есь возненавидел больше всего тяпнутого... за его... глаза. Они были настороженные, фальшивые, и в глубине их таилось нехорошее, пакостное дело, если не целое преступление... "Злодей... - мелькнуло в голове. - За что?"... Затем весь мир перевернулся кверху дном..." Эта операция описана Булгаковым как кровавое злодеяние:
"Тут шевельнулся жрец... Нож!.. Борменталь... вынул маленький брюхатый ножик и подал его жрецу. Затем он облекся в такие же черные перчатки, как и жрец... Зубы Филиппа Филипповича сжались, глазки приобрели остренький колючий блеск, и, взмахнув ножичком, он метко и длинно протянул по животу Шарика рану. Кожа тотчас разошлась, и из нее брызнула кровь... Борменталь набросился хищно, стал комьями марли давить Шарику рану... Филипп Филиппович полоснул второй раз, и тело Шарика вдвоем начали разрывать крючьями... Выскочили розовые и желтые, плачущие кровавой росою ткани... Затем оба заволновались, как убийцы, которые спешат... лицо Филиппа Филипповича стало страшным. Он оскалил фарфоровые и золотые коронки и одним приемом навел на лбу Шарика красный венец... Один раз ударил тонкий фонтан крови, чуть не попал в глаза профессору и окропил его колпак. Борменталь..., как тигр, бросился зажимать... Филипп Филиппович стал положительно страшен... И вот на подушке появилось на окрашенном кровью фоне безжизненное потухшее лицо Шарика с кольцевой раной на голове. Тут же Филипп Филиппович отвалился окончательно, как сытый вампир... Зина появилась на пороге, отвернувшись, чтобы не видеть Шарика и кровь... Жрец снял меловыми руками окровавленный клобук..."
Так кто же эти "злодеи", Преображенский и Борменталь, совершившие "целое преступление"?
Исследователи почему-то ищут (и находят!) конкретных прототипов. Чаще всего это Ленин и Троцкий. Возможно, какая-то доля правды в этом есть. Но Булгаков, видимо, смотрел на проблему шире. Преображенский и Борменталь это та часть интеллигенции России, которая готовила революцию, имея в виду прежде всего свержение самодержавия и установление демократической республики. Но когда свершилась пролетарская революция, эта интеллигенция содрогнулась. Писатель тем самым подчеркивает несомненную ее вину в разыгравшейся в России трагедии.
Но Булгаков смотрел еще дальше. Он предвидел, что трагические события в России развернутся с еще большей силой, если не произвести "возвратной" операции. Опасность он видел прежде всего в том, что швондеры, полностью овладевшие шариковыми, принесут еще множество бед. А остановить победное шествие швондеров могут, по мысли писателя, как это ни парадоксально, именно шариковы! Это ясно видно из следующей реплики профессора Преображенского:
"Ну, так вот, Швондер и есть самый главный дурак. Он не понимает, что Шариков для него еще более грозная опасность, чем для меня. Ну, сейчас он всячески старается натравить его на меня, не соображая, что если кто-нибудь, в свою очередь, натравит Шарикова на самого Швондера, то от него останутся только рожки да ножки!"
Булгаков одним из первых увидел, что невежественная, одурманенная часть народа легко может быть использована как орудие насилия в интересах той или иной политической группировки власть имущих. Если вначале мнимый "гегемон" ловко использовался для подавления "буржуазных элементов", то после рассеяния "буржуазии", по мнению писателя, неминуемо должна последовать междоусобная схватка в победившем швондеровском лагере, которая закончится новой волной террора. Предвидения писателя, к сожалению, впоследствии сбылись.
* * *
О творческой истории повести известно слишком мало. Сам автор датировал ее январем-мартом 1925 года. Между тем, не исключено также, что писатель работал над повестью уже в декабре 1924 года.
О том, как создавалась эта повесть, можно узнать лишь из писем и записок издателей и писателей. 14 февраля 1925 года сотрудник издательства "Недра", которым руководил Н. Ангарский, посылает Булгакову открытку с напоминанием о предстоящем 15 февраля литературном чтении и просит принести с собой рукопись "Собачьего сердца". Через непродолжительное время Б. Леонтьев вновь напоминает о необходимости срочно заканчивать работу над повестью, с тем чтобы успеть "протащить" ее через Главлит. 7 марта Булгаков с успехом читает первую часть повести на "Никитинских субботниках". 8 апреля В. Вересаев сообщает М. Волошину в Коктебель о том, что булгаковскую "чудесную" повесть "Собачье сердце" зарезала цензура. Между тем Н. Ангарский 20 апреля пишет Вересаеву о трудностях с "Собачьим сердцем" в цензуре. Об этом же информирует Булгакова 2 мая Б. Леонтьев. И лишь 21 мая тот же Леонтьев сообщает Булгакову о фактическом запрещении повести. "Вещь в целом недопустима", - такое заключение сделал Главлит.
Совершенно замечательное заключение сделал Главлит. Вернее, якобы Главлит. На самом деле заключение это было сделано на Лубянке. Дело в том, что на все более или менее значительные булгаковские чтения ходили не только его друзья, не только писатели (сочувствующие и недруги), но и лица, так сказать, "нейтральные". Они внимательнейшим образом прослушивали авторские сочинения, анализировали их и составляли "информационные сводки" для людей более умных, которые и принимали соответствующие решения. Так вот, после прочтения Булгаковым на "Никитинских субботниках" своей повести "Собачье сердце" (7 марта 1925 г.) в тот же день на свет появился любопытнейший документ, который был направлен "куда следует". А документ этот был следующего содержания:
"Был 7.III.25 г. на очередном литературном "субботнике" у Е.Ф. Никитиной. Читал Булгаков свою новую повесть. Сюжет: профессор вынимает мозги и семенные железы у только что умершего и вкладывает их в собаку, в результате чего получается "очеловечение" последней.
При этом вся вещь написана во враждебных, дышащих бесконечным презрением к совстрою тонах... Все это слушается под сопровождение злорадного смеха никитинской аудитории (далее автор приводит несколько примеров, с его точки зрения наиболее характерных. - В.Л.).
Примеров можно было бы привести еще великое множество, примеров тому, что Булгаков определенно ненавидит и презирает весь совстрой, отрицает все его достижения.
Кроме того, книга пестрит порнографией, облеченной в деловой, якобы научный вид.
Таким образом, эта книжка угодит и злорадному обывателю, и легкомысленной дамочке, и сладко пощекочет нервы просто развратному старичку.
Есть верный, строгий и зоркий страж у соввласти, это - Главлит, и если мое мнение не расходится с его, то эта книга света не увидит. Но разрешите отметить то обстоятельство, что эта книга (первая ее часть) уже прочитана аудитории в 48 человек (какая точность! - В.Л.), из которых 90 процентов писатели сами. Поэтому ее роль, ее главное дело уже сделано, даже в том случае, если она и не будет пропущена Главлитом: она уже зарядила писательские умы слушателей и обострит их перья. А то, что она не будет напечатана(если "не будет"), это-то и будет роскошным, им, этим писателям, уроком на будущее время, уроком, как не нужно писать для того, чтобы пропустила цензура, как опубликовать свои убеждения и пропаганду, но так, чтобы это увидело свет (21.III.25 г. Булгаков будет читать вторую часть своей повести)".
21 марта пунктуальный наблюдатель (видимо, все-таки из среды литераторов) продолжил свой отчет.
"Вторая и последняя часть повести Булгакова "Собачье сердце"... дочитанная им 21/III-25 г. на "Никитинском субботнике", вызвала сильное негодование двух бывших там писателей-коммунистов и всеобщий восторг всех остальных. Содержание этой финальной части сводится приблизительно к следующему: очеловеченная собака стала наглеть с каждым днем, все более и более. Стала развратной, делала гнусные предложения горничной профессора. Но центр авторского глумления и обвинения зиждется на другом: на ношении собакой кожаной куртки, на требовании жилой площади, на проявлении коммунистического образа мышления. Все это вывело профессора из себя, и он разом покончил с созданным им несчастием, а именно: превратил очеловеченную собаку в прежнего, обыкновенного пса.
Если и подобные грубо замаскированные (ибо все "очеловечение" - только подчеркнуто-заметный, небрежный грим) выпады появляются на книжном рынке СССР, то белогвардейской загранице, изнемогающей не меньше нас от бумажного голода, а еще больше от бесплодных поисков оригинального, хлесткого сюжета, остается только завидовать исключительнейшим условиям для контрреволюционных авторов у нас".
Нет никакого сомнения в том, что после таких обстоятельных и проникающих в суть писательского замысла "информаций" внимание Лубянки к личности Михаила Булгакова предельно обострялось.
Но Ангарскому повесть, видимо, очень понравилась, и он решил действовать через Л. Каменева. Леонтьев попросил Булгакова выправленный экземпляр отправить Каменеву, а с ним и слезное сопроводительное письмо.
Экземпляр "Собачьего сердца" был отправлен, но написал ли Булгаков при этом "слезное" письмо - неизвестно. Видимо, надежд на положительный исход оставалось мало. К тому же писатель прекрасно понимал, что нужно посылать новый вариант рукописи - либо вовсе без Швондера, либо переделать эту часть текста заново. Тем не менее, сгладив наиболее острые места, Булгаков не изменил ни одного слова, касающегося Швондера. Поэтому отрицательный вердикт Л. Каменева от 11 сентября - "это острый памфлет на современность, печатать ни в коем случае нельзя" - Булгаков воспринял как естественную реакцию на свое произведение одного из самых ярких швондеров того времени.
Между тем интерес к повести в литературных и театральных кругах не угасал, и Московский художественный театр предложил писателю инсценировать ее. 2 марта 1926 года был заключен договор. Однако через год (19 апреля 1927 года) договор по взаимному соглашению сторон был расторгнут. Причина ясна: рукопись "Собачьего сердца" (два экземпляра) с 7 мая 1926 года, когда был произведен обыск на квартире Булгакова, находилась в ОГПУ (изъяты были и дневники писателя) и не возвращались автору, несмотря на его неоднократные заявления в различные инстанции. После изъятия повест