-Астап, давай разгоняйся - и просто перелетим, чего там.
-Можно с шестом...
Он вышел разведать обстановку (вдогонку: “Астап, ты захватил свой кольт?”). Ни будки, ни ключника - но народ на что-то вяло надеялся.
Сборная республики тоже выбралась наружу, размяла мускулы и расползлась по крутому склону.
Женя потрясла прутья ворот. На неё с интересом посмотрели туристы.
Тогда Астап вынес из кабины монтировку, вставил её рычагом в дужку замка, и с первого рывка замок отвалился. Восторг прокатился по рядам узников.
Передние машины проезжали в ворота, сворачивали там на обочину и без всякой совести останавливались, уступая ответственность за содеянное следующим позади товарищам. И так Астап оказался первым. Он бесстрашно поехал вперёд, презирая предателей, которым дал свободу.
Однако их никто не остановил, и про подвиг Астапа до обидного быстро забыли.
-...бедная, её на всех соревнованиях ставят. Бежит всегда самая последняя - накушается!..
-А мне кажется, она будет бежать: она такая упорная!
-Я тоже скоро четыреста побегу.
-Куда тебе, ты сто еле добегаешь!
Астап знает их всех по голосам, он ревниво вслушивается, но о нём ни слова. Обернулся из кабины, напомнил:
-А, Гарик? Я своего всегда добьюсь: если мне надо проехать, я проеду!
-Ну дак! - не сомневался Гарик.
И снова они за своё: метры, секунды, победы.
А Астап что, он всего лишь шофёр, он их везёт.
Прибыли.
-Ну, какое местечко я вам подобрал?
Музыкально струился горный поток, создавая особую тишину. Гарик поднял с земли ссохшийся башмак:
-Ребята, здесь ступала нога человека!
-Место что надо, Астап Ибрагимович, - успокоил Костя.
Цены ему нет, Астапу: кто, кроме него, знает, как жарить шашлыки, когда наступает неуловимая пора размещать на мангале шампуры, когда брызгать водой? Все только плечами пожмают. Им кажется, Астап должен и обязан жарить для них шашлыки, пока они тренируются на дороге. Они думают, Астап им нанялся!..
Они умываются после тренировки в горном ручье, и ноги у них тугие, как рессоры.
-Эй, вы с ума сошли - загорать перед соревнованиями?
-А, я всё равно отборочные не пройду.
Астап прыгал и метался перед мангалом, как шаман, священнодействуя; он был похож на пуделя: сухое узкое тело и пышная грива волос - которые, судя по всему, он выхаживал и лелеял, как домохозяйка комнатные цветы. Он мнил себя красавцем, и в кабине Мустанга лежал на виду альбом с его фотографиями. Он глядел со всех изображений одинаково: мимо зрителя, с недостижимым превосходством, особенно стараясь на групповых снимках, чтобы не затеряться среди прочих.
Женя возьми да рассмейся над одной фотокарточкой. Уязвлённый, он ревниво заглянул: что уж такого смешного? Он стоял там в рост, расставив ноги в клёшах, сощуренный взгляд упорствовал, и при желании можно было, впрочем, счесть Астапа даже и красивым...
-Ну и что за смех? - обиделся он. - Сама, наверное, носила такие брюки...
-Ах, да что брюки! - улыбалась Женя, давясь умолчаниями. - ...Такой взгляд!..
-Ну-ну! - строго одёрнул её Костя, заступаясь за Астапа, и это заступничество задело бедного больнее, чем сама насмешка.
После шашлыков отправились в горы и нашли там две достопримечательности: пещеру, в которую далеко не углубишься, потому что спички задыхаются и гаснут, и дерево исполнения желаний: на него привяжешь какую-нибудь тряпочку с себя - и загадывай желание. Реяли на ветру полинявшие кусочки ткани, Женя оторвала полоску от носового платка и привязала к ветке. Чего она хочет? - узнать бы.
Костя лазил по склону и рвал ей цветы - хотя женаты они давно и даже ребёнок есть.
Расчёт тренера на высокогорную тренировку был верный - на отборочных соревнованиях ребята бежали.
Костя попал в состав, Женя нет. Ну что ж, она была к этому готова, такая профессия. Теперь команда поедет в Москву, а Женя вернётся к себе домой, в российский город, из сборной республики она выпала. Ничего, успокаивал тренер, ведь она полтора сезона пропустила со своими родами, а на будущий год обязательно побежит, пусть тренируется и не унывает, он снова возьмёт её в состав.
Костя был угнетён, смотрел в землю и чувствовал себя предателем.
-Сама виновата, зачем распрямилась перед финишем? - утешал её и Астап.
Уж этого она не снесла:
-Ты бы ещё совался!
Сборная республики уехала в Москву. Астап освободился. Он теперь снова должен был возить арестантов-пятнадцатисуточников к месту принудительных работ и назад. Очень ему было тоскливо.
Вечером накануне Жениного отъезда он заехал в пансионат. Она теперь была тут одна среди чужих. Он нашёл её в холле: сидела у телефона, ждала звонка от Кости из Москвы. Астап в молчаливой преданности просидел около неё целый час. На сей раз Женя отнеслась к нему как к родному - в этой земле он был теперь единственным её знакомым.
-Сиди, Астап, посиди ещё: ты мне сегодня как сувенир из счастливого прошлого.
-Это обидно.
-Игрушечная обезьянка-сувенир... - пробормотала Женя.
-Жаль, - сказал он, - что я не могу отвезти тебя в аэропорт: мне в это время как раз получать моих арестантиков.
-Да, жаль, - согласилась Женя рассеянно. - Но ничего, я на городском автобусе.
-С чемоданом? - сочувствовал Астап.
-Что делать.
Костя так и не пробился со своим звонком. Москва была далеко отсюда.
Наутро в шесть часов Астап разбудил её стуком в дверь. Она спросонья выглянула в щёлочку (спит голая! - понял Астап) и удивилась:
-Ты?
-Поехали, - шёпотом сказал он, чтобы не разбудить здешних жителей. - Я отвезу тебя в аэропорт, а после за арестантами.
И целомудренно опустил взгляд, чтобы не думать о её наготе там, за дверью.
Она пожала плечами, соглашаясь, и скрылась одеться.
Времени было ещё полно, и Женя не встревожилась, когда они свернули с шоссе, - у Астапа, как всегда, найдутся загадочные дела по пути. Пусть, это его забота успеть и в аэропорт, и за арестантами, а её-то самолёт ещё не скоро: в одиннадцать часов. Сейчас только семь.
Скоро, ах, уже скоро - через несколько часов - она увидит своего маленького сына, а вечером позвонит из Москвы Костя, позвонит уже домой.
Только теперь она разрешила себе почувствовать, как соскучилась по ребёнку, а раньше запрещала. Мама пишет, что он спит, встав на четвереньки и задрав попку кверху. И что пальчики на ногах у него в точности повторяют её, Женины пальчики в детстве. И что всех он узнаёт и различает.
Асфальтовая дорога закончилась, Астап ехал теперь по глинистому просёлку, петляя среди береговых кустарников. Какая-то речка просторно разлилась, делясь на множество проток, тут и там блистала мелкая вода, квакали лягушки, стояло ясное восходящее утро, полное счастья. И куда это Астапу понадобилось заезжать?
А вчера вечером она долго не могла заснуть в предчувствии встречи с сыном, слушала задумчивое жабье “урь-рь-рь...”. И снова: “урь-рь-рь...”. И замирала, и гладила сама себя по упругим сухощавым бокам, чтобы успокоить нетерпение отъезда.
Мустанг заглох, переезжая через протоку. Астап открыл внутри кабины капот. В просветах меж внутренностей мотора журчала по галькам вода. Руки у Астапа стали грязными, он попросил Женю стянуть с него через голову рубашку, а брюки спустил сам и остался в плавках - узкая мартышка с гаечным ключом.
Жене показалось, что мотор заглох как-то неубедительно... Не решил ли этот хвастунишка заставить её тревожиться об опоздании, чтобы затем показать себя классным механиком? Женя улыбнулась про себя и ещё раз увидела, какое счастливое летнее утро, и где-то в её городе сейчас просыпается отец, её лучший в мире папка, чтобы ехать в аэропорт встречать самолёт. Уже её город повернулся ей навстречу, хотя она ещё далеко.
Переезжал речку мотоциклист - редкий путник в этой чаще, и можно было бы, наверно, остановить его и попроситься на заднее сиденье, чтобы вывез хотя бы на большую дорогу, но это было бы предательством - оставить мартышку-Астапа одного - в унижении - ковыряться в моторе.
Мотоциклист скрылся в чаще, Женя ни о чём не спрашивала Астапа и назло не выражала беспокойства: если он дразнит её поломкой, то она его - невозмутимостью.
-Ну, Женя, считай, что я тебя украл, - сказал Астап, не отрываясь от дела. - А, смотри, в какие дебри завёз!
-Украл, вот и мучайся теперь.
Но Мустанг завёлся, и они выехали из воды. Только Астап почему-то не стал одеваться: так и сел за руль в плавках.
Он заехал в какой-то глухой закуток и вышел к воде помыть руки. Когда вернулся, то вошёл не в кабину, а в салон - впрочем, ведь одеться же: здесь его одежда.
-А что, Женя, что будет, если я тебя правда украду, а?
-Я убью тебя монтировкой, - ответила Женя, досадуя на себя: вот никогда не надо принимать одолжения от людей, которых не уважаешь: теперь терпи его дрянные шутки, ты должница.
Астапу же его шутка определённо понравилась:
-Нет, а правда?
-Ну укради - и увидишь, что будет! - рассердилась Женя. Она рассердилась на себя: за то, что вкралось вдруг подозрение насчёт этого закутка, в котором Мустанг укрылся, уткнувшись мордой в кусты. Подозрение было очень уж подлое, и Жене стало стыдно за него и скверно, как будто испачкалась.
Всё же она взяла из ведра под сиденьем пустую бутылку от пепси-колы (видимо, ещё с высокогорного пикника...) и зверски изобразила: отбить дно, выставить вперёд акульи острия изломов и, ощерившись, идти на врага.
Тяжело ей было вымучивать из себя дурацкие шутки с этим неровней, и она ещё раз отругала себя, что прельстилась выгодой: “отвезёт прямо до места” - будешь знать, как продаваться за выгоду, да ещё людям, которых ты считаешь ниже себя. Теперь пляши под его дудку.
Она села на сиденье, сохраняя на лице остаток зверского выражения, она не умела прекратить этот тон и внушить Астапу другое настроение - и оно длилось, мутило дух подозрениями.
Астап, нехорошо смеясь, отнял бутылку и сел напротив через проход, выставив колени турникетом, в котором она очутилась пленницей. И тут эта подлая мысль, от которой она отбивалась, совершила над нею насилие, болезненный прорыв, единым штыковым движением проникнув в сознание - и осталась там торчать среди произведённых разрушений.