Когда Всеслав открыл глаза, лес исчез. Вместо хвойного аромата – спёртый воздух избы. Вместо упругого мха под коленями – жёсткая лежанка. Вместо гриба в руке – пустота и неподвижность.
Реальность обрушилась на него всей своей тяжестью. Всеслав моргнул, прогоняя остатки сна, но горечь пробуждения не уходила. Снова бесконечные часы ожидания. Снова боль и беспомощность.
Запах жареных грибов настиг Всеслава, разлившись в воздухе призраком прошлого. Он лежал с закрытыми глазами, но видел так ясно, словно это происходило сейчас: день летнего солнцеворота, когда вся деревня собиралась у большого костра. Их дом гудел от гостей и родичей, а мать хлопотала у печи с самого рассвета.
Всеслав видел, как Милава отводит рукой прядь волос, выбившуюся из-под платка, как наклоняется над сковородой с шипящими маслятами. Пар поднимается от чугунной посудины, а мать ловко переворачивает грибы деревянной лопаткой. Рядом в глиняных мисках уже ждут своего часа квашеная капуста, моченые яблоки и пироги с разными начинками.
– Всеславушка, отнеси-ка отцу медовуху, – говорит она, не оборачиваясь, чувствуя его присутствие спиной.
И он бежит через двор, бережно неся глиняный кувшин, гордый оказанным доверием. Отец с дядьями сидит на лавке, обсуждает будущий урожай, охоту, деревенские новости. Увидев сына, прерывает разговор, принимает кувшин с шутливым поклоном.
– Растёт помощник, – гудит дядька Мирослав, треплет Всеслава по вихрастой макушке. – Скоро совсем мужиком станет.
Вечером, когда солнце клонится к закату, все выходят на поляну. Девушки водят хороводы, парни состязаются в силе, старики рассказывают былины. А потом прыжки через костёр – испытание смелости и очищение огнём. Всеслав помнил, как впервые прыгнул в тринадцать лет – коленки дрожали, но он не показал страха. Отец смотрел с гордостью, мать крестилась украдкой.
Тепло разливалось по телу от этих воспоминаний – тепло семейного очага, радость праздника, чувство принадлежности к чему-то большему. Каждый угол их дома, каждая трещинка на столе, каждая половица пола – всё хранило отголоски тех счастливых дней.
Но тепло внезапно сменилось холодом. Всеслав открыл глаза, и реальность обрушилась на него тяжелее любого камня. Никогда больше он не поднесёт отцу кувшин с медовухой. Не прыгнет через праздничный костёр. Не закружит в танце деревенскую девушку.
Отчаяние проросло внутри, словно ядовитый корень, отравляя каждую мысль. Даже самые простые радости – сесть за общий стол, поднести ложку ко рту, выйти во двор – стали для него недостижимыми, как звёзды в ночном небе.
Всеслав резко вынырнул из омута воспоминаний, словно пловец, достигший поверхности после долгого погружения. Сердце колотилось в груди как пойманная птица, а глаза, широко распахнутые, уставились в потолок избы. Каждая трещина между почерневшими от времени бревнами была ему знакома – сколько раз он рассматривал их, лежа здесь, беспомощный и неподвижный.
Горечь поднялась к горлу жгучей волной. Всего два месяца назад он стоял на Орлином Выступе, готовясь прыгнуть в глубокие воды озера Светлого. Тогда весь мир лежал у его ног, а будущее казалось бескрайним, как летнее небо над Тихомирьем. Он верил, что его ждут великие дела, что старые предания о северном сиянии в ночь его рождения – не пустые байки, а знак особой судьбы.
Теперь же его мир сузился до размеров лежанки. Его подвиги – это борьба за каждый вдох. Его победы – это дни без лихорадки.
Отчаяние навалилось тяжелым жерновом, выдавливая из груди воздух. Всеслав попытался сглотнуть, но горло перехватило спазмом.
– Какой же я был глупец, – прошептал он в пустоту комнаты. – Верил в сказки, как малое дитя.
Все знаки, которые он считал предвестниками великой судьбы – трехкратное появление белого волка, вещий сон о говорящем дереве – теперь казались насмешкой богов. Или, что еще хуже, просто совпадениями, которым он сам придал значение в своей юношеской гордыне.
Всеслав попытался повернуть голову, чтобы взглянуть на солнечный луч, проникающий через маленькое оконце. Даже это простое движение далось с трудом, вызвав новую волну боли вдоль позвоночника.
Боги, если они существовали, были жестоки в своих играх. Они показали ему вершину, до которой он не сможет добраться. Дали мечту, которую отняли прежде, чем он успел сделать первый шаг к ее осуществлению.
Злость вскипела внутри, заставляя кровь пульсировать в висках. Не такой судьбы он ждал. Не так должна была закончиться его история. Но что, если никакой особой судьбы и не было? Что, если все эти годы он тешил себя пустыми иллюзиями, принимая желаемое за действительное?
Этот вопрос жег душу сильнее, чем боль в искалеченном теле. Лучше бы никогда не верить в свою избранность, чем осознать ее обман, лежа беспомощным бревном на смертном одре.
Всеслав лежал, глядя на солнечный луч, медленно ползущий по стене. Сколько времени прошло с тех пор, как он последний раз видел Забаву и Ждана? Неделя? Две? Время утратило свою чёткость, дни слились в один бесконечный поток боли и бессилия.
Образ Забавы возник перед глазами – русая коса до пояса, смешливые карие глаза, ямочки на щеках. Он помнил, как она смеялась на прошлогоднем празднике урожая, когда он, выпив лишнего медового напитка, пытался изобразить танец журавля. Помнил, как румянец заливал её щёки, когда он украдкой брал её за руку в хороводе.
А Ждан? Верный, немногословный Ждан. Всегда рядом, всегда готовый подставить плечо. Они вместе охотились, рыбачили, соревновались в силе и ловкости. И соперничали за внимание Забавы, хотя никогда не говорили об этом вслух.
Сердце Всеслава сжалось от внезапной мысли: что, если они теперь вместе? Что, если Ждан утешает Забаву, пока он лежит здесь, прикованный к постели? Острое жало ревности пронзило грудь острее, чем любая физическая боль.
– Глупец, – прошептал Всеслав в пустоту комнаты. – О чём ты думаешь? Какое право ты имеешь ревновать?
И всё же… всё же он не мог избавиться от этой мысли. Они молоды, полны жизни. А он? Он – полутруп, ожидающий неизбежного конца.
Несмотря на это, тоска по их присутствию становилась невыносимой. Услышать смех Забавы, увидеть спокойную улыбку Ждана – сейчас это казалось важнее любых снадобий и отваров. Но что, если их взгляды будут полны жалости? Что, если он увидит в глазах друзей то же самое мучительное сострадание, которое видел у матери?
Всеслав закрыл глаза, пытаясь справиться с бурей чувств. Зависть к здоровому телу Ждана, страх потерять привязанность Забавы, стыд за свою беспомощность – всё это переплеталось в тугой узел, сдавливающий горло.
И всё же… всё же он хотел их видеть. Нуждался в них больше, чем когда-либо. В их голосах, их рассказах о деревенской жизни, их присутствии, напоминающем, что мир за стенами избы всё ещё существует.
Но сможет ли он вынести этот укол боли, когда увидит в их глазах отражение своей сломанной судьбы?
Всеслав усмехнулся в пустоту комнаты, наблюдая за пылинками, танцующими в солнечном луче. Вот они – свободные, легкие, парящие в воздухе. В отличие от него, великого воина, прикованного к постели собственной немощью.
– Приветствуйте величайшего героя Тихомирья, – прошептал он хриплым голосом. – Непобедимого Всеслава Тиховца, покорителя лежанки, властелина пролежней.
Горькая усмешка исказила его осунувшееся лицо. Как забавно всё обернулось. Он, мечтавший о подвигах, теперь совершал ежедневный подвиг, просто продолжая дышать.
– Мои верные подданные, – продолжил Всеслав, обращаясь к пустым стенам, – сегодня я покорил новую вершину. Смог сам сглотнуть слюну, не подавившись. Воистину, боги благоволят мне.
Смех, вырвавшийся из его груди, больше напоминал карканье вороны. Этот звук испугал его самого – настолько чужим и надломленным он казался.
Всеслав представил, как мать рассказывает соседкам о его "успехах": "А мой Всеславушка сегодня целый час не кашлял!" И те восхищенно качают головами, восхваляя его стойкость.
– Ждан, друг мой, завидуй! – продолжал он свой безумный монолог. – Пока ты вынужден таскать тяжести, охотиться и плавать в озере, я лежу как князь, и все прислуживают мне. Хочу пить – мне подносят воду. Хочу есть – кормят с ложечки. Даже в нужник ходить не надо – всё здесь, под рукой. Вернее, под задом.
Улыбка на его лице превратилась в гримасу боли. Юмор, которым он пытался защититься от отчаяния, оборачивался против него самого, вонзаясь в сердце острее любого ножа.
– А Забава? О, Забава будет в восторге от такого жениха! – голос его дрогнул. – Немощный калека, который не может даже обнять её. Зато какие истории я могу рассказать… о потолке. Я изучил каждую трещину, каждый сучок. Настоящий знаток потолочных дел!
Всеслав почувствовал, как что-то горячее скатилось по щеке. Слеза? Нет, великие герои не плачут. Это, должно быть, пот. Или роса с небес, восхищенных его мужеством.
Смех перешел в рыдание, которое он не мог сдержать. Вся эта игра в шутки, весь этот черный юмор – лишь тонкая маска, скрывающая бездну отчаяния. Один шаг от смеха до крика, от сарказма до безумия.
Солнце уже поднялось высоко, заливая комнату золотистым светом. Всеслав прищурился, наблюдая, как лучи проникали сквозь щели в ставнях, рисуя на стенах причудливые узоры. Эта игра света всегда завораживала его – единственное развлечение в бесконечные часы неподвижности.
Мысли о Забаве и Ждане не покидали его. Что если они придут сегодня? Что если прямо сейчас идут по деревенской улице к его дому? Сердце забилось чаще от этой мысли.
Он представил, как распахнется дверь и Забава влетит в комнату, принося с собой запах трав и свежего хлеба. Её коса будет слегка растрепана от быстрой ходьбы, а глаза – светиться тем особым светом, который появлялся в них только когда она смотрела на него. А следом войдет Ждан – степенный, основательный, с корзиной лесных гостинцев.
Они сядут рядом с его лежанкой. Забава будет рассказывать о деревенских новостях, о том, как вредная коза старосты забрела в огород к тетке Маланье и сожрала всю капусту. А Ждан будет вставлять короткие замечания, иногда усмехаясь.