Я вышел и посмотрел на часы. Весь прием у полковника Плетнева занял пятнадцать минут.
Так началось мое приобщение к ОРД. Получилось, что основам и нюансам работы по низу меня учил информатор. Он – обозначим его Н. – был действительно уникальным человеком. Меня несколько смущала лишь его нескрываемая ненависть к разрабатываемым расхитителям. Я посчитал некорректным поинтересоваться причинами этого и, может быть, зря. Наши пути пересекались с Н. еще несколько раз, и каждый раз он работал очень эффективно. Именно с тех пор я стал думать, что ОРД – это искусство, искусство общения с людьми.
Позднее я узнал и о причинах, почему этот человек оказался на связи у заместителя начальника управления по оперативной работе. Оперуполномоченный, у которого Н. был на связи первоначально, пришел к Плетневу и сказал, что он не может справиться с Н., а терять такого информатора было бы бесхозяйственно.
О трагической дальнейшей судьбе этого человека я узнал уже позднее, вернувшись после пребывания в адъюнктуре на Сахалин уже в другом качестве.
Дело, в связи с производством по которому я познакомился с Н., было вторым в моей следовательской карьере. Оно было достаточно сложным, а обвинение в хищении социалистической собственности весьма тяжким. Кажется, за него я даже получил стандартную премию в триста рублей.
Первое же дело по фабуле и доказыванию было гораздо проще. Для меня оно стало сложным в другом плане. Я не был уверен, что обвиняемого надобно арестовывать. А между тем существовала практика: по каждому обвиняемому составлять постановление о заключении под стражу и идти за санкцией. А дальше, как скажет прокурор. Так меня ориентировал и наставник. Однако я поступил иначе. Я позвонил в тюрьму едва мне знакомому тамошнему оперуполномоченному и попросил его на пару часов поместить меня в камеру. Тот усмехнулся, сказал: «Приезжай».
Тюрьма была еще японской постройки, не очень ухоженная. Опер велел оставить у него оружие, документы и повел меня по коридорам. Должен сказать, лязгающие за спиной, отгораживающие тебя от мира запоры не способствуют созданию хорошего настроения. И вот – камера. Меня впускают в нее, опер подмигивает – спасибо ему за это – и уходит. Запомнилась совсем мертвая тишина с обильной начинкой из очень далеких звуков. Опер вернулся не через два часа, как условились, а через час. Я не стал настаивать на продлении срока.
Тому обвиняемому, чье дело было у меня в производстве, в качестве меры пресечения избрал подписку о невыезде. Не тюрьму.
В заключение фрагмента о следственной работе мне хотелось бы сказать несколько слов обо всех офицерах, пришедших в органы внутренних дел после фронта. Тогда, в повседневном общении, больше бросались в глаза их индивидуальные черты. Сейчас – большое видится на расстоянии – вырисовывается их общая, групповая характеристика. Эти люди не могли себе представить, как можно прервать неоконченную работу только потому, что окончился рабочий день. Не очень твердое знание права восполнялось знанием жизни, неисчерпаемым здравым смыслом и великой трудоспособностью. Правда, с грамотностью и стилистикой у многих из них было плоховато.
Мне кажется, что именно отсюда «растут ноги» устоявшегося в быту нашего уголовного судопроизводства обычая – содержание записанных оперативными уполномоченными объяснений переписывать в протоколы допросов. В следователи брали тех, кто писал получше. Но только, спрашивается в задачнике, зачем это (тратить время, и не только свое, на переписывание объяснений в протоколы допросов) делать сейчас, при нынешнем образовательном уровне оперативников? Не становятся ли методы работы следователей, спрашиваю я себя, все более кабинетными?
И еще эти офицеры не умели отдыхать. Я перенял у них многое, чем сегодня дорожу. И отдыхать тоже не умею. Этому они меня не научили.
Личным примером они учили меня работать. Когда меня спрашивают, а журналисты это делают часто, каково мое хобби, я ответствую, что сейчас мое основное увлечение – это мои ученики.
Мое первое пребывание на следственной работе дало практическое, а затем и теоретическое приращение к развитию темы участия народного элемента в уголовном процессе – взаимодействия с УМИиП (учреждениями массовой информации и пропаганды). Чаще говорят о взаимодействии со средствами массовой информации. По-моему, это неточно.
Адъюнктура
Что меня смущало в следственной работе – так это отсутствие реальных возможностей разрешиться от бремени распирающих меня аналитических потребностей. Как я уже сказал, я не умею отдыхать. Но свободное время все же иногда бывало. Значительную часть его я тратил на то, чтобы побуждать, как написал потом, неопределенный круг лиц, обладающих информацией, полезной для производимого расследования, к самовыявлению. Иными словами, сотрудничал с местными газетами, писал в них, страшно сказать, фельетоны. Правда, не только фельетоны. Нередко это помогало. Я надеюсь, что Омская Академия МВД РФ переиздаст к моему 80-летию написанную в омский период и посвященную факторам активности населения в правоохранительной сфере одну из любимых моих книг – могут же у автора быть пристрастия! – «Привлечение населения к расследованию преступлений». Я, в частности, делюсь в ней опытом сотрудничества с журналистами.
Словом, я все больше приходил к выводу, что у меня, во-первых, не хватает нетрадиционных знаний для эффективной следственной работы и, во-вторых, мне необходимо квалифицированно проанализировать тот материал, который я накопил, служа обществу в качестве следователя, и рассказать коллегам о результатах такого анализа. Выход из создавшегося положения подсказал приказ Министра, объявивший прием в адъюнктуру Высшей школы МВД СССР (после серии преобразований сейчас это Академия управления МВД РФ).
Следственная работа привела меня к убеждению, что научно-исследовательскую работу надо совмещать не с преподавательской, а с практической. С этой идеей в 1961 году я поехал поступать в адъюнктуру. Идею эту разделяли далеко не все, но я все же добился своего и по окончании адъюнктуры вернулся на Сахалин уже на руководящую следственную работу. Кандидат наук в следственном отделе – боюсь, что в то время кое-кто смотрел на меня, как на экспонат кунсткамеры.
Научным руководителем мне назначили заведующего сектором Института прокуратуры профессора И. Д. Перлова, одного из самых продуктивных авторов в советской правовой науке. За исключением, может быть, М. С. Строговича и В. М. Чхиквадзе. Правда, тогда мы еще не знали о продуктивности некоторых современных авторов.
Илья Давидович был уверен в том, что говорил. «Значит так, – сказал он, встретившись со мной, – будем писать следующую тему…» – «Простите, Илья Давидович, но у меня есть не только соображения по теме. Я привез сто пятьдесят страниц текста, который, надеялся, прочтет научный руководитель при обсуждении диссертационной проблемы». Словом, я писал диссертацию по своей теме. Илья Давидович даже сказал как-то: «Сочинять диссертацию – это ваше дело. Мое – организовать защиту».
Защита проходила с приключениями. В то время кандидатов наук в системе органов внутренних дел было немного, так что все авторефераты проходили через письменный стол министра. Я не могу утверждать, что исключений не было. Мой, во всяком случае, там побывал. Министру не понравилось, что я сравнил часть населения страны с афинскими аристократами, которые скорее позволили бы арестовать себя рабу, чем пошли бы служить в жандармерию. Министр вызвал к себе начальника кафедры, при которой я проходил адъюнктскую подготовку – С. В. Бородина и научного руководителя (меня почему-то не вызвали, может, потому, что уже не было в Москве). Министр, при котором находилось два его заместителя, пообещал собеседникам, что, если мы не согласимся отозвать автореферат и отложить защиту, он пришлет на заседание диссертационного совета двух своих заместителей и они покажут диссертанту «кузькину мать».
Таким образом, у меня по одной кандидатской диссертации – два автореферата. Сам проверял в библиотеке им. Салтыкова-Щедрина.
Вернувшись на Сахалин, я узнал о трагической судьбе Н. Он тяжело и надолго заболел. В больнице его навещали немногие. Среди них тот оперуполномоченный, у которого он был на связи вначале. После его смерти родственники отказались взять тело. Скромно похоронили Н. сотрудники УВД.
«На материк, на материк идет последний караван». Я приехал защищаться, как оказалось, в буквальном смысле этого слова уже с Острова. Совсем не нервничал. Может быть, зря. Министровы слова в ведомственном совете, в котором, кроме ученых, достаточно чиновников, могли аукнуться. Дискуссия была горячей, но доброжелательной. А слова действительно аукнулись – при голосовании. Четверо из отмолчавшихся в дискуссии проголосовали против. Я не расстроился. Тем более, что это не сказалось на принятии решения: тот совет был велик. А я, к слову, и не люблю голосований «на ноль». Да и ВАК диссертация прошла, помнится, неожиданно быстро. Тронули неформальные поздравления двух сторонних для МВД членов совета. Эти поздравления последовали до объявления результатов голосования.
Когда же результаты были объявлены, присутствовавший на защите начальник Управления учебных заведений МВД генерал Н. Н. Бокарев вместе с поздравлениями пригласил меня на следующее утро появиться у него. Я появился, уже проинформированный, что УУЗ прорабатывает вопрос о создании в Омске третьего в стране юридического вуза в системе МВД.
Генерал начал с того, что это не по-государственному держать кандидата наук на моей теперешней должности. Я вообще-то не хотел уезжать с Сахалина, я считал, мне еще пару лет надо было бы там поработать, и попытался объяснить это начальству. Однако генерал хитрый был. Он предложил мне командировку в Омск: посмотрите, дескать, город, вы ведь в нем никогда не бывали, познакомьтесь с начальником школы. Ну, я и согласился.