«Но мне ж всегда море по колено».
Сивый уставился на девку, славливаясь — Аркаша стало быть дорогих эскортниц заказал, у этой шмары ни ботокса, ни филлиров не накачено, что редкость. Натуральная и симпотная особа, такая Мишке Рыбаку по вкусу придётся, этот ахломон вечно баб перебирает — буду не буду, как на базаре шмотьё. А жена у самого на Чебурашку похожа.
Кстати… Сивый прищурился, обнаружив у девчонки какие-то до боли знакомые черты. На вскидку и не скажешь какие, но такое впечатление складывается, будто он девку эту где-то раньше уже видел. Может на сайте фотку Аркаша показывал, когда выбирали баб?
Зацикливаться Борис Дмитриевич не стал и быстро переключился, начав ознакамливаться с другими «подробностями», опустив глаза пониже. Снова удивился — груди вон настоящие, крепкая троечка, нигде ничего не висит.
Правда одета блин, колхоз бабочка, председатель мотылёк. Кожаная юбка, куртка-косуха и чёрные колготки с люрексом…
«Твою ж мать!».
Борису Дмитриевичу как накотило откровением. Девка перед ним вылитая Машка Бондарь — его бывшая однокурсница и первая настоящая любовь, за которой Сивый круги наматывал, как легкоатлеты вокруг стадиона, не дай Боже. Как с фотографии сошла, ты гляди!
«Ну Аркаша, ну даёт, уважил старого друга», — думал Боря, поражаясь ушлости другана. — «Мало того, что книжку раритетную подогнал, так ещё вон бабеху похожую на бондариху выбрал. Вон даже Боря плюс Маша на парте написано. Хорош, целое представление разыграл».
Вылитая Машка сидела перед ним и невинно строила глазки.
— А ну ка иди к папо…, — начал было говорить Сивый, хлопая ладонью по коленке, но осекся.
Прокашлялся.
Голос больно странный такой, не говорит, а пищит как будто. Куда делся его раскатистый бас?
Баба тоже среагировала странно, не так, как подобает той чью любовь покупают за деньги. Она смотрела на Сивого будто на идиота, с возмущением, и даже покрутила пальцем у виска.
— Ты дурак Шулько? А если Серёжа услышит? Хочешь чтобы он нас обоих прям здесь похоронил? — снова заговорила Машка знакомым до боли голосом.
Хотя за голос Сивый не стал бы ручаться, ну не может же быть совпадения один к одному. Поэтому показалось наверняка.
«Розыгрыш что ли какой в честь юбилея?
Во дела, заморочились братаны, респект и уважуха», — догадался Боря.
— Чего ты вылупился? Твой стих разбирают! Вениамин Бенедиктович зовёт тебя читать стихи, ку-ку, — прервала девка размышления Бориса.
И действительно, они сидели в аудитории, на семинаре по литературе. Это Сивый понял, когда огляделся по сторонам. Старая аудитория забита грубо сколоченными деревянными партами, линолеум на полу дыбом стоит, окна деревянные, а шторы поедены молью и выцвели. Ах да, ещё по портреты классиков висят — Пушкин, Лермонтов. Выцветшие такие.
— Ясно, — пробурчал Борис, энергично растирая рукой лоб.
А увидев собственную руку аж вздрогнул от неожиданности.
«Не понял?»
С пальцев исчезли перстни-наколки — чёрный квадрат, кинжал обвитый змеей и чёрный могильный крест. С тыльной стороны ладони исчезла наколка с изображением восходящего солнца.
Появилось новое понимание — видать Борис Дмитриевич в реальности сознание потерял. И пока его везут по скорой в больничку, в разгоряченной голове всякое чудится. Приход такой поймал.
«Это ведь тот самый день, в 91-м, когда… случилось то, что случилось», — сразу сообразил Сивый.
Следом обнаружил на столе знакомый томик со стихами собственного сочинения. Перевёл взгляд на Вениамина Бенедиктовича, ведущего семинара современной поэзии. Жаба, как звали Вениамина Бенедиктовича в студенческих кругах, слыл известным критиком с советских времен и председательствовал в недавно образованном союзе писателей РСФСР, в местном отделении общественной организации. Критик был одет в старый пиджак цвета мусорного мешка и носил очки с толстыми линзами и оправой телесного цвета.
Зажравшийся такой важный кабан, поверивший в себя. С неплохими такими возможностями по части вопросы интересные порешать.
Подбородок, на толстой харе точно как у жабы (отсюда и погоняло прилипло) надувался при каждом вдохе. В руках платок — испарину смахивать. Рожа у Вениамина Бенедиктович вся мокрая.
«Выглядит собака сутулая точь в точь, как тогда», — подметил Боря.
И поймал себя на мысли, что в кабинете духота, хотя окна открыты. Вот тебе кстати первая нестыковочка, дело тогда происходило зимой, аккурат после нового года…
— Ты выступать собираешься, Шулько? — высрал Жаба, пуча на Сивого маленькие свинячьи глазки. — Или особого приглашения ждёшь? Так его не будет!
«Базарит также как тогда и живее всех живых, сука такая», — не смог сдержать своего раздражения Борис.
— Собираюсь — буркнул он, поднимаясь из-за парты.
И тут вдруг понял, что чувствует себя совершенно неуютно в собственном теле. Как будто пиджак с чужого плеча примерил, а он на несколько размеров меньше оказался. Ощущения странные такие… руки короткими кажутся, ноги тоже, как будто не с того места растут. И тело не слушается сразу, словно сбой случился в настройках.
«Какой нелепый сон», — решил Сивый, плетясь к Жабе, стих собственного сочинения зачитывать.
Идя по аудитории неуверенной походкой, Боря оглядывался, пытаясь вслед за Машкой припомнить присутствующих на семинаре ребят. Поэзия собирала по большей части женский коллектив, чем собственно Борису Дмитриевичу так нравилась. Как собрать в одном месте девчат? Сказать, что ямб хореем погоняя сложишь в их честь оды, а девки ушами любят, как пчёлы на мёд слетятся. А бабником Сивый был на зависть. Юному поэту девки прохода не давали, просто давали — было время. Правда сейчас он чувствовал себя неловко — женский пол за партами зевал, смотрел куда угодно, но не на него. Не замечали Сивого в упор, чего раньше не наблюдалось.
Меж тем народ Боря стал потихоньку узнавать. В аудитории сидели Вера Клименко, Таня Логвиненко и другие девчата, чьи имена легко всплывали в памяти даже много лет спустя. Однокурсницы.
Осмотреться до конца Боре не дали — какой-то хрен вдруг поставил ему подножку. И Сивый завалился на пол, растянувшись на видавшем своё линолеуме.
Поднялся ржач.
Сивый вскочил, увидел за партой своего обидчика, а память вдруг услужливо подсказала имя студента — Антон.
И тут его как током прошибло, за малым второй раз инфарктом не пробрало. Боря замер, как вкопанный. Словно баран на новые ворота уставился на широкоплечего красавчика. Пришло осознание, что эта бугристая гора мышц, этот юный Арни — ни дать, ни взять сам Сивый, по крайней мере точная копия. Вот только…
«Сивый это я!», — попутало Борю. — «Ты вообще кто такой, демон? И почему тебя зовут Антон?».
Память, какая-то вторая память что ли, услужливо подсказала, что этот Антон пришёл на семинар с Машкой бондарихой, первой красавицей потока.
«Это ж моя телка, какого лешего», — продолжил изумляться Борис, совершенно потеряв дар речи. — «Я ж тебе псу яйца пооткручиваю».
— Ой, я случайно! — выдал Антон раскатистым басом и свои ручищи поднял, ладони показал — я ни я, жопа не моя, а нога случайно вылетела.
Судя по тому как этот бродяга вылупил на Сивого зеньки, его конкретно выбесило, что Машка уделила юному поэту внимание.
Поэтому он и выставил подножку и Боря вспахал полевым комбайном линолеум, пока в парту не упёрся лбом.
«Если он это я, ну в смысле какой-то соколик, занявший мое тело, то кто тогда я такой?», — задался вопросом Борис.
Томик, который Сивый выпустил из рук, поймала девка с первой парты — Ленка Семейка, староста потока и активистка, что не дай бог.
— Боренька не убейся!
Ленка выросла перед ним, протягивая сборник и принялась отряхивать приставшую к одежде пыль. Тут то и пришло очередное озарение. Староста прежде дышавшая ему в пупок, теперь оказалась немногим ниже самого Сивого. А значит в своём видении Борис Дмитриевич вовсе не был самим собой, сильным и накаченным юношей с разрядом по боксу. Здесь он обладал куда более скромной комплекцией хлюпика и носил дурацкие усы пушком, которые многие сравнивали с растительной поверхность на женском половом органе.
Он взглянул на себя и почувствовал оторопь. И тут случилась этакая самоидентификация с собственным телом.
«Погодь ка, так я выходит в Зяблика попал? Ек макарек, че привидится — телами обменялись!».
Тоха Зябликов был однокурсником Сивого. Щупленький такой, мелкий, ручки как веточки развиваются, ножки в коленях трясутся. Интересно как провернулось, Боря то никогда себя на месте Зяблика не представлял. А вот однокурсник видать представлял и похоже его мечты сбылись, пусть и в видении Шулько. Зяблик стал обладателем роскошного тела, коим некогда обладал Сивый.
Стало понятно отчего Тоха позволяет себе вольности, чувствует себя в безопасности козел.
«Ну-ну. Это снаружи я тощий дрищ, так что особо не обольщайся, ты то как был Зябликом, так и остался», — успокоил себя Боря, а потом дополнил размышление. — «Интересно, он вообще в курсе, что заграбастал себе под шумок чужое тело?».
— Шулько! Я жду! — прохрюкал Жаба.
Сивый подобрался, забрал у Ленки томик со стихами. Открыл сборник:
«Сивая черёмуха» — гласили первые строки.
Столько любви вложено, каждый раз при виде стиха пробирает. Боря ласково погладил ладонью гладкую бумагу.
По этой части видение повторяло день прожитый тридцать лет назад один в один. Сейчас Боря расскажет стих и начнётся свистопляска… Схожая байда снилась Борису Дмитриевичу сотню раз. Как незакрытый гештальт, который так и не получилось проработать со временем. А Сивый, стыдно признаться, даже к психологу ходил в своё время. Помогло, на время сны прекратились, но братва видать сегодня надавила на больную мозоль, сравнив «сивую черемуху» с «белой березой» Есенина, как Жаба сделал.
«Ну правды ради может оно и внатуре похоже», — признался себе Боря. — «У него вон белая береза под окном, а у меня сивая черёмуха у дома. Те же яйца, только в профиль».