Мне вовсе не хочется поглощать мельчайшие копии тех объектов и существ большого мира, которых хранят камеры Бель. Но их и не съесть. Они не имеют питательного плотного выражения. Они и не жидкие. Может быть, это только очертания, оторванные от других свойств. Они так быстро промелькивают, что я не успеваю их коснуться.
Не знаю, почему я не видел такого в Ма. Может быть, тогда я ещё был слишком голоден, слишком жаден, слишком врезался в сытную мякоть. Она будоражила меня: я думал о питании, забывая обо всём другом. Вернее, ни о чём не думал.
Я тогда ещё не понимал, что, обладая статусом полусущества, я могу долго существовать без еды. Теперь я это точно знаю, как и то, что с каждым новым Хозяином моя тяга к познанию его свойств только увеличивается.
Бель состоит из ярких пятен, птиц, травы, крошечных Гигов и другого увиденного.
И ещё ей важны звуки, приходящие извне. Её камеры не запоминают их (в отличие от тела Лыша, я думаю). Бель захвачена музыкой и превращает её в ветер движений (а Лыш… думаю, внутри него музыка непрерывно звучит).
– Такая музыка подойдёт? – спрашивает она у Гигов, которые пришли к ней вечером. Я слышу звонкие и грубоватые голоса; все они свежи и неосторожны. Это молодые Гиги.
Я сейчас не ем Бель. Я сижу у неё в глотке и прислушиваюсь к колебаниям её узкого тела. В горле её разливается кисловатая сладость. Бель покачивается очень плавно. К ритмам её тела примешиваются учащённые ритмы чужих лопастей. Они трогают Бель. Она грустна. Я понимаю: Бель прощается с прежней жизнью. Всем нравится Бель, и она покидает всех.
Гром твёрдого и звонкого – чего-то принадлежащего Гигам, из которого они не состоят. Чего-то извне. Под громом мерный глухой шум и звуки заглатывания. Я знаю, как звучит гигантское поглощение пищи. Бель ничего не ест. Тело её совершает повторяющиеся плавные колебания, не имеющие отношения к наращиванию жизни. Она молчит и точно выхвачена из общего гомона.
Раздаются неловкие, скрипловатые голоса:
– Бель, иди ко мне. Посиди со мной.
– Нет, Бель, со мной. Или потанцуем?
– Чёрта с два. Она уже мне обещала.
– Да ладно. Разве тут по записи?
– Ха-ха-ха-ха (скрипящий, скриплый, разваливающийся на части звук).
– Ну и дурацкий у тебя смех, бро.
– Ха-ха-ха (ага, этот звук – «смех»; просто гигантский длинный выдох-выброс неупакованной энергии).
– Не волнуйтесь, дети, её хватит на весь этаж.
– Ха-ха-ха. На всю общагу! Бель, они растащат тебя по кускам.
И совсем другие, невысказанные слова теснятся за этими, легко и глупо вылетевшими из горла псевдохозяек. Они хотят быть как Бель. Они хотят быть Бель.
Гиги иногда хотят отказаться от своей сущности – я пока не знаю, зачем им это.
Бель молчит.
Грубые голоса:
– Чур мне нога. О, божественная нога!
– А мне другая. О, дайте мне эту ногу!
Внешние силы раскачивают тело Бель. Странно, что она не обращает на это внимания. Где она сейчас, в какой реальности? Сдвинутой назад или вперёд? Там, где она говорила с Лышем, или уже там, где никого из этих не будет?
Кстати, а где тот угрожавший Лышу Гиг? Я не слышу его отталкивающего голоса.
– Фу! Парни, не надо пошлости, – неестественно-высокие звуки.
– Вы просто ревнуете, девочки.
– Фи, – так звучит неуверенность и неточность.
– фу, – так звучит неуверенность и неправда.
Да, Гиги, похоже, часто говорят совсем не то, что формируется у них внутри. Почему, зачем? Неужели для того, чтобы получить какое-то непонятное преимущество над другими? Но ведь разница в характере звуков всё равно слышна. Ненастоящая речь не связана с телом-миром, его глубиной. Она случайна и будто сразу сама готова разрушиться.
– Бель, не улетай.
А это сказано с грубоватой нежностью.
– Скажи, что передумала. Да?
– Без тебя всё будет не то.
– Не то, Бель.
Эти слова звучат по-настоящему, и Бель наконец нарушает молчание (я вижу всполохи света и мельканье фрагментов гигантских тел – в мгновенья её звуков-выдохов – и вижу, как мои подобия летят к тем фрагментам Гигантов):
– Я очень хочу вырваться отсюда. Всё решено. Ребята, не удерживайте меня.
Вечер незаметно переходит в ночь, смех и музыка стихают, Гиги покидают жилище Бель, один за другим. Бель прикладывает к их примятым лицевым покровам раскрывающийся цветок нежности и прощания, мягкий и влажный, внутри которого – её горло, а там – я. Нет, она не любит никого из тех по-настоящему, и, может быть, потому и нет никакого риска для меня выйти за пределы тела Бель и уйти к ним.
Я уже готовлюсь уйти в глубину, как вдруг наступившая тишина полумрака разверзается требовательным глухим звуком. Удары о твёрдое. Бель идёт к стене провожаний.
– Кто там? Кто так поздно?
– Бель, открой!
Это Блэк. В требовательном голосе смесь нежности и угрозы. Я не понимаю, как это возможно. Ведь эти состояния взаимопожирающи.
Нежность Блэка звучит отталкивающе, но она настоящая.
– Впусти, Бель. Ты не можешь просто так уехать.
– Уходи. Мы уже попрощались.
Яростный стук в дверь. Тело Бель сотрясает медленная дрожь.
– Не-ет, малышка! Так просто ты от меня не отвертишься!
Раздаётся невероятно громкий треск (мы с Бель отпрыгиваем) и потом грохот рушащихся миров. Бель едва не проглатывает меня, но я успеваю забуриться в ближайший пузырёк глотки и не вылетаю вместе с её криком:
– Помогите!
Испугаться мы успеваем, спастись – нет.
Тяжёлое, тёмное, дикое наваливается на то, что только что было телом Бель и моим миром, а теперь трансформируется во что-то текуче-вязкое, облекающее интенсивное воздействие.
Я не знал, что стремление Гигов по типу «он» к Гигам по типу «она» может быть настолько угрожающим для всех, что похоже на уничтожение. Внутри Бель сотрясаются и погибают от ужаса миры и миры, существа и полусущества, отсветы виденного и отзвуки слышанного. Разве для этого сливаются Гиги? Почему это так раздирающе-убийственно?
Трубопроводы Бель разогрелись до невыносимой жары. Исчезли все, кто не обладал плотной сущностью: маленькие Лыши пропали, уменьшенные птицы, запах цветов и травы – всё это перестало чувствоваться. Тело Бель переносит удары чего-то упрямо-упругого внутри себя.
Это принадлежит Блэку. Идёт жёсткое взаимодействие. Бель словно омертвела и, полумёртвая, сочится чудовищным, непохожим на её голос криком.
Она мутирует. Ей сейчас уже ничего не нужно. Бель ли она уже? Кто бы это ни был вместо неё, но он/она не умрёт. Я это чувствую. Бель очень упряма. Бель – совершенный Гиг. Другим Гигам очень хочется её портить.
Я не боюсь покинуть Бель. Я сижу тихо в своём пузыре. Я не достанусь Блэку. Я не хочу иметь с ним ничего общего.
– Вот так, поняла?
Шуршанье, шварканье, шелесты слабых поверхностей.
– Вот теперь попрощались. Скатертью дорога, Бель.
Она вздрагивает. Вся вздрагивает, трясётся. Грохот грубых объектов. Удаляющееся «бутс, бутс, бутс».
– За что? За что? – Бель давится сухим звуком, а мой пузырь лопается.
Я тоже лопаюсь и безостановочно делюсь на множество новых «я», и следить за ними нет ни сил, ни желания. Я не хочу волноваться за них, за их выживание. Я сбрасываю отростки, они расползаются. И снова сбрасываю. Я не хочу думать о том, как жить. Я не хочу думать даже о Бель.
Провались в бездну, дурацкий мир, полный бесчисленных миров, каждый из которых страдает по-своему. Иди ты в бездну.
Глава 8Аэропорт
Во тьме я бессмысленно ел Бель. Её камеры, в которых я оставлял частицы себя, вели себя странно: они колебались, качались, наваливаясь на другие и обрушивая их стенки. Мои отростки пытались соединиться с мякотью, ползти, вести самостоятельную полужизнь. Но я не следил за ними. Я безостановочно ел, врывался в камеры и поглощал содержимое. Даже не ел – жрал. Грубо, жадно. Камеры Бель прекрасно пахли, выглядели и звучали, когда я врезался в них. Но все они оказывались кем-то выпотрошены до меня.
Нет, мякоти в них было ещё довольно – упругой и свежей пищи. Но все они были свободны от тех неуловимостей, тех уменьшенных миров, которые высыпались и вылетали из Бель раньше, которые были так необыкновенны, что я не решался их присвоить. Да это было и невозможно. Даже коснуться – не то что поглотить. Они не имели вещественности – были бесплотны.
А сейчас её камеры ничего, кроме однородной, плотной и сладкой, свежей мякоти, не обнажали. Я просто тыкался в них и жрал и сбрасывал отростки, и они жили своей жизнью и на мне опять отрастали.
Никаких мелькающих, радужных, бесплотных версий разных миров и тел. Камеры и отсеки Бель точно забыли всё, что она любила. Всех. Изгнали и забыли. Теперь им было безразлично, как существовать. Они просто были.
Я не знаю, как теперь будет Бель. Неужели она так же, как и большинство жадных существ, тех, кому не хватает многого, будет охотиться на других лишь потому, что в них роятся бестелесности? Неужели и она, моя прекрасная Бель, станет уничтожать подобия чужих миров в ком-то – в ярости от того, что в ней теперь не вырабатываются подобия своих?
Так устроены тела опустошённых. Просто мякоть, бессмысленная и обречённая. Может быть, большой мир утопает в ней по самые отросточные основания? Может быть, иное в нём – невообразимая редкость, и то, что я увидел иное – Лыша, прежнюю Бель, – просто случайность, исключение из общего закона? Может быть, на самом деле нормально, что бессмысленная мякоть сама душит всё? И она – подлинное наполнение этого Мира миров? Изнанка его?