Машина у меня хорошая — «фольксваген-пассат» последнего модельного года. Я на нее давно копил и берёг от любой царапины, мыл каждый день. А теперь в один момент понял, что чушь. Всё это чушь. Обычная игрушка.
Захотелось разбить эту игрушку к чёртовой матери. Захотелось огня. Снова ощутить адреналин, который получал, когда разбивал нос, ломал руку. Захотелось увидеть максимальную скорость, стрелку на спидометре, что улетает за предел возможностей.
Вдавил педаль газа, ткнул пальцем в магнитолу. Заиграла какая-то записанная на диске романтическая мелодия. Тихая и спокойная. И как я раньше слушал эту чушь? Вытащив диск, переломил его пальцами и выкинул в окно.
Обычно по радио крутят популярный шлак, но на одной из радиостанций наткнулся на тяжёлый металл. Вот это то, что сейчас нужно.
Скорость прибавилась, спидометр, казалось, раскалился. Мотор заревел, как будто в «Феррари» «Формулы-1». Блин, да я же Шумахер!
Скорости!!!
Дважды спровоцировал аварию, но в последние моменты уходил, ощущая космические мгновения заноса. Едва входя в поворот и нарушая все правила, придуманные дорожной инспекцией, проскакивая на красный свет через хилые потоки людей, оказался в родном дворике раз в пять быстрее, чем заняла дорога до больницы. Со злостью хлопнул дверцей, почти сожалея, что не разнёс этот кусок металла на колёсах в груду железа и сам не пошёл на переработку.
Миновав дверь с домофоном, поднялся на одиннадцатый этаж пешком. Никакого лифта! Хотелось ощутить каждую ступеньку, слушать радостно-трепещущее сердце, задыхаться, наконец, из-за усталых лёгких, которые не приняли новую привычку курить на работе «от нервов».
Открывая дверь собственным ключом, врезал кулаком по стене. Просто чтобы ощутить боль в костяшке, чтобы понять, что ещё жив. Войдя внутрь, наткнулся на тапочки соседа. Какого хрена этот лысая образина делает здесь?
Не разуваясь, громадными шагами преодолел коридор и ногой пихнул дверь спальни… Так и есть. Давно подозревал! Но чтобы средь бела дня!
Давно надо было развестись. Всё равно ненавидел эту суку, боясь себе в этом признаться. А теперь всё собственными глазами увидел.
— Лёша!
— Алексей?
Два взволнованных голоса и оба заворочались, выползая из-под общего одеяла. Моего одеяла!!!
Захотелось придушить их собственными руками. Эту за то, что всю жизнь жила потребительницей, не проработав и дня, наивно полагая, что рождением сына расплатилась со мной на всю будущую жизнь. А этого за то, что каждую субботу пил со мной пиво, смотрел в глаза и улыбался. Да, за подлый взгляд, который как бы говорил мне, что я чмо и ничего в жизни не понимаю.
А в принципе, что мне мешает забрать обоих с собой на тот свет?
Я и не думал, что шея может быть такой хлипкой. Лысая башка просто с хрустом повернулась, и тело неловко присело как тряпичная кукла. Визг рыжей сучки едва не оглушил. Схватив за волосы, приложил её лбом о стену. Ещё раз, и ещё… Пока к тупому стуку не добавился смачный хруст черепных костей. Кровью залило недавно клееные обои, что выглядят ублюдочно, но по стоимости будто сделаны из золота. Это она, тупая тварь, их выбирала.
— Я ненавижу твой жуткий вкус! Могла бы изменять хотя бы с Гришкой с седьмого этажа, он хоть волосами одарён, выглядит попрестижней. Четыре этажа дальше, чем протянутая рука, а? Сука ты ленивая!
Она лежала в луже крови, молча уставившись в потолок.
— Пап, мам, я пришёл! — послышалось из коридора.
Сердце дрогнуло.
Сын. Двенадцать лет. Хороший возраст, чтобы начать жить по уму. Хороший возраст, чтобы начать, если не жить, то хотя бы думать самостоятельно.
Я вышел в коридор, потемневшими глазами и окровавленными руками вгоняя сына в ступор. Сухим голосом произнес, ничего не скрывая:
— Сын, сегодня ты должен повзрослеть. Считай, детство кончилось. Не разувайся, мы уходим.
— Что случилось, па?
— Твоя мать была сукой. Ещё хуже, чем сосед. Я устал прощать и… убил обоих.
— Ты… убил?!
— Да, — легко ответил я. — Наверное, стоило развестись. Но я хочу, чтобы наследство получил ты, а не она с лысым орком за компанию. Но на этом новости не заканчиваются. Я был в больнице, и врачи обнаружили рак. Это неизлечимо. Мне осталась немного, сын. Совсем немного. Тебе придётся начать жизнь самостоятельно. Я бы и дальше поощрял твоё стремление к спорту, к занятию английским, закрывал глаза на двойки по химии и драки на переменках, но жизнь распорядилась иначе. — Я склонился перед ним, положил руки на плечи, глядя прямо в глаза. — Точнее, смерть. Смерть распорядилась иначе, сын. Теперь ты будешь жить сам по себе. Сам за себя всё решать, — слова посыпались из меня какие-то слишком ровные, внятные. Никакой тебе истерики, слёз.
— Папа, но как же так? — он словно не поверил в услышанное.
— Жизнь — странная штука. Имеешь — не ценишь, наивно полагая, что завтра будет лучше, а как начинают отбирать, вопишь, что и сегодня, в общем-то, неплохо, — продолжил я, старясь ощутить в себе сожаление за сотворённое… Но не нащупал ничего. Не сожалел. Ни капли раскаянья. Не Раскольников я. Совсем.
Встал перед сыном на колени, крепко обнимая, но стараясь, чтобы окровавленные ладони не оставили отпечатков на серой майке.
В груди защемило. Вот теперь накатило, накрыло. Зарыдали оба, посылая куда подальше «мужики не плачут».
Да, это не был плач… Это был рёв!
Отстранив сына первым, посмотрел в заплаканные глаза, натянуто улыбнулся.
— С кем бы ты хотел жить, сын? С её сумасшедшей матерью, моим ловеласом-стариком? Или…
— С твоей сестрой, — прервал он. — Она… нормальная. Но папа…
— Нет. Не говори ничего. Собери вещи, езжай к сестре, объясни. Я подъеду завтра, позвоню тебе, выйдешь — попрощаемся. Она, наверняка, расскажет всё полиции и правильно сделает, но…
— Не приезжай, пап, — неожиданно сказал сын. — Они тебя… посадят… Я хочу запомнить тебя таким… а не… за решёткой, я даже не буду говорить про маму… я хотел тебе рассказать, что сосед слишком часто заходит… но как-то… пап… — он всхлипывал, но каждое слово било меня битой, вытряхивая дух и позволяя понять, что дети растут гораздо быстрее, чем я полагал.
Я вообще в своей жизни не замечал главного, что ли? Слепой сукин сын.
— Я понял, сын. Сам как-то откладывал всё, что хотел сделать в жизни. Спасибо за понимание. Ты вырастешь настоящим мужчиной. Постарайся меня простить за… мать… и то, что сделал тебя сиротой… — вышел на площадку, пряча слёзы и сдерживая тугой ком в горле.
— Я люблю тебя, папа, — донеслось из коридора.
До машины добрался как в тумане, благодарил Бога, что никто не попался навстречу. Видок у меня был всем вампирам под стать: забрызган кровью, глаза горят. Ужас!
Сел в салон и попытался немного прийти с себя. Расклеиваться рано, ещё стоит заехать к нотариусу, написать прямое завещание, желательно, с датой на несколько лет раньше, пока ещё не стал убийцей, если к этому придерутся. Вообще не помню, можно ли составлять завещание убийцам? Пусть на всякий случай проставит дату задним числом. Всё должно остаться сыну, он не должен ни в чём нуждаться, осуждая меня, что оставил без крыши над головой и средств на институт. Пусть строит жизнь, пусть наградит меня внуками, хоть и не увижу…
Ком прорвало, слёзы потекли по рулю. Забормотал, каясь Богу напрямую, как на исповеди батюшке, только без посредников… Сам не ожидал, что столько всего наворотил за двадцатисемилетнюю жизнь.
Руль услышал всё раскаянье. Батюшка бы столько не выдержал. Тайна исповеди — тайной, но есть и предел.
Через двадцать минут уже ехал по трассе, с холодком в груди осознавая, что на той скорости, что летел час назад, мог и не попрощаться с сыном.
Частный нотариус попался понятливый и быстро вошёл в курс дела, не осуждая даже за жену. Несколько тысяч долларов плотно закрыли его глаза на события последних часов.
Сын получит всё, и никто не придерётся…
Потом была работа. С земляничным лицом прощаясь с сотрудниками, взял с зама обещание, что похоронами он никого не обременит и всё будет по-человечески. Он давно под меня копал, намереваясь скинуть с кресла, а тут такой подарок, что не надо складываться на киллера, всего лишь оплатить кремацию и установить гранитную плиту с парой фраз на клочке земли. Оплатит с удовольствием.
Да, именно кремация. Пусть рак сгорит вместе со мной. Чёртова хреновина должна быть уничтожена! Никакого векового тления.
Выбив из конторы всё, что мог, со слезами расцеловав всех секретарш, я подарил золотые часы старому охраннику, что проработал со мной со дня основания фирмы, и впервые в жизни отвесив техничке тёте Глаше комплимент, вышел на улицу.
Презрев автомобиль, побрёл по городу пешком. Благо наша фирма в самом центре, а машина уже может быть отмечена постами ДПС, или по городу могут ходить ориентировки. Хотя вряд ли опера так быстро работают.
Бродил пару часов. Давно хотел пройтись по остывающим темнеющим улицам, играющим светом вывесок, фонарей. Было тепло и уютно. Пахло, словно годами юности, детством. Радовался каждой мелочи, старался прожить каждую секунду, почувствовать её, понять и отпустить. Лучший в городе ресторан в тот вечер пробудил во мне гурманские наклонности, и язва радовалась, поглощая всё, а не выборочно.
Потом была девушка. Я никогда в жизни не мог с ходу познакомиться с девушкой, а в этот вечер отбил её у довольно привлекательного кавалера, очаровав на всю ночь. Да, это была ночь без сна и имён. Мы отдавались друг другу, плавясь как воск. Никогда бы не подумал, что секса может быть столько, сколько захочу. А она наверняка думала, что я вернулся с армии.
Наверное, в ту ночь я помолодел…
Я ушёл под утро, не прощаясь.
Забредя на едва открывшуюся почту, написал с десяток писем, отправил по разным уголкам страны и «за бугор». Жизнь раскидала друзей по разным городам, но «да как-то времени нет» сейчас не проходило. Сейчас или никогда. За те пару часов, что провёл на почте, перезнакомился со всеми работницами. Везде работают нормальные люди, просто стоит это заметить, проведя с ними чуть больше времени.