Лично для меня исследование мозга стало самой серьезной задачей. В 1993 году, когда я стал впервые выступать с докладами о результатах наших исследований на медицинских симпозиумах и встречах, некоторые из наших коллег обрушивались на нас с жесткой критикой. Они утверждали, что на основе результатов обследования мозга нельзя судить об особенностях поведения. Их отношение задевало меня, но не заставило отказаться от моей работы. То, что я видел, изучая мозг, было реальностью, которая изменяла жизнь моих пациентов. Вместе с тем обстановка на этих конференциях мне совершенно не нравилась, и потому я решил вести себя тише, рассчитывая на то, что найдутся и другие специалисты, которые тоже займутся этими исследованиями. И вдруг ко мне в клинику привезли девятилетнего Эндрю.
Эндрю — не просто ребенок. Это мой племянник и крестник. Всего за полтора года до того как он стал пациентом нашей клиники, он был активен и счастлив. Однако потом его характер стал меняться. Сам он выглядел подавленным, у него возникали бурные вспышки ярости, а своей матери он жаловался на мысли об убийстве и самоубийстве, что для девятилетнего ребенка совершенно не характерно. Он рисовал себя повешенным на дереве. Он рисовал, как он стреляет в других детей. После того как на бейсбольном поле без всякой причины он набросился на маленькую девочку, его мать поздно вечером вся в слезах позвонила мне. Я велел Шерри привезти его к нам на следующий день. Родители Эндрю привезли его прямо в нашу клинику, которая находится в восьми часах езды от того места на юге Калифорнии, где они жили.
Встретив родителей, а потом и самого Эндрю, я сразу понял, что что-то не в норме. Раньше я никогда не видел его таким угнетенным и злым. Сам он никак не мог объяснить такое состояние. Он не рассказал ни о каком насилии, совершенном по отношению к нему, другие дети его не травили, в семейном анамнезе случаев серьезных психических заболеваний тоже не отмечалось. У него не было никакой свежей травмы головы.
В отличие от других клинических случаев, я знал наверняка, что у него прекрасная семья. Родители Эндрю — любящие, внимательные и приятные люди. Так в чем же было дело?
Подавляющее большинство моих коллег-психиатров назначили бы Эндрю какой-нибудь медицинский препарат в сочетании с регулярными консультациями у психотерапевта. Однако к тому времени я уже провел более тысячи исследований SPECT и потому решил назначить такое же исследование Эндрю. Я хотел увидеть снимок его мозга, чтобы понять, с чем мы имеем дело. Однако в памяти моей еще были свежи воспоминания о неприятии результатов моего исследования моими же коллегами, и я засомневался: быть может, проблема Эндрю на самом деле имеет сугубо психологическую природу. Может быть, в семье все же были проблемы, о которых я просто ничего не знаю. Может быть, Эндрю вел себя подобным образом, чтобы отличаться от своего старшего брата, во всех отношениях безупречного, который прекрасно учился в школе и успешно занимался спортом. А может быть, мысли и изменившееся поведение Эндрю возникли из-за чувства незащищенности, как у второго сына в ливанской семье (я и сам испытывал подобные ощущения). Может быть, Эндрю хотел чувствовать себя могучим, а это поведение имеет отношение к контролю над собственными желаниями. Потом в моих рассуждениях победу все же одержала логика. В девять лет дети обычно не задумываются о самоубийстве или убийстве. Необходимо сканировать его мозг. Если результаты сканирования окажутся нормальными, тогда займемся поиском вероятных эмоциональных причин его поведения.
Вместе с Эндрю я отправился в отделение сканирования и, пока проводилось исследование, держал его за руку. Эндрю усадили в кресло, в вену ввели иглу, а через нее — малую дозу радиоизотопов. В это время Эндрю играл на ноутбуке в игру на концентрацию внимания. Через несколько минут иглу вынули, и он пошел в соседний кабинет, где делались снимки. Там его уложили на спину на специальный стол. В течение пятнадцати минут камера, медленно двигавшаяся по окружности вокруг головы Эндрю, производила съемку его мозга. Когда изображение было выведено на экран монитора, я подумал, что в ходе исследования была допущена какая-то ошибка. У Эндрю отсутствовала левая височная доля. Просмотрев все снимки, я убедился, что качество сканирования — хорошее. У него на самом деле не было левой височной доли. Что у него было? Киста? Опухоль? Инсульт? Рассматривая эти снимки на мониторе, я испытывал за него сильный страх. В то же время я чувствовал облегчение от того, что мы установили причину его агрессивности. В своих исследованиях и я, и мои коллеги установили связь между нарушениями в левой височной доле и агрессивностью. На следующий день на магнитно-резонансной томографии мы обнаружили у Эндрю на том месте, где обычно находится левая височная доля, кисту (мешок, заполненный жидкостью), размером с мячик для гольфа. Я знал, что эту кисту надо убрать. Однако поиск специалиста, который серьезно отнесся бы к нашим выводам, оказался трудным.
Трехмерное изображение нижней поверхности мозга
Нормальный мозг
Мозг Эндрю — левой височной доли не видно
В тот самый день я позвонил педиатру Эндрю и описал ему клиническую картину и результаты исследования. Я попросил его найти лучшего врача, который согласился бы удалить это образование из мозга Эндрю. Педиатр связался с тремя детскими неврологами. Каждый из них заявил, что киста, скорее всего, не имеет никакого отношения к агрессивному поведению Эндрю и что они не рекомендуют хирургическое вмешательство до тех пор, пока симптомы не станут явными. Когда педиатр передал мне их ответ, меня охватило бешенство. «Явные симптомы»! У меня на руках был ребенок, который думал об убийстве и самоубийстве, переставал контролировать свое поведение и нападал на людей. Тогда я сам позвонил детскому неврологу в Сан-Франциско, который сказал мне то же самое, что и его коллеги. Я позвонил своей знакомой, детскому неврологу, которая преподавала на медицинском факультете в Гарварде, и она тоже повторила мне эти слова. Она даже использовала выражение «явные симптомы». Еще немного, и я бы заорал: «Явные симптомы — куда же еще более явные»? «Доктор Амен, — сказала она мне, когда я говорю о явных симптомах, я имею в виду такие, как припадки или проблемы с речью». Неужели никто из медиков не видел этой связи между поведением и состоянием мозга? Я был потрясен, но не собирался ждать, пока этот ребенок лишит жизни себя или кого-то еще. Я позвонил в университет Калифорнии в Лос-Анджелесе детскому нейрохирургу Хорхе Лазареффу и рассказал ему про Эндрю. Он сказал, что провел три операции по поводу кисты в левой височной доле детям, отличавшимся агрессивным поведением. И его интересовало, насколько связаны эти нарушения. По счастью, осмотрев Эндрю, он согласился удалить кисту.
Придя в себя после операции, Эндрю увидел мать и улыбнулся — впервые за последние 12 месяцев. Агрессивные мысли покинули его, и его характер вновь стал приятным и ровным, каким он и был до семилетнего возраста. Эндрю повезло. Как только его поведение стало меняться, рядом с ним оказался любящий человек, который обследовал его мозг. Теперь, получив еще и личный опыт, я подумал, что обязан поделиться знаниями об исследовании SPECT с широкой аудиторией, невзирая на возможную критику. Слишком много детей, подростков и взрослых, страдающих явными нарушениями в работе мозга, общество просто списывает, заклеймив их «плохими».
Сейчас, спустя всего несколько лет, ситуация кардинально переменилась. С данными, которые изложены в этой книге, я ознакомил тысячи медиков и психиатров в Северной Америке: я выступал на медицинских факультетах, на крупных медицинских конференциях и даже в системе престижных национальных институтов здоровья. Значительную часть полученных результатов я опубликовал в медицинских сборниках и журналах. В 1996 году меня пригласили с лекцией в Общество педиатрии развития (Society of Developmental Pediatrics). Конечно, предстоит еще много работы, но мои коллеги уже начинают понимать, что эти исследования могут перевернуть наше понимание того, почему люди совершают те или иные поступки, и подсказать, как лечить тех, кто страдает от мозговых нарушений, которые вполне можно выявлять и корректировать.
Прочтя эту книгу, вы узнаете, что поведение человека — куда более сложное явление, чем мы привыкли думать, следуя ярлыкам, которые раздает общество. Слишком часто мы торопимся приписать поступки людей их якобы скверному характеру, тогда как на самом деле их действия могут быть обусловлены не их выбором, а физиологическими поражениями мозга. Например, у одного из моих пациентов, подростка с мыслями о самоубийстве и агрессией, были выявлены нарушения в височной доле, которые хорошо поддались лечению противосудорожными препаратами. Никаким хулиганом он, как выяснилось, не был. Как сказал он потом своей матери, «мне всегда хотелось быть вежливым, но мой мозг не давал мне вести себя так, как я хочу». Сколько же еще таких подростков, в сущности, хороших ребят, попросту нуждающихся в правильном лечении, находятся в исправительных учреждениях? Порой люди оказываются не любящими, не дружелюбными, не трудолюбивыми, не послушными и не добрыми вовсе не потому, что они так хотят, но потому, что их мозг в чем-то функционирует неправильно, и это «что-то» зачастую можно исправить.
Ситуация осложняется, когда пациента лечат, но лечение не дает эффекта либо потому, что оно неверно подобрано, либо потому, что диагноз поставлен ошибочно. Человек недоумевает: «Что со мной не так? Я недостаточно стараюсь? Я плохой? Или мне просто не суждено быть счастливым и здоровым?» Я обнаружил, что большинство людей на самом деле хотят стать лучше. И чаще всего дело не в недостатке их собственных усилий или мотивации. Во многих случаях это у нас, специалистов, просто не нашлось для них верных ответов.
До недавнего времени ученые не располагали сложными инструментами, позволявшими оценить работу мозга. Стандартная магнитно-резонансная томография мозга, как и компьютерная томография (CAT), к которым прибегают начиная с 1970-х годов, представляют собой анатомические исследования, позволяющие получить изображение мозга, но не дающие представления о том, как он работает. В отдельных случаях оказывается эффективной электроэнцефалограмма, измеряющая электрическую активность мозга. Однако такая информация почти не содержит данных о работе глубинных структур мозга. В отличие от перечисленных методов, исследования SPECT дают прекрасную картину того, что происходит в отдельных областях мозга, когда