Редьярд КиплингИзбранные стихи из всех книг
Памяти Георгия Евсеевича Бена (1934–2008), работавшего над переводами стихов Р. Киплинга с 1958 года и до последних дней жизни. В эту книгу включено большинство его переводов из Киплинга, причем некоторые из них, выполненные в 2008 году, стали последними переводческими работами Г.Е. Бена.
Предуведомление
Сначала эта книга задумывалась, как сборник переводов на русский язык всех стихотворений из книг «Казарменные баллады» и «Семь морей», но по мере работы я понял три важные вещи: во-первых, многие стихи из других книг Киплинга относятся к лучшим в его поэтическом наследии, и было бы очень обидно их не публиковать; во-вторых, в «Казарменных балладах» и «Семи морях» есть откровенно слабые, неинтересные вещи, и не хочется портить читателю впечатление от Киплинга их публикацией; и наконец, в-третьих, есть стихи, существующие переводы которых мне настолько не нравятся, что мне не захотелось эти стихи включать. Конечно, когда мне казалось, что оригинал очень хорош, а перевод никуда не годится, я сам переводил стихотворение заново, но в тех случаях, когда и оригинал плохого перевода мне был не слишком интересен, я выбрасывал стихотворение из книги.
В раздел «Вставные стихи из прозаических книг» включены стихи к сказкам и рассказам о Маугли из 1-й и 2-й «Книг Джунглей» (кроме эпиграфов), а также некоторые из самых знаменитых киплинговских стихотворений, которые не включались автором ни в одну из книг стихов — они рассеяны по его прозе. Например, такие прославленные стихи, как «Boots» (известное по-русски под названием «Пыль»), «The Press» («Пресса»), «If» («Заповедь») фигурируют у автора только как вставные стихотворения внутри соответствующих новелл.
Многие переводы, входящие в эту книгу, публиковались уже не раз, они взяты как из парижской книжки 1986 г. (в переводах Г. Бена и В. Бетаки), давно ставшей библиографической редкостью, так и из нескольких сборников, вышедших в России после 90-х годов. Кое-что лучшее перепечатано и из первого русского издания стихов Киплинга (М., ГИХЛ, 1936), также ставшего библиографической редкостью.
Несколько стихотворений представлены здесь в двух-трех переводах. Есть тут совсем старые, давно полюбившиеся русскому читателю, переводы. Есть и довольно много совсем новых.
Многие стихотворения, никогда не переводившиеся на русский язык, представлены в этой книге впервые.
Переводы, помеченные знаком * — публикуются впервые.
Стихи, помеченные знаком ** — переведены впервые специально для этого издания.
Тексты выверены по стереотипному изданию «Rudyard Kipling's Verse: Definitive Edition», выпускаемому в Англии, Канаде и Австралии раз в 5–6 лет начиная с 1940 года.
В. Б. (Василий Бетаки)
Прелюдия[1]
Я делил с вами хлеб и соль…
Вашу воду и водку пил,
Я с каждым из вас умирал в его час
Я вашей жизнью жил.
Что осталось из вашей судьбы
В стороне от жизни моей?
Ни в тяжком труде, ни в горькой беде,
За волнами семи морей?
Я так нашу жизнь описал,
Что людей забавлял мой рассказ…
Только мы с вами знаем, что шутка дурная:
Веселого мало для нас!
Перевел В. Бетаки
Пять стихотворений из юношеской книги«Штабные песенки и другие стихотворения»(«Департаментские песни»)
Основной итог*
Изменилась ли Европа
Со времен питекантропа?
Некий предок, тот, чей лук был подлинней,
Даже с мамонтом сражался,
Носом к носу с ним встречался,
И, как мы, плевать хотел на всех людей:
Лодку лучшую оттяпал,
Бабу лучшую захапал,
И чужой добычи кучу отхватил,
Кем-то вырезанный идол
За свою работу выдал,
И улегся в самой классной из могил.
А пройдоха, что когда-то
Стал папашей плагиата,
Заслужил хвалу и честь от короля!
Фавориты и воры
Правят нами с той поры,
Как себя считала девушкой земля.
В чем, скажите без обиды,
Тайна некой пирамиды?
Да, один подрядчик был других шустрей,
Он сумел спереть казенных
Пару-тройку миллионов,
И в Египте стал богаче всех людей.
А Иосиф? Продвиженье
До Начальника Снабженья[2]
И ему не вредно было, ей же ей!
Извините, эта песня
Не новей, не интересней
Тех, что самый дальний предок распевал,
Таковы уж человеки:
Ныне, присно и вовеки
Воровство на этом свете правит бал!
Перевел В. Бетаки
Шифр нравственности
Оставив юную жену хозяйничать по дому,
Уехал Джонс на горный пост к афганскому кордону.
Там гелиограф[3] был, и Джонс жене растолковал
Сигнальный шифр, чтоб ей с горы слать нежные слова.
Любовь ему вручила ум, ей красоту — Природа,
И гелиограф их связал в честь Феба и Эрота.
Джонс наставленья слал жене, когда вставал рассвет,
И на закате тоже слал супружеский привет.
Он ей твердил: «Страшись юнцов, внушающих соблазны,
И льстивых, лживых стариков с отеческою лаской».
Но подозрительнее всех для Джонса, говорят,
Был генерал-полковник Бенгс, заслуженный солдат.
Ущельем как-то ехал Бенгс, с ним штаб и адъютанты.
Вдруг видят: гелиограф с гор сигналит беспрестанно.
Они подумали: мятеж! туземцы жгут посты!
Остановились — и прочли шифровку с высоты:
«Тире, и точка, и тире, тире, тире, и точка…»
О черт! Давно ли генерал стал нежным ангелочком?
«Мой птенчик… Козочка моя… Мой свет… Моя звезда…» —
О дух милорда Уолсли! Кто сумел попасть туда? —
И штаб, как вкопанный, застыл, и адъютант опешил;
Все стали, сдерживая смех, записывать депешу.
А Джонс как раз на этот раз писал жене своей:
«Не знайся с Бенгсом, он ведь здесь распутней всех, ей-ей!»
И, гелиографом с горы безжалостно сигналя,
Из жизни Бенгса сообщал интимные детали;
Тире и точками жене он мудрый слал наказ…
Но, хоть Любовь порой слепа, у мира — много глаз.
И штаб, как вкопанный, застыл, и адъютант опешил,
И генерал в седле краснел, читая, как он грешен;
И наконец промолвил он (что думал он, не в счет):
«Все это — частный разговор. Кррругом! Галоп! Вперед!»
И, к чести Бенгса, Джонсу он ни словом, ни взысканьем
Не дал понять, что прочитал в горах его посланье.
Но всем известно — от долин до пограничных рек,
Что многочтимый генерал — распутный человек.
Перевел Г. Бен
Дурень*[4]
Жил-был дурень. Вот и молился он
(Точно как я или ты!)
Кучке тряпок, в которую был влюблен,
Хоть пустышкой был его сказочный сон,
Но Прекрасной Дамой называл ее он
(Точно как я или ты).
Да, растратить года и без счета труда,
И ум свой отдать и пот,
Для той, кто про это не хочет и знать,
А теперь то мы знаем, — не может знать,
И никогда не поймет.
Дурней влюбленных на свете не счесть
(Таких же, как я или ты),
Загубил он юность, и гордость и честь
(А что у дурней таких еще есть?)
Ибо дурень — на то он дурень и есть…
(Точно как я и ты).
Дурню трудно ли все, что имел, потерять,
Растранжирить за годом год,
Ради той, кто любви не хочет и знать,
А теперь-то мы знаем — не может знать
И никогда не поймет.
Дурень шкуру дурацкую потерял,
(Точно как я или ты),
А могло быть и хуже, ведь он понимал,
Что потом уж не жил он, а существовал,
(Так же как я и ты).
Ведь не горечь стыда, даже так — не беда
(Разве что-то под ложечкой жжет!)
Вдруг понять, что она не хотела понять,
А теперь-то мы поняли — не умела понять,
И ничего не поймет.
Перевел В. Бетаки
Моя соперница[5]
Я езжу в оперу, на бал -
И все-то ни к чему:
Я все одна, и до меня
Нет дела никому.
Совсем не мне, а только ей
Все фимиам кадят.
Затем, что мне семнадцать лет,
А ей — под пятьдесят.
Я то бледна, то вспыхну вдруг
До кончиков волос.
Краснеют щеки у меня,
А часто даже нос.
У ней же краски на лице
Где надо, там лежат:
Румянец прочен ведь у той,
Кому под пятьдесят.
Я не могу себя подать,
Всегда я так скромна!
О, если б только я могла
Смеяться, как она,
И петь все то, что я хочу, —
Не то, что мне велят!
Но мне всего семнадцать лет,
А ей — под пятьдесят.
Вниманья молодых людей
Не привлекаю я,
А с ней танцуют те, кто ей
Годятся в сыновья.
Берем мы рикшу — так за ним