2: афиняне ведь всегда охотно воздают благодарность своим благодетелям. (3) Ктесифонт был тем лицом, которое внесло предложение о том, что надо увенчать Демосфена, и притом в определенное время – на празднике Дионисий, и в определенном месте – в театре Диониса, перед глазами всех греков, которых привлечет это общее собрание; далее глашатай должен объявить в присутствии их, что государство увенчивает Демосфена, сына Демосфена, пеанийца, за все его заслуги и преданность по отношению к государству. (4) Эта честь была удивительной со всех точек зрения и потому возбудила зависть, и против псефисмы внесена была жалоба на противозаконие. Именно, Эсхин, бывший врагом Демосфена, возбудил против Ктесифонта дело о противозаконии, ссылаясь на то, что Демосфен, как человек, занимавший государственную должность и еще не сдавший отчета, является подотчетным, закон же не разрешает увенчивать подотчетных; затем он приводил еще закон, повелевающий, если народ афинский кого-либо увенчивает, объявлять об этом увенчании в Народном собрании, если же Совет, то в здании Совета, но отнюдь не в каком другом месте. (5) Кроме того, он утверждает, что в отношении Демосфена эти похвалы являются лживыми, так как политическая деятельность оратора является якобы негодной, а он сам – взяточник и виновник многих бедствий для государства. При этом Эсхин строит свое обвинение в таком порядке, что сначала говорит относительно закона о подотчетных, потом – относительно закона об объявлениях через глашатаев и наконец – о политической деятельности; при этом он требовал, чтобы и Демосфен держался того же порядка. (6) Однако наш оратор и начал со своей политической деятельности и потом снова обратил свою речь к этому вопросу – и в этом проявил свое мастерство: ведь так и нужно начинать с более сильных данных и такими же кончать. В среднюю же часть он поставил вопрос о законах, причем закону о подотчетных лицах он противопоставил собственные соображения, закону об объявлении через глашатая – другой закон или вернее часть закона, как сам он говорит, в которой разрешается и объявление в театре, если такое постановление сделают Народ и Совет.
Другое введение3
(1) Афиняне и фиванцы, ведя войну с Филиппом, потерпели поражение при Херонее, городе Беотии. Македонский царь после этой победы поставил гарнизон в Фивах и держал это государство под своей властью в порабощении. Афиняне опасались такой же участи и для себя и, ожидая с часу на час нападение тирана, приняли меры к тому, чтобы поправить пострадавшие от времени части стен, и ввиду этого от каждой филы были назначены «строители стен». В качестве такого и Пандионида4 выбрала с этой целью из своей среды нашего оратора. Взяв работу в свои руки, оратор ввиду недостаточности денег, отпущенных государством, покрыл расходы из своих собственных средств и не поставил их в счет государству, а отдал в дар. (2) Это и дало основание одному из политических деятелей, Ктесифонту, внести относительно него в Совете следующее предложение: «Ввиду того, что Демосфен, сын Демосфена, в течение всей своей жизни всегда выказывает преданность государству, а теперь в должности строителя стен, видя недостаток денег, взял их из собственных средств и отдал в дар, – ввиду этого Совет и Народ решили увенчать его золотым венком в театре при постановке новых трагедий» [вероятно, именно в такое время, когда собирается особенно много народа, желающего смотреть новые драмы5]. (3) Когда эта пробулевма вносилась затем на рассмотрение Народа, против Ктесифонта выступил в качестве обвинителя Эсхин, бывший их противником на политической почве, и заявил, что псефисма противоречит трем законам – во-первых, тому, который не позволяет увенчивать человека подотчетного, пока он не сдаст отчета; а Демосфен, по его словам, еще не сдал его и в качестве распорядителя зрелищных денег, и в качестве строителя стен, и таким образом нужно было выждать и отсрочить вопрос о награде до тех пор, пока проверка не покажет его чистоту. (4) Во-вторых, он прочитал закон, повелевающий увенчивать на Пниксе в Народном собрании, и при этом обвинял граждан, принявших решение провозгласить об увенчании Демосфена в театре. Третий закон имеет в виду всестороннюю проверку жизни и политической деятельности, – именно, он решительно не позволяет вносить неправильных грамот в храм Матери6, где находятся все вообще государственные грамоты; а Ктесифонт, по словам Эсхина, дал ложное показание о преданности и ревности Демосфена, так как тот оказывается якобы скорее злонамеренным и враждебным государству. (5) Поскольку этот третий закон оказывался на пользу нашему оратору, он, ухватившись за него, как за какой-то якорь, побил своего противника, прибегнув к самому искусному и остроумному приему против обвинителя, – нашел слабое место, чтобы одолеть и положить на землю своего врага. Два других закона (о подотчетных лицах и об объявлении через глашатая) он отнес в среднюю часть речи, как настоящий стратег – «слабых отвел в середину»7; наиболее же сильным он воспользовался по краям, подкрепляя с обеих сторон слабости остальных частей. (6) В построении своей речи он явно руководствовался соображением пользы и не выставлял слишком откровенно напоказ своего искусства. Хотя в начальных частях он как будто обходит требования законности, но на самом деле он пользуется законностью для иной цели. Так, Эсхин привел закон относительно людей, вносящих ложные предложения, а наш оратор, отвечая ему, нашел случай включить в свою речь объяснение собственной политической деятельности, под видом того, что борется оружием этой законности. Таково построение речи; главную силу Эсхин полагает в законности, а наш оратор в справедливости; общим же у обоих является в одинаковой степени вопрос пользы, хотя он прямо и не рассматривается. Постановка вопроса8 – «буквальная, деловая», так как вопрос идет о точном выражении.
(7) Хотя обвинение было внесено еще при жизни Филиппа, но речь и судебное разбирательство относятся к тому времени, когда принял власть Александр. Дело в том, что когда был убит Филипп и фиванцы, ободрившись, прогнали от себя гарнизон, Александр, увидав в этом пренебрежение к себе, разрушил до основания Фивы, но потом сам раскаялся в сделанном и, стыдясь этого, ушел из Греции и предпринял поход против варваров; тогда афиняне признали это время подходящим, чтобы предать суду изменников, совершивших преступление против Греции, и таким образом было устроено судебное разбирательство9.
Речь
(1) Прежде всего, граждане афинские, я молю всех богов и богинь, чтобы такая же благожелательность, какую я всегда питаю по отношению к государству и всем вам1, была и мне оказана вами в настоящем процессе; затем, – и это особенно важно для вас и вашего благочестия и славы, – чтобы боги внушили вам руководствоваться не советами моего противника2 о том, как надо вам слушать меня (это было бы ужасно!), (2) а законами и присягой, в которой наряду с различными требованиями справедливости имеется в виду и обязанность выслушать одинаково обе стороны3. А это значит, – что у вас не только не должно быть никакого предвзятого мнения и не только вы обязаны отнестись с одинаковым вниманием, но также что вы должны дать возможность каждому защищающемуся применить такой порядок и способ защиты, какой он пожелает и найдет наилучшим.
(3) Конечно, много у меня есть в настоящем процессе невыгодных условий в сравнении с Эсхином, но два из них, граждане афинские, имеют и важное значение. Во-первых, это – то, что цели нашей борьбы не равные: не одинаковое ведь дело – я ли лишусь теперь вашего расположения, или он не выиграет дела; но для меня это… не хочу уж сказать какого-нибудь недоброго слова4 в начале своей речи; между тем он обвиняет меня из тщеславия. Во-вторых, от природы присуща всем людям такая черта, что, выслушивая охотно брань и обвинения, они возмущаются, когда кто-нибудь восхваляет сам себя. (4) Так вот то из этих условий, которое приносит удовольствие, досталось ему, а то, которое у всех, можно сказать, вызывает досаду, остается на долю мне. И конечно, если я, опасаясь этого, не стану рассказывать о том, что сделано мной, получится впечатление будто я не могу опровергнуть возведенных на меня обвинений и представить доказательств, за какие заслуги я рассчитываю получить почетную награду; если же я буду обращаться к тому, что́ я сделал и какова была моя политическая деятельность, я буду вынужден часто говорить о себе самом. Итак, я постараюсь делать это как можно реже. Но если о некоторых вещах я буду вынужден говорить обстоятельствами самого дела, вину за это по справедливости должен нести вот он – тот, кто затеял весь этот процесс.
(5) Я думаю, все вы, граждане афинские, согласитесь, что настоящий процесс является общим для меня и для Ктесифонта и от меня он требует ничуть не меньшего внимания, потому что если вообще лишаться чего бы то ни было бывает обидно и тягостно, – тем более когда это случается с человеком по проискам врага, – особенно тяжело лишаться расположения и милости с вашей стороны, поскольку и достигнуть этого является величайшим преимуществом5. (6) А так как из-за этого именно идет настоящий процесс, я убедительно прошу одинаково всех вас выслушать беспристрастно мои возражения против высказанных обвинений – так именно, как требуют те законы, за которыми сам законодатель Солон, искренний друг ваш и подлинный демократ, при самом же издании их считал нужным обеспечить постоянную силу не только тем, что написал их, но и тем, что судей обязывал приносить присягу. (7) И это он сделал, на мой по крайней мере взгляд, вовсе не из недоверия к вам, а просто по наблюдению, что поскольку обвинитель имеет преимущество, выступая с речью первым, подсудимому невозможно преодолеть обвинений и клеветнических наветов, если каждый из вас, судей, не будет, как и велит ему благочестие по отношению к богам, доброжелательно принимать справедливых доводов также и от последующего оратора и если не будет разбираться во всех обстоятельствах дела, выслушивая обоих беспристрастно и с одинаковым вниманием.