— За то, что выслушивала его нытьё, что: «Ах, моя Полли в рот не берёт, в зад не даёт!».
Ангелина нарочно подбирает такие слова, от которых меня начинает мутить. Она словно старается меня с головы до ног вывалять в дерьме. Её нервные отрывистые движения так и шепчут, что один шаг остаётся до того, как она бросится меня ударить.
А я…
В моей груди дыра. Бездонная.
И сейчас Ангелина старается её заполнить жёлчью, грязью, болью.
Сердце и до этого было разрезано на куски, и сейчас Геля медицинским скальпелям била, не зная пощады, чтобы совсем его у меня не осталось…
— За то, что он просто идеальный, а ты нос воротишь даже спустя десять лет. За то, что всё это время, пока он трахал меня, я продолжала вытирать тебе сопли… Забавно, правда?
Ничего нет забавного.
Больно.
Холодные пальцы смыкаются на кусочках сердца, сдавливая каждый, и я чувствую на его месте пустоту, которая как раковая опухоль захватывает все больше пространства. Вот лёгкие сбоят, воздуха им не хватает…
— Как ты могла? — я тихо вклиниваюсь в её монолог. И меня сносит волной её гнева, боли, отчаяния.
— Представляешь, легко и просто, — она взмахивает руками, и я отодвигаюсь, чтобы меня не задело, чтобы не испачкаться ещё больше. — Очень легко и просто ложиться в постель с мужиком, когда хочешь его. Но тебе этого не узнать, ты же у нас блаженненькая… ах, фу на ваш этот мерзкий секс…
Слова бьют как пощёчина. На коже саднит. Мне не хватает воздуха на этой кухоньке, я и встаю со стула. Ангелина заступает мне дорогу…
— Очень легко и просто я это смогла. Особенно когда у тебя жрать нечего, а мать больная в паллиативном отделении. И отец пьёт беспробудно… Я просто смогла лечь под твоего мужа…
— Неужели я заслужила? — мой голос хрипит, язык едва поворачивается…
— Ты ни черта не заслужила. И уж точно не его… — слова её — чистый яд.
— А кого? — в глазах жжёт, во рту вязкая слюна.
— Никого и ничего. Хотя… — она умолкает, словно решается. — Ты заслужила проклятия.
— За то, что выбирала с умом? — мой сарказм неуместен, и Геля, совсем обезумев, начинает кричать:
— За то, что из-за тебя, дуры, он меня заставил аборт сделать, потому что его ребёнок может быть только от жены. За то, что он просто бросил мне на это денег. За то, что он тебя, дуру, никогда не разлюбит…
Сердце. Его остатки. Они саднят, и меня шатает в сторону. Смысл фраз доходит болезненно медленно. Ангелина была беременна от моего мужа…
Предатели.
Палачи.
Оба.
Слёзы брызнули из глаз. Я дёргаюсь в сторону и хочу обойти Ангелину, но она хватает меня за руку, что-то кричит в лицо. А я не слышу!
В ушах стоит гул, и она не может его перекричать.
В носу щиплет. А потом на губах я ощущаю привкус крови. Провожу по ним рукой и понимаю, что кровь пошла носом. Вырываю руку из пальцев Ангелины. Добегаю до коридора, срываю с вешалки одежду, хватаю сапоги и уже в лифте, трясущимися руками, закапывая кровью пол, обуваюсь и одеваюсь.
На улице сыро, и я мгновенно замерзаю.
Удары раненного сердца отдаются в голове барабанным боем.
Я вытаскиваю телефон.
— Мария Львовна, здравствуйте, — заикаясь, произнесла я в трубку.
— Здравствуй, Полюшка. А что ты так поздно звонишь? Что-то случилось? Что-то с Макарушкой?
Что-то…
Once upon a time in the family
Глава 6
— Ну что ты придумываешь, Полин, — говорит свекровь и рассматривает меня со смесью печали и брезгливости. Как смотрят на подобранного щенка: вроде и жалеют, а в то же время гадко. Я прикрыла ладонью пятно от крови на рукаве пальто и повторила.
— Мне просто нужны ключи от квартиры моей бабушки… — Мария Львовна была активной женщиной, и после смерти бабули я так и не смогла пересилить себя, чтобы разобрать маленькую хрущёвку на окраине. Мама тоже не смогла, а вот свекровь помогла. И ключи как-то сами собой, второй дубликат, лежали у неё. За своим комплектом вернуться домой, который и домом-то назвать противно, я не могла.
— Полюша, ну что за вздор, ночь на дворе. Раздевайся и ночуй у нас, если с Макаром поругались… Завтра поедешь…
До свекрови я добралась на такси. Всю дорогу я старалась привести себя в порядок, но опухшие глаза, трясущийся голос и грязная обувь никак этому не способствовали.
— Пожалуйста, дайте ключи…
В моём голосе и мольба, и слёзы, и даже ноты истерики, но Мария Львовна как бульдозер упёрлась.
— Расскажи мне, что у вас случилось? — мягко попросила она, как будто разговаривает с сумасшедшей. Я хотела рассказать, закричать, потопать ногами, чтобы она узнала, какой у неё плохой сын. А потом между рёбрами сдавило, и я подавилась воздухом.
— Всё в порядке, мне просто надо в квартиру, — просипела я, приказывая себе окончить спор и уйти. Она не отдаст мне ключи… Не она.
Она в первую очередь мать, а для меня — чужая тётя, которую я даже на «ты» за все эти годы не смогла назвать.
Мария Львовна покачала головой и ушла в зал. Я опёрлась о стенку и обняла себя руками. Было холодно и слегка знобило. А ещё я боялась представить, что она там сейчас звонит или пишет Макару…
— Это, конечно, вообще не дело, — произнесла свекровь, возвращаясь и держа в ладони связку ключей. — Я бы не была так уверена, что Макар это одобрит.
Я протянула трясущуюся руку и ждала, когда Мария Львовна отдаст мне дубликат. Время растянулось, замедлилось, и в её глазах я заметила искру негодования. Она слетела с ресниц и ударила меня. Я пошатнулась…
— Видишь, ты еле на ногах стоишь… Что у вас происходит?
— Ничего, — с запинкой выдавливаю я. Почему так холодно? У свекрови балкон открыт?
Я ёжусь. Сжимаю пальцы одной руки на рукаве пальто, чтобы ощутить тепло, но не помогает…
— Ты знаешь, — её узкие губы поджимаются. — Вы такие странные. Сначала Макар звонит и говорит, чтобы я не отдавала тебе ключи, потом ты приезжаешь…
Меня словно в пропасть бросили. Я хотела завизжать, крикнуть, зареветь. Я не хочу сейчас видеть мужа. Я не могу! Он плохой! От него мне больно!
Слева в рёбрах что-то защемило. Я медленно опустила руку и потёрла бок, стараясь разогнать сгусток боли.
— Мы разберёмся, — призналась я, хотя ни черта мы не разберёмся. Я даже пытаться не хочу. Мне так больно, что это всё кажется нереальным, сюрреалистичным, как рисованный мультик, где персонажи замирают в середине сцены.
— Что у вас случилось? — с таким участием снова спрашивает Мария Львовна, что слова у меня вылетают раньше, чем я осознаю, кому и что говорю.
— Ваш сын мне изменяет.
На этот раз стального обруча на горле нет, и я целиком смогла произнести фразу. Но от этого она ядовитее быть не перестала.
В глазах свекрови просквозило порицание. Недовольство. И оно коснулось меня, подмечая и несвежий макияж, и одежду запачканную, и мои нервные отрывистые движения.
И её контрольный в голову.
Шаг до эшафота.
Удар, что совсем лишает меня сил.
— Ну ещё бы, это ведь ты его вынудила.
Где-то в аду
Глава 7
— А что ты думаешь? — вызверилась свекровь, растягивая слова. — Ты когда последний раз обед ему готовила? Все доставки да рестораны…
Её голос звучал каким-то фоновым шумом. Я заворожённо следила за связкой ключей, что звенела в её пальцах. Это последнее и доступное, что оставалось мне. Всё моё окружение найдёт три сотни оправданий неверности Макара, обвинив во всём меня. И сейчас был новый виток моей бракованности как жены.
— А время? Ты ведь постоянно на своих курсах. То совершенствуешься, то учишься. Макар просто не видит тебя…
Он никогда не был одинок. И, мне казалось, ему интересны мои увлечения. Он сам же всегда предлагал попробовать мне что-то новое…
В горле застрял истеричный смех.
Конечно, предлагал, но, видимо, я не умею понимать намёки, либо он просто освобождал время для любовниц, отвлекая меня.
Сердце трепыхалось, слёзы горячими ручьями потекли по щекам, и соль их чудовищно разъедала кожу.
— Или вот ты даже не интересуешься его жизнью. А ты в курсе, что он новый филиал в Ижевске открыл? И в Воронеже…
Про это я что-то слышала, но на предложение составить компанию на открытии получила ответ, что лучше мне не напрягать свою милую головушку такой ерундой.
— А ещё … — в голосе Марии Львовны столько извращённого удовольствия, что оно сочится из её губ словно яд. — Ты ведь холодная… Не поцелуешь, не обнимешь…
Наверно, просто я воспитанная, и то, что уместно наедине, не стоит показывать обществу.
— Вы отдадите мне ключи? — хрипло спросила я и сделала маленький шаг навстречу. Свекровь отходит и прячет руки за спину.
— В изменах мужа виновата только жена. Это ты так сама построила вашу жизнь, что стала неинтересна моему сыну.
Мне не хочется слушать эти слова, но они раскалённой спицей ввинчиваются в мой мозг, прокручиваются. И виски ломит. Я прикладываю ладонь к голове, чтобы унять боль.
— Отдайте мне ключи от моей квартиры, — я специально делаю ударение на «моей», чтобы показать, что не намерена терпеть проповедь про хороших жён, но тут Марию Львовну понесло…
— Хорошая жена не бежит после измены, а возвращает мужа. Умная жена молчит, а не бегает по родственникам. Добросовестная жена всеми силами возвращает супруга в лоно семьи, а ты! — она взмахивает рукой, стараясь попасть мне по лицу, но я отшатываюсь, удаляюсь спиной в дверь. — Ты! Ты самая настоящая паршивка!
От унижения и стыда меня снова мутит. Причём настолько сильно, что желудок подступает к горлу и я дышу сквозь сцепленные зубы, чтобы прямо в коридоре меня снова не вырвало.
— Ты бессовестная нахлебница! — кричит свекровь. — Ни единого дня в своей жизни не проработала. Всё на шее Макарушки сидишь, ножки свесив. Всё клянчишь... Этот отпуск тебе не отпуск. Это кольцо некрасивое, новая квартира не обставлена. А жена сама вьёт свой уголок! И только ты бездельница.