ПЕРЕХОД
На пограничном пункте Дин-тир мы стоим четыре часа. Сперва ждем, пока у пограничников закончится пересменка; потом из автобуса перед нами долго и нудно выгружают багаж для таможенного досмотра. Я сижу у прохода; слева дремлет в кресле Метемфос, а за окном вяло тянется бесконечная вереница легковушек, навьюченных антикварной мебелью. Среди округлых тхебесских автомобильчиков затесался угловатый грузовик-полуторка с эмблемой миссии Тифарета на борту. В открытом кузове — два десятка раненых в окровавленных бинтах.
— Мои прогнозы сбываются, — мрачно говорит Метемфос, открыв глаза. — Исход из Тхебеса превратился в паническое бегство.
Автобус медленно трогается с места, дребезжа на раздолбанной тхебесской дороге, и въезжает в павильон Дин-тир. Мимо меня по проходу между сиденьями проходит, покачиваясь, Ксатмек. В руках у него бланк групповой визы и горсть мятых пятидолларовых купюр. Пять долларов с каждого пассажира, чтобы не вынимать сумки из багажника…
— Если не выйдет, Раххаль, — шепчет Ксатмек, — маузер под сиденьем.
С шипением открывается дверь, и в автобус поднимается пограничник в белой фуражке. Он собирает паспорта у тхебесцев. Я толкаю Метемфоса локтем и сажусь прямо. Из-за начавшихся в Тхебесе беспорядков полковник не успел сделать нам паспорта. Придется блефовать.
— Документы, — на ломаном тхебесском требует пограничник.
— Я корреспондент канала «Упарсин» Каин Ахашверош, — отвечаю я по-сеннаарски и протягиваю ему свое удостоверение. — Мой паспорт был конфискован «Мастабой». — Метемфос тихо хрюкает в соседнем кресле. — Меня арестовали за антифараоновскую пропаганду, но потом отпустили под подписку о невыезде.
Пограничник скептически таращится на мое удостоверение, пока не обнаруживает под ним платиновую кредитку.
— А это мой оператор, — я показываю на Метемфоса. Пограничник кивает, возвращает мне удостоверение и идет дальше.
За окном видно, как Усанга открывает люки багажного отсека и показывает таможеннику сумки. Тот для вида кивает и, послюнив пальцы, пересчитывает купюры.
— Тхебесская коррупция заразнее чумы, — констатирует Метемфос.
Час спустя, когда формальности улажены и виза погашена, автобус покидает павильон Дин-тира и выезжает на гладь сеннаарского автобана. Я откидываю спинку сиденья и мгновенно засыпаю.
Сеннаар
Меня разбудил мобильник. Его вкрадчивое мурлыканье прокралось в мой и без того неглубокий, дерганый сон, и окончательно вытолкнуло меня в жестокую пустыню реальности.
Я открыл глаза и резко сел. В ушах зашумело, а по затылку будто ударили топором. Когда я спустил ноги на пол, босые ступни утонули в пушистом ворсе ирамского ковра.
Ковер был белым; пол — черным, мраморным. Рядом с кроватью в серебряном ведерке для льда плавала пустая бутылка из-под шампанского с черной тартесской этикеткой.
Я встал и обернулся; шейные позвонки отчетливо хрустнули. В постели позади меня остались две обнаженные девушки: белые гибкие тела на черном атласе простыни. У той, что лежала ко мне спиной, на копчике, прямо над округлыми ягодицами, была родимка в виде идеограммы «Седрах Репликантс, ЛТД», а под ней виднелся серийный номер…
Мобильник тем временем продолжал мурлыкать на журнальном столике. Он лежал на черной текстолитовой столешнице между белыми дорожками из отборного астланского кокаина. Рядом с ним лежала платиновая кредитка — единственное цветное пятно в черно-белой гамме кардинальских апартаментов «Набополассара». Под столиком валялся пульт дистанционного управления.
Чуть пошатываясь, я подошел к столу. Игнорируя мобилку, я взял пульт и попытался разобраться в кнопках. С третьей попытки мне удалось сделать прозрачным огромное, от пола до потолка, окно слева от кровати, и на неприбранную постель и белые тела девушек упали разноцветные отблески неоновых реклам. Одна из репликанток заворочалась во сне, пробормотав что-то невнятное, и прикрыла глаза рукой. Я отложил пульт, взял мобильник, подошел к окну и ответил на вызов.
— Ботадеус? — Метемфос на экранчике был даже противнее, чем в жизни. — Вы что там, спите?
— Сплю, — сказал я.
Прямо за окном моего номера, расположенного на сорок втором этаже «Набополассара», парил дирижабль с рекламой «энки-колы». За ним виднелись ассиметричные небоскребы «Адме Севоим», похожие на две оплывшие свечи.
— Надо встретиться, — потребовал Метемфос. — В шаньской закусочной «Фуонг-нам» в Бадтибире. Это возле метро Ка-димирра.
— Зачем? — спросил я.
Метемфос надулся, как жаба.
— По-моему, вы еще не проснулись. У меня есть для вас работа, — заявил он и отключился.
Опустив мобильник, я посмотрел вниз. Под дирижаблем и редкими полицейскими скиммерами по улицам текла сплошная световая река наземного транспорта.
— Кто это был? — сонно спросила репликантка у меня за спиной.
Я приложил ладонь к холодному оконному стеклу и сказал:
— Никто.
От метро я пошел пешком. С неба сыпала водяная пыль, и грохотало над головой ржавое железо древней надземки; из-под колес поезда то и дело брызгали снопья ослепительно-белых искр. Сгорбившись и спрятав лицо от дождя за поднятым воротом кожанки, я шагал по загаженным тротуарам Бадтибира, держа руки в карманах и смотря под ноги, чтобы не вступить в собачье дерьмо.
Навстречу мне проехал велорикша, за ним прошелестела стайка девушек в коротеньких юбках и с прозрачными зонтиками. Девушки щебетали между собой на местном уличном жаргоне, смеси из тхебесского, астланского и тортугского языков. Завидев меня, они призывно заулыбались и завиляли костлявыми бедрами. Я отрицательно покачал головой, и на меня обрушился поток разноязыкой брани…
Бадтибир давно уже превратился в гетто для иммигрантов, и на этих захламленных улицах редко можно было услышать сеннаарскую речь. Сюда, как в клоаку, стекались неудачники со всего мегаполиса, оседая плесенью в этих подворотнях и переулках, опиумных притонах и автоматических прачечных, экзотических закусочных и подвальных швейных цехах. Здесь нищая шпана вымогала гроши у нищих торгашей и проституток, убивая друг друга прямо на улицах, а полиция, обычно обходившая Бадтибир стороной, во время обострения уличных стычек устраивала рейды-зачистки, стреляя на поражение во все, что движется. Жизнь бурлила на улицах Бадтибира, как выгребная яма, в которую бросили дрожжи.
И над всем этим приземистым и грязным кирпичным лабиринтом высился зеркальный зиккурат-аркология «Набополассара». Основание этой громадины занимало четыре городских квартала, а крыша, увенчанная висячими садами, терялась где-то над слоем туч. И только маяк на вершине зиккурата пробивался сквозь смог и бросал размытое отражение на мокрые тротуары Бадтибира…
Закусочная «Фуонг-нам» оказалась крошечной забегаловкой, переделанной из старого троллейбуса: у длинной стойки под навесом трое работяг в комбинезонах и сдвинутых на лоб респираторах поглощали бобовую похлебку, и стоял, ковыряя палочками соевую лапшу, Метемфос.
— Добрый вечер, — сказал я, становясь рядом. Из-за стойки доносилось шкворчанье жареного криля, и валили клубы пара.
— И вам того же, — сказал Метемфос. — Примите мои поздравления в связи с блестящим окончанием операции.
Последние два месяца мы с Ксатмеком готовили уход Даттана — ведущего гештальт-программиста корпорации «Адме Севоим», связанного с ней пожизненным контрактом — в «Седрах Репликантс, ЛТД». Вчера Даттан трагически погиб в автокатастрофе… Самым сложным в инсценировке было найти подходящее тело.
— Доктор Седрах крайне доволен своим новым сотрудником…
— Я знаю, — сказал я, вспомнив репликанток.
— Я понимаю, что вы заслужили отпуск, — сказал Метемфос. — Но у нас есть новый клиент. Странный тип, но хорошо платит.
Мне принесли креветок и рисовое пиво.
— Что за работа?
— Завтра в Сеннаар прилетает Чандра Пратап Шастри из небесного города Амаравати, создатель и продюсер живой скульптуры Иштар. Вы и Ксатмек встретите его как представители охранной фирмы «Гильгамеш» и будете обеспечивать безопасность Шастри во время его пребывания в Сеннааре. У Шастри есть своя охрана, но он ей не доверяет. Он вообще законченный параноик… — Метемфос придвинул ко мне папку с тесемками. — Тут фото Шастри и документы сотрудников «Гильгамеша». Это официальная сторона.
— А на самом деле? — спросил я, отхлебнув водянистого пива.
— А на самом деле, — Метемфос выдержал паузу, — вы должны будете украсть живую скульптуру Иштар.
Я хмыкнул и вернулся к креветкам.
— Шастри привозит ее на продажу. Аукцион в четверг, через три дня. Времени мало, но клиент обещает премиальные за срочность.
Закончив с креветками, я допил пиво, взял со стойки папку и встал.
— Это все?
— Еще кое-что. Совет. Не посвящайте Ксатмека в истинную цель операции. У этого малолетнего дикаря странные представления о чести. Он может быть… непредсказуем.
Я коротко кивнул и вышел из-под навеса в промозглый сумрак улицы.
— Совершил посадку рейс N672 авиакомпании «Гаруда» из небесного города Амаравати, — сообщил мелодичный женский голос, переливчатым эхом прокатившись под высоченным потолком терминала.
— Это наш, — сказал я, толкнув локтем Ксатмека, который тупо таращился на огромное плазменное табло с расписанием рейсов. — Пошли.
Пока синтезированный голосок дикторши повторял свое сообщение на санскрите, латыни, тортугском, рльехском и тхебесском языках, мы с астланцем прокладывали путь сквозь пеструю толпу прибывающих и отбывающих пассажиров, заполнявшую собой просторный зал международного аэропорта Тильмун. Пассажиры волокли за собой чемоданы на колесиках, обнимались и целовались, удивленно озирались, гомонили на десятках наречий, ругались у окошек авиакомпаний по поводу утерянного багажа, лезли за желтую линию, покупали втридорога сувениры из Сеннаара, громоздили сумки на ленту интраскопа, выгребали мелочь из карманов перед металлодетекторами и отбивались от местных проныр, предлагавших такси до города, номер в гостинице, девочку или мальчика на ночь… Одним словом, проталкиваться сквозь эту космополитическое стадо было не так-то просто.