В октябре 1987 г. на пленуме ЦК КПСС впервые прозвучала критика кадровой политики генерального секретаря. С ней выступил первый секретарь МГК КПСС Б.Н. Ельцин. Однако члены ЦК не поддержали Ельцина. С подачи М. Горбачева они, в свою очередь, резко осудили «кадровые репрессии» партийного лидера Москвы, потребовали освободить его от занимаемого места. В ноябре того же года пленум МГК КПСС снял Ельцина с поста первого секретаря Московского горкома партии. Через несколько месяцев он был также выведен из состава Политбюро ЦК КПСС. Горбачев заявил, что больше в политику он Ельцина не допустит. Выступление опального политика на пленуме ЦК, несмотря на заявленную гласность, не было опубликовано, что стало поводом для первой студенческой манифестации московских студентов под лозунгом «Опубликуйте выступление Ельцина».
Пять роковых шагов 1988 г. изменили страну так, как ее, возможно, изменили лишь 1941 и 1917 годы.
Первый шаг был предпринят Горбачевым под прямым влиянием ряда экономистов, обещавших ускорение темпа экономического роста. Генерального секретаря не устраивало предусмотренное Госпланом увеличение валового национального продукта на 2,8 процента в год. Сделать это, не покидая рельсов прежнего экономического планирования, можно было лишь в одном случае, никак не предусмотренном прежним опытом планирования в национальном масштабе, — обращением к бюджетному заимствованию, превышению расходов над доходами.
Госплан сдался под превосходящим его оборонительные возможности давлением. Проект расширения производства был создан. Цену этого расширения объявил министр финансов Гостев в ноябре 1988 г. Выступая с традиционным обзором экономического положения страны, он, как бы между прочим, объявил о том, что бюджет СССР в 1988 году будет сведен с дефицитом в 60 миллиардов рублей.
Национального потрясения это сообщение не вызвало. Имитируемый Запад часто вел экономические дела с дефицитом, и это только помогало его развитию.
Инфляция? Разве не пользовались западные специалисты со времен Джона Мейнарда Кейнса инфляционным развитием в целях стимулирования экономического роста? Советский Союз ждет новый опыт, это несколько волнует, но причин для беспокойства нет.
Между тем дефицит бюджета всегда был явлением, опасным для российской государственности. Царская Россия имела несколько неизменных правил. Одним из них было: никогда не выплачивать контрибуций, даже в случае поражения (японцы в 1905 г. так и не добились их от Николая Второго, предпочитавшего отдать половину Сахалина). Другим правилом было сводить дебит и кредит в бюджете.
Нужно сказать, что России, не столь уж богатой организаторскими талантами, до конца 80-х гг. XX века везло с министрами финансов. Они были знающими, способными, трудолюбивыми людьми с большим государственным горизонтом мышления. Можно даже утверждать, что это были лучшие государственные чиновники России. Министр финансов Канкрин обеспечил казне проведение реформ 1860-х гг. Витте успешно ввел в 1897 г. золотой стандарт и подготовил Россию к испытаниям двадцатого века достаточно хорошо, по крайней мере, с точки зрения финансового обеспечения. Достаточно успешно этим курсом следовал В.Н. Коковцов. Свидетельством тому было финансовое обеспечение злосчастных авантюр 1904–1905 гг. и последовавшей Мировой войны. Поразительным фактом является то, что даже финансовый чемпион мира — Британия быстрее истощила в Мировой войне свои финансовые возможности, чем битая немцами Россия.
Даже в критических 1917–1918 гг. у царя, Временного правительства и у большевиков с финансами — в определенном смысле — было не так уж плохо. Сталин также настаивал на жесткой финансовой дисциплине. Его наследники — Хрущев и Брежнев ослабили поводья, но не до степени пренебрежения государственным бюджетом.
И вот барьер пройден. Оказалось, что ломать правила не так страшно. На следующий, 1989 г. дефицит составил уже 100 млрд. рублей, но это никого особенно в обществе не взволновало, да и экономисты не усмотрели в заимствовании денег «у будущего» ничего экстраординарного — инфляция в СССР еще составляла всего лишь несколько процентов в год, деньги оставались ценностью, как прежде. (Понадобится еще несколько лет, прежде чем лавина инфляции сокрушит экономику великой страны и поставит перед новыми испытаниями ее население).
Революционизирование бюджета, превышение расходов над доходами не могло пройти бесследно: следовало найти средства для погашения государственной задолженности, Печатный станок давал один из способов, другим стали займы за рубежом. За короткий период, в течение двух лет после 1988 г. государственный долг СССР достиг невероятной (по меркам прежних времен) цифры — 70 миллиардов долларов.
Особо отметим этот момент — интернационалисты, пришедшие к власти вместе с Горбачевым, не только не боялись, но всячески стремились к созданию столь заметного и важного фактора взаимозависимости России с Западом, как займы. О западных займах Советскому Союзу специалисты-экономисты, политологи возобладавшей прозападной элиты говорили не как о бремени, не как о долге, который предстоит выплачивать грядущим поколениям, а как о символе веры Запада в Россию. Говорилось это буквально с восторгом. Убеждали в том, что человек, имеющий долг в 10 рублей — зависим, а имеющий долг в 10 миллиардов — независим. По крайней мере, зависим от кредитора в той же мере, что и кредитор от должника. Создать эту зависимость от Запада стало едва ли не заветной целью, сознательной стратегией группы экономистов, устремившихся в кремлевские коридоры, открытые для них Горбачевым.
Эти двуликие экономисты учили студентов развивать экономические законы социализма, а на международных конференциях защищали его исторические возможности (по крайней мере, защищали Маркса). В узком же кругу суровая и резкая критика советской модели социализма стала преобладающей уже на рубеже 80-х годов. При всех расхождениях, это были убежденные западники, считавшие советскую изоляционистскую систему анахронизмом, а среди западных экономистов предпочитавших правое крыло — сторонников либеральной экономики чикагской школы. Советские последователи Милтона Фридмана симпатизировали раскрепощенному рынку, где правит сильнейший. Они заведомо презирали государственный контроль как синоним увековечивания отсталости и косности.
Грустно видеть, что не нашелся ни один трезвый экономист, разделивший бы ту идею, что не все модные западные теории хороши для абсолютно иной почвы России. Но это уже поздний вывод — в атмосфере 1988–1989 гг. патронируемая Горбачевым группа экономистов получила поле для крупнейшего экономического эксперимента в мире, нашедшего свое крайнее выражение в монетаристской реформе послегорбачевского периода.
Вторая программа, осуществленная Горбачевым в роковой для России 1988 г., была связана с надеждами финансово заинтересовать предприятия и добиться их эффективной самостоятельности. Последовала серия предложений, которые в конечном счете были сведены в «Закон о государственных предприятиях». В ажиотажной обстановке 1988 г. этот закон в силу необоримого давления генерального секретаря был принят в качестве обязательного на всей территории страны.
Идея была простой и не поддающейся критике: каждое предприятие, большое или малое, получало права распоряжения своим бюджетным фондом, не ожидая инструкции или реакции Москвы. Получение доступа к решению судьбы своего заводского бюджета должно было, по мысли реформаторов, привести к двум результатам — каждое предприятие постарается так начать строить свое производство, чтобы увеличить наличные фонды, самоокупаемость, стремление к налаживанию производства станет законом (1); каждое предприятие усилит инициативный поиск рынков, свяжется с наиболее удобными (а не навязываемыми из Москвы) субподрядчиками, почти автоматически оптимизируя внутри- и межрегиональные отношения производственников (2).
Результат получился до унылости однообразный: освобожденные от принудительного ценообразования хозяйственники, во-первых, попросту увеличили волевым образом цены на свою продукцию; во-вторых, они стали искать не оптимальные связи с посредниками и сопроизводителями в рамках всего Союза, а с местными руководителями, заменившими в данном случае союзных министров (директора не умели, не могли и не хотели брать ответственность лишь на себя).
С одной стороны, ослабла зависимость промышленности от центра. С другой стороны, окрепла зависимость руководства предприятий (а, соответственно, и самих предприятий) от непосредственного политико-хозяйственного руководства — на районном, городском, областном уровне, на уровне краев и автономных республик и, главное, на уровне союзных республик, чьи столицы (а не Москва) стали защитниками производительной и непроизводительной промышленности.
Те хозяйственные распорядители в Москве, которым Сталин в 1929 г. отдал в руки всю ставшую плановой экономику, теперь под давлением Горбачева буквально в одночасье сдали позиции. Да, за ними еще было частичное распределение фондов, средств, множество каналов давления, но они лишились главного рычага — строгой фиксации рублевой стоимости производимой в пределах всего Советского Союза промышленной продукции.
Короткой оказалась эйфория. Финансово-промышленные руководители в Москве начали бить в колокола, но было поздно. Да и невозможно уж было представить, что Горбачев пойдет вспять, свернет свою главную экономическую реформу. А ведь случилось нечто важнее отмены шестой статьи конституции (о главенствующей роли КПСС). Предоставленные себе, хозяйственники вышли из-под партийно-государственного контроля, сокрушив коммунистическую систему управления де-факто до того, как была продумана реальная альтернатива.
Третье роковое решение касалось общей системы управления. В 1988 г. Горбачев пришел к выводу о необходимости радикального изменения управленческой системы. Прежняя основывалась на примате политической власти, реализуемой Коммунистической партией Советского Союза. В случае возникновения проблем в отношениях между предприятиями, они обращались в партийные инстанции. В зависимости от масштаба проблемы — в районные, городские, областные или республиканские комитеты партии. Если проблема выходила на межреспубликанский уровень, то арбитром становился Ц