай в роли какого-нибудь «беляка» в очередном революционном фильме.
За окнами уже окончательно сгустилась ночная тьма. Парты составили в угол, принесли матрацы, расстелив их прямо на полу. Свита Иннокентия Януарьевича не жаловалась. Сам генерал-полковник обосновался в бывшей учительской. Казалось, ему не писаны никакие уставы и правила.
— Георгий Константинович очень-очень нетерпеливый человек, — с деланой усталостью в голосе проскрипел старый маг, входя в двери. Пятеро свитских поспешно вскочили. — Вольно, господа, вольно. Прошу садиться. Чай и что-нибудь к нему сейчас накроют. Всё-таки исполнительность у большевиков на высоте, что уж там говорить. Как вспомню лето семнадцатого, всеобщий развал… так особенно ценить начинаешь.
Офицеры переглянулись. Выражение у всех было мрачным — похоже, они как раз и вспомнили то лето.
— Впрочем, господа, к делу. Георгий Константинович желает знать, как скоро наши с вами усилия дадут эффект… на том берегу. Он не собирается, как он выразился, жертвовать целой армией, бросая её на неподавленную оборону. А у фашистов, — он сделал ударение на последнем слове, — там столько наготовлено, что, боюсь, никаких снарядных запасов наших не хватит. И по крайней мере четыре группы боевых магов в резерве. Да, не «зигфриды», но тоже неплохи. Букринский плацдарм, где у нас никакого успеха и только большие потери, — выражение Иннокентия Януарьевича осталось бесстрастным, похоже, «большие потери» его нимало не волновали, — повториться не должен.
Свита почтительно безмолвствовала. Старый маг окинул их взглядом и, похоже, остался доволен увиденным, потому что продолжил не без нотки самодовольства в голосе:
— Задача, господа, у нас простая. Чтобы не вышло ни Букрина, ни, прости господи, «наступления Керенского». Георгий Константинович, — вновь тонкая, ядовитая улыбка, — не любит вдаваться в специфические подробности. Ему важен результат. Он координирует стратегическую операцию нескольких фронтов, и мы, мелкий служилый люд, должны ответственному товарищу помочь. Вы, Мишель…
— Да, ваше высокопревосходительство?
— Ваши маячки на том берегу — насколько надёжны?
Плечистый гвардеец по привычке вытянулся.
— Самое меньшее за ещё двадцать четыре часа я ручаюсь, Иннокентий Януарьевич.
— Нам, господа, нужен результат… положительный результат, не позднее чем наступающим утром. Ночь уже началась, времени мало. Усилия нашей подопечной должны себя явить. Итак, какие есть предложения, как говорят у большевиков, «по ведению собрания»?
Офицеры вновь переглянулись, и Мишель сдержанно кашлянул в кулак.
— Помня товарища Жу… то есть товарища Константинова ещё по Халхин-Голу, могу сказать, что результат ему нужно явить.
— Предложение, воистину подкупающее своей новизной, а также проработанностью механизмов воплощения, — поджал губы старый маг. — Конкретнее, Мишель, прошу вас, голубчик.
— Конкретнее… Товарищ Константинов должен увидеть, что наступать здесь не следует. Я расставил маяки, но мнение мое, господа, не изменилось. Германскую оборону тут на ура не возьмёшь. Да и не на ура тоже. Поэтому…
— Погоди, Михаил, ты что же, нам предлагаешь очки втирать начальству? — резко перебил его бородатый Феодор Кириллович.
— Большевистскому начальству, Феодор, не забывай, — осклабился гвардеец. — Чем мы тут два десятка лет почти занимаемся?
— Мы не вредители, — аж покраснел тот. — Мы Родине служим, не начальству! Забыл, зачем мы сюда возвращались в двадцать пятом?
— Спокойно-спокойно, сударь мой, — надменно бросил Мишель. — Мы дело делали. Для Родины, прав ты, для России, для народа русского. А начальство — оно начальство и есть. Мы всегда ему глаза отводили, если результат того требовал. Ну и чтобы лишние вопросы нам не задавали, но тут уж Иннокентию Януарьевичу спасибо.
— Подлиза, — беззлобно ухмыльнулся Игорь Петрович.
Сам же старый маг прислушивался к пикировке своих свитских с благодушной улыбкой на тонких губах, никак не вмешиваясь.
— Ничего не подлиза. Объективный факт, — ухмыльнулся в ответ и Мишель. — Теория Маркса всесильна, потому что она верна, и тут как раз такой случай, верно ведь, Иннокентий Януарьевич?
— Мишенька, голубчик. — Старик скрестил руки на груди. — Не отвлекайтесь. Что вы предлагаете, только конкретно?
— Дать товарищу маршалу, представителю Ставки, то, что он желает увидеть, конечно же, — пожал плечами Мишель.
— То есть таки втереть очки? — резче, чем следовало, спросил Феодор Кириллович. — Липу подсунуть? Лживое донесение составить? А потом наши же русские солдаты из-за этого гибнуть должны?!
— Милостивый государь Феодор Кириллович. — Мишель с истинно гвардионским скучающе-недовольным выражением воззрился на сотоварища. — Что-то вы, любезнейший, похоже, речей нашего зама по политчасти переслушали. Кто сказал, что из-за нашей липы должны русские солдаты погибать?
— А как же вас ещё понимать, милостивый государь? — возмутился бородач. — Что ещё случается, когда в штаб филькину грамоту шлют?!
Остальные офицеры с тревогой воззрились на Иннокентия Януарьевича, однако старый маг лишь продолжал загадочно улыбаться.