идели, что кто-то быстро направился к дому № 8 и не менее быстро отскочил от дверей. Мы сразу узнали т. Гурского. Его также постигла неудача: на квартире, куда он направился, хозяева или выехали или умерли, я уже не помню. Он знал адрес, куда мы должны были явиться, и тоже пришел туда. Втроем мы стали обсуждать, что нам делать дальше. Увидев, что мы без шапок, он куда-то ушел (он хорошо знал Киев) и через некоторое время принес цилиндр, который надел Басовский. Тов. Гурский предложил нам поехать в какую-то Мокрую Слободку, к его родственнику, на что мы охотно согласились. Гурский поехал один, я же поехал вдвоем с Басовским. Последний выглядел в цилиндре очень солидно, но для Слободки это была совсем неподходящая вещь. К счастью, на улице было темно, моросил дождик, и никто не заметил его цилиндра. Добравшись, мы очутились у одного очень гостеприимного поляка, который сразу поставил на стол водку и закуску и дал нам возможность отдохнуть, но предложил уехать от него, пока еще темно, ибо его сосед по квартире, жандарм, может заметить присутствие у него чужих людей. Делать было нечего. Я получил от хозяина соломенную шляпу, и мы с Басовским, оставив дом, поехали к его знакомым, которых не оказалось дома: они ночевали на даче. Оставалось только одно — кататься на извозчиках из одной части города в другую. Хорошо еще, что Басовский знал названия улиц и частей города, а без него и разъезжать на извозчиках было бы невозможно. Так мы и катались всю ночь, а утром разъехались в разные стороны, чтобы не быть задержанными вместе.
У меня были три возможности: либо остановить какого-нибудь симпатичного на вид студента и просить у него помощи, либо отправиться на вокзал или на пристань, либо разыскать одного заготовщика, с которым я сидел в одной камере в Лукьяновской тюрьме перед побегом. Я выбрал последнее, хотя знал только фамилию, ремесло отца заготовщика и название улицы, но номера дома, где он живет, не знал. На всякий случай я поехал на Андреевский спуск и к своей радости увидел вывеску заготовщика с той фамилией, которую я искал. Я проехал дальше, отпустил извозчика и направился к товарищу. Он оказался дома и очень тепло принял меня.
Позже выяснилось, что дом № 10 находился на улице, которая была продолжением Обсерваторного переулка, что там нас ждали и все было приготовлено для нас. Очевидно, так же было перепутано все и для остальных товарищей. Для Гальперина и, кажется, Мальцмана должны были приготовить лошадей, чтобы их отвезти неподалеку от Киева, но лошадей не оказалось. Оба вынуждены были ночью идти пешком, а днем прятаться в сене. Однажды их как-то открыли, отправили к уряднику, но за 3 рубля им удалось освободиться. Блюменфельд и еще кто-то должны были отправиться на лодке, но и лодки не оказалось. Нашли ли квартиры остальные товарищи, не помню.
Товарищу, к которому я явился, я сказал, что меня выпустили из тюрьмы, взяв подписку о немедленном выезде из Киева, поэтому мне очень спешно нужно увидеть кого-нибудь из комитета РСДРП (искровского). Он меня отвел в свою комнату, а сам пошел искать комитетчика. Скоро он вернулся с новостью и был очень потрясен: как в партийных кругах, так и среди населения пошли разговоры о том, что вся тюрьма убежала, и в городе большой переполох. Мне, однако, не удалось выяснить у него, сколько и кто именно бежал. Тут же он резонно мне заявил, что, так как в городе идут наверно обыски по случаю побега, лучше мне у него не быть, а перебраться на другую квартиру, которую он нашел для меня. Там я должен был ждать, пока он свяжет меня с комитетом. Как только стемнело, мы отправились с ним в одну пекарню, где я переночевал и пробыл еще целый день. На следующий день он пришел и повел меня на явочную квартиру, где я нашел студента, с которым сидел вместе (в студенческом корпусе) в тюрьме. Теперь этот студент явился как представитель комитета. Так как он знал, что я один из бежавших, то долго не пришлось с ним объясняться: он указал мне квартиру, куда я должен был отправиться в сопровождении одного товарища, с которым я тоже вместе сидел. От этого представителя комитета я узнал, что успело бежать 11 человек, в том числе и социалист-революционер{30}. Выходило, что один искровец остался, но кто именно — он не знал. Впоследствии выяснилось, что все шло так, как было намечено перед побегом. Только т. Сильвин, «Бродяга», если не ошибаюсь, возившийся с часовым, услышал какой-то шум, показавшийся ему тревогой. Он тогда побежал к себе в камеру, уничтожил паспорт, спрятал деньги и вернулся во двор. Никакой тревоги в то время еще не было, но у него не было уже ни паспорта, ни денег. Вместе с остальными гулявшими во дворе он отправился в камеру. Помощник начальника тюрьмы, игравший в шахматы, окончив игру, стал стучать, чтобы ему открыли (он был заперт в камере). Открывать же было некому, так как надзиратели все спали. Он поднял тревогу (кажется, даже стрелял), после чего побег и был обнаружен. Кстати, первоначально следствие установило, что побег был произведен через калитку, что привратник нас всех пропустил, а лестница, спавшие надзиратели и связанный часовой — все это только симуляция.
Отправившись по адресу, данному мне представителем комитета, я попал в квартиру, находившуюся за Днепровским мостом, т. е. уже в Черниговской губернии, где я обосновался в комнате на положении экстерна, который день и ночь зубрит перед сдачей экзаменов и сидит поэтому безвыходно дома. Через неделю мне сообщили, что я должен отправиться дилижансом в Житомир, но по дороге заехать в какое-то местечко, где жил еврейский цадик (еврейский духовный ученый). Там в синагоге я должен был встретиться с Басовским.
Приехав в местечко, я остановился в одной еврейской семье, где узнал, что имеется не один, а два цадика и две синагоги и что самих цадиков в настоящий момент вовсе нет в местечке. Побывав вечером в одной из синагог, я там Басовского не нашел, но в то же время возбудил подозрение со стороны хозяев, у которых я остановился (я подслушал разговор хозяев между собой: «Не беглый ли он, ведь люди, едущие к цадику, знают, когда он дома и когда в отъезде»). Пережив неприятный день, я отправился в Житомир. Утром, уже перед самым Житомиром, мне показалось, что товарищ прокурора Корсаков едет в том же дилижансе. Меня это сильно испугало, но деваться было некуда, и я решил доехать до места назначения. Приехав в Житомир, я очутился на явке у бундовцев, ибо нашей организации в Житомире тогда еще не было. С явки я попал на квартиру к одному видному бундовцу — «Урчику», которого я хорошо знал по Западному краю. Так как у бундовцев было не много квартир, то мне пришлось жить некоторое время на их конспиративной квартире, где был устроен склад литературы и лежала свернутая типография.
Вследствие того, что мне пришлось долго ждать, пока доставали связи для перехода через границу и явки к искровской организации за границей (все это было у Басовского, которого я так и не мог найти), я поступил на работу в мастерскую по своей специальности и переселился к одному рабочему, с которым вместе работал Однажды мы с ним отправились на базар покупать себе костюм, и совершенно неожиданно я наткнулся на надзирателя Войтова, который был усыплен в день побега и в ведении которого находился тот коридор, где я сидел перед побегом. Я, конечно, дал стрекача, что сильно удивило моего квартирного хозяина. Одновременно я принял энергичные меры к тому, чтобы поскорей покинуть город. В эти дни меня разыскал студент Блинов, с которым я сидел в студенческом коридоре тюрьмы. Он сообщил мне, что в Житомире находится Гальперин, который хочет меня видеть. Свидание было устроено в лесу. От Гальперина я получил нужные явки и в скором времени в сопровождении одной бундовки отправился в Каменец-Подольск, а оттуда — в какую-то пограничную деревню. Из деревни мы ночью прошли в сопровождении одного крестьянина через границу. Пришлось переходить вброд несколько речонок, после чего, миновав благополучно австрийских жандармов, мы очутились на австрийской территории. По дороге в Берлин нас задержали на австро-германской границе, но в тот же день отпустили, и мы благополучно прибыли в Берлин. Все девять искровцев были уже за границей, и я прибыл последним{31}. А 11-й бежавший — Плесский, социалист-революционер, из Киева направился в Кременчуг, и там совершенно случайно его арестовали (фамилия старосты на его паспорте была написана карандашом, надо было обвести чернилами, что он забыл сделать. Заехав в гостиницу, он отдал паспорт для прописки, оплошность заметили, его привели в участок, и там, к удивлению пристава, он заявил, что он — Плесский, бежавший из киевской тюрьмы). Так мне рассказывали в Берлине о подробностях его ареста.
Смелый и удачный побег вызвал тогда много толков как среди революционной России, так и в «обществе».
По приезде в Берлин я узнал, что редакция «Искры» назначила местом моего пребывания совместно с т. Гальпериным Берлин, возложив на нас организацию транспорта литературы и людей в Россию. Не успел я осмотреться, как пришлось уже ехать на германо-русскую границу, чтобы восстановить старые связи и заодно захватить т. Бабушкина{32} для отправки его в Россию. Поездка оказалась удачной, и я скоро вернулся обратно.
Берлин — этот город-гигант со своими трамваями, городскими железными дорогами, огромными магазинами, ослепительным освещением, город, подобного которому я еще не видал, — произвел на меня ошеломляющее впечатление. Не меньшее впечатление на меня произвели берлинский Народный дом, он же «Дом профсоюзов», типография, книжный магазин и редакция «Форвертса»{33}, а главное — немецкие рабочие. Когда я попал в первый раз на собрание и увидел хорошо одетых господ, сидящих за столиками с кружками пива, то мне показалось, что это собрание буржуев, ибо таких рабочих в России я не встречал. Но это оказалось партийным собранием. Что говорил оратор, я, не зная языка, конечно, не понял.