18, или вообще тот из граждан, кого только он назовет, как вы сейчас же подтверждаете это и кричите, что он правильно говорит; (31) наоборот, если выступит кто-нибудь другой и скажет вам настоящую правду, что «вздоры вы говорите, афиняне; виновником всех этих несчастий и такого положения дел является Филипп, так как, если бы он держал себя спокойно, у нашего государства не было бы никаких затруднений», против справедливости этого вы не можете возражать, но все-таки вы, мне кажется, бываете недовольны и чувствуете себя так, как будто что-то теряете. (32) А причина этого вот какая (уж разрешите мне, ради богов, когда дело идет о наилучших мерах для государства, говорить откровенно): некоторые из политических деятелей приучили вас к тому, чтобы на заседаниях Народного собрания быть грозными и суровыми, в военных же приготовлениях легкомысленными и неосновательными. Поэтому, если кто-нибудь заговорит перед вами о виновности человека, которого вы, наверное, можете захватить в своей же собственной среде, вы подтверждаете и охотно соглашаетесь на это; но если называют такого человека, которого никак нельзя покарать, не победив сначала оружием, тогда вы, должно быть, затрудняетесь, как поступить, а когда вам на это указывают, бываете недовольны. (33) Нет, нужно бы, граждане афинские, в противоположность тому, что делается теперь, всем политическим деятелям приучать вас быть кроткими и великодушными на заседаниях Народного собрания, так как на них разбираются правовые отношения между вами самими и союзниками; зато в военных приготовлениях выказывать себя грозными и суровыми, так как в них ведется борьба с врагами и противниками. (34) Но вместо этого демагогическими речами и крайним угодничеством они развили в вас такое отношение, что во время заседаний Народного собрания вы напускаете на себя важность и окружаете себя лестью, слушая только приятные слова, а когда начинаются затруднения и происходят какие-нибудь события, ваше положение оказывается уже до крайности опасным. Ну, скажите, ради Зевса, что́, например, вы ответили бы, если бы греки потребовали у вас отчета относительно благоприятных возможностей, упущенных вами теперь по беспечности, и спросили бы вас: (35) «Граждане афинские, разве вы не посылаете к нам то и дело послов, разве не говорите, будто Филипп строит коварные замыслы против нас и всех греков и что надо остерегаться этого человека, и всякие подобные вещи?» Нам придется признать это и согласиться, так как действительно мы так и делаем. «В таком случае, что же вы делали, малодушнейшие из людей, в течение десяти месяцев, пока этот человек был в отсутствии и пока он был оторван то болезнью, то непогодой, то военными действиями и не мог вследствие этого вернуться домой19, (36) – ка́к же вы не освободили Эвбеи и не вернули себе ничего из ваших собственных владений? А он, наоборот, пока вы оставались дома, не были ничем заняты и были здоровы (если только людей, так поступающих, можно назвать здоровыми), на Эвбее поставил двух тиранов, – одного укрепив прямо напротив Аттики, другого напротив Скиафа20; (37) как же вы не покончили даже с этими делами, если уж ничем другим не хотели заниматься, и как допустили все это? Очевидно, вы уступили ему, и этим показали явно, что, умри он хоть десять раз, вы все равно не двинетесь с места. Так зачем же вы приезжаете к нам в качестве послов, выступаете с обвинениями и причиняете нам беспокойство?» Если они станут так говорить, что́ мы им ответим и чем мы объясним свои действия, афиняне? Я по крайней мере не вижу.
(38) Далее, есть люди, которым кажется, что они опровергают оратора, если зададут ему вопрос: «Так что́ же надо делать?» Этим людям я со своей стороны дам самый справедливый и истинный совет: не делать того, что вы делаете сейчас. Впрочем, я могу объясниться и точно по каждому вопросу отдельно. При этом пусть они с таким же рвением, с каким задают этот вопрос, проявят желание и исполнять это. (39) Прежде всего, граждане афинские, вам надо проникнуться сознанием того, что Филипп ведет войну против нашего государства и что мир он уже нарушил (на этот счет перестаньте обвинять друг друга!); знайте также, что он относится к нам недружелюбно и является врагом всему нашему государству и самой почве государства; (40) прибавлю еще: и всем проживающим в государстве людям, даже тем, которые думают, что особенно ему угождают (если не верят, пусть подумают об участии олинфян Евфикрата и Ласфена21, которые почитали себя его ближайшими друзьями, но после того, как предали свое государство, погибли самым жалким образом), но ни с кем не воюет он так ожесточенно, как со свободным государственным строем, ни против кого не питает таких злобных замыслов и ни о чем вообще не хлопочет он так усердно, как о том, чтобы его низвергнуть. (41) И это приходится ему делать до некоторой степени естественно, так как он знает отлично, что, если даже он всех остальных подчинит себе, никакое владение не будет у него прочным, пока у вас будет демократическое правление, но что, если только его самого постигнет какая-нибудь неудача, каких много может случиться с человеком, тогда все, находящиеся сейчас в насильственном подчинении у него, придут к вам и у вас будут искать себе прибежища. (42) Ведь вы по природе не имеете такого свойства, чтобы самим польститься на чужое и забрать в руки власть, а наоборот, способны помешать другому в захвате ее и отнять у похитителя, и вообще готовы оказать противодействие любому, кто стремится к власти, и всех людей готовы сделать свободными. Поэтому он и не хочет, чтобы выгодам его положения угрожала стоящая наготове свежая сила22 приносимой вами свободы – ни за что не хочет, и расчет его не плохой и не напрасный. (43) Таким образом, в первую очередь нужно вот что: признать, что он враг свободного государственного строя и демократии и враг непримиримый; если вы не проникнетесь до глубины души этим убеждением, у вас не будет желания относиться к этим делам с полным вниманием. Во-вторых, надо ясно себе представлять, что все решительно свои теперешние действия и все замыслы он направляет именно против нашего государства и, где бы кто ни боролся против него, везде эта борьба служит на пользу нам. (44) Нет ведь между вами ни одного настолько непонятливого человека, который мог бы вообразить, что Филипп стремится завладеть только трущобами во Фракии (в самом деле, как же иначе можно было бы назвать Дронгил, Кабилу, Мастиру23 и все те местечки, которые он захватывает теперь?24) и что ради приобретения их терпеливо переносит и труды, и непогоды, и крайние опасности, (45) но что он не гонится за обладанием афинскими гаванями, верфями, триерами, серебряными рудниками и за такими большими доходами, и что всем этим он предоставит владеть вам, а ради проса да полбы, спрятанных во фракийских погребах, проводит зиму в этой яме. Быть этого не может! Нет, и это, и все остальное он предпринимает ради того только, чтобы завладеть местами здесь. (46) Что́ же в таком случае надо делать благоразумным людям? Раз вы знаете и понимаете это, вам надо отложить прочь от себя эту чрезмерную и ни с чем не сравнимую беспечность, вносить деньги и требовать этого от союзников, следить и добиваться того, чтобы всегда было наготове это собранное нами войско; и, как он держит наготове войско для того, чтобы притеснять и порабощать всех греков, так и вы должны держать наготове войско, для того чтобы спасать и защищать всех. (47) Действительно, никогда нельзя добиться нужного успеха посылкой одних вспомогательных отрядов, но следует снарядить целое войско, снабдить его продовольствием, назначить к нему казначеев и государственных рабов25, установить по мере возможности самую строгую бережливость в деньгах, и после этого уже требовать отчета в денежных вопросах с этих лиц, а в военных действиях с военачальника. И если вы все так сделаете и подлинно пожелаете держаться такого образа действий, тогда вы принудите Филиппа честно соблюдать мир и оставаться в пределах своей страны, – а лучше этого уже не могло бы быть ничего другого, – или в противном случае будете вести войну на равных условиях с ним.
(48) С другой стороны, если кто-нибудь думает, что это сопряжено с большими расходами, со многими трудностями и хлопотами, он рассуждает совершенно правильно. Но когда он представит себе последствия, какие ожидают наше государство в дальнейшем, если оно не согласится на эти меры, тогда он увидит все преимущество самим добровольно исполнять то, что требуется. (49) В самом деле, пусть бы даже кто-нибудь поручился – из богов, конечно, так как из людей никто бы не мог быть надежным поручителем в таком важном деле – за то, что, если вы будете оставаться спокойными и все предоставите своему течению, он не придет в конце концов сюда против вас самих; тогда все-таки позорно, клянусь Зевсом и всеми богами, и недостойно вас и установившейся славы нашего государства и деяний наших предков – из-за собственной беспечности ввергнуть в рабство всех решительно остальных греков, и я лично согласился бы скорее умереть, чем это предложить. Впрочем, если кто-нибудь другой говорит так и это вам представляется убедительным, пусть будет по-вашему, – не обороняйтесь, бросьте все на произвол судьбы. (50) Но если никто не разделяет такого взгляда, – наоборот, если мы все знаем наперед, что чем больше владений мы позволим ему захватить у нас, тем более упорного и сильного будем иметь в нем врага, тогда где же тот предел, до которого мы будем все отступать? Чего мы ждем? Когда же, граждане афинские, у нас явится желание исполнять свои обязанности?26 (51) – «Тогда, клянусь Зевсом, когда это будет необходимо». – Но то, что можно назвать необходимостью с точки зрения свободных людей, не только есть уже налицо, но у нас давно уже позади; что же касается той необходимости, какая бывает у рабов, то надо молиться, чтобы она никогда не наступала. А в чем разница? В том, что если для свободного человека необходимостью бывает стыд за происходящее (и я не знаю, какую еще можно бы назвать другую выше этой), то для раба – это побои и телесные наказания (да минует нас это!), о чем и говорить-то не пристало.