О работе геологического кабинета подробно рассказал в воспоминаниях академик Николай Иванович Андрусов. По его словам, в кабинет он приходил первым. Заспанный старик-сторож открывал двери и шёл греть чайник.
Остальные подтягивались к полудню.
Приходил давний ассистент Иностранцева Борис Константинович Поленов. С женой и двумя дочками он много лет жил в квартире на первом этаже университета и уже почти отчаялся получить собственное место профессора.
Садился за стол аккуратно одетый, маленький и щуплый Павел Николаевич Венюков, любитель девонских окаменелостей и сладких вин. Он с детства рос в окружении женщин – воспитывался матерью с бабкой – и отличался скромным, мягким характером[109]. У Иностранцева он работал уже несколько лет, мечтал поскорее выбраться из-под опеки и получить собственную кафедру. Ему это удалось в 1889 году. Он отправился читать геологию в Киевский университет, но сошёл с ума и был уволен с назначением пожизненной пенсии.
Зимой в кабинет заглядывал крепкий мужик деревенского вида, с огромной пушистой бородой – геолог Яков Антонович Макеров, с весны до осени бродивший по Сибири и Дальнему Востоку в поисках золота.
Приходил элегантный Левинсон-Лессинг в строгом военном костюме.
Амалицкий появлялся редко, у него, если верить Андрусову, уже появились «чиновничьи привычки, которые он сохранил и во времена своего Варшавского профессорства»[110]. Любопытно, что один из немногих приятелей Андрусова, Вернадский, тоже не слишком доброжелательно относился к Амалицкому и писал, что тот был «морально ниже» Левинсон-Лессинга. Впрочем, не объяснил, в чём ниже и почему[111].
Самым необычным сотрудником была Евгения Викторовна Соломко, первая русская женщина-геолог. Она работала у Иностранцева в 1883 году, опубликовала несколько небольших статей, но быстро завершила карьеру, вышла замуж и уехала из России.
Позже всех приходил Иностранцев. Параллельно с курсом в университете он читал лекции в Медицинской академии и с гордостью носил положенный этим учреждением военный мундир. Как уточнял Вернадский, причиной было тщеславие Иностранцева[112].
Сразу после появления Иностранцева научные занятия в кабинете прекращались. «Начиналась болтовня, рассказывание Иностранцевым анекдотов, из которых минимальное количество можно было рассказать при женщине, некоторую долю можно было, по Иностранцеву, поведать одной знаменитой актрисе, а большинство – только при мужчинах. Эта болтовня, не говоря о том, что мешала работе, и сама по себе раздражала. Ходили от стола к столу и рассказывали анекдоты. Поэтому я воздерживался от таких переходов. С другой стороны, в результате этого образовывался сбор у моего стола», – писал Андрусов[113].
В его воспоминаниях есть любопытная история.
Однажды на бале-маскараде Иностранцев якобы «рыскал повсюду и ухаживал за всеми хорошенькими». Особенно напористо, даже жестоко, приглашал отужинать стройную девицу в маске. Вдруг оказалось, что «девица» – это студент. Над Иностранцевым стали потешаться, говорили, что он даже мальчика от девочки отличить не может. «Александр Александрович был страшно чувствителен ко всему, что касалось его, надулся до невозможного и примирение состоялось очень не скоро», – вспоминал Андрусов.
Есть соблазн увидеть в неузнанном студенте Амалицкого и посчитать, что именно эта история стала поводом для написания портрета в женской одежде. Увы, история с Иностранцевым произошла примерно в 1885 году, а картина Репина датирована 1867 годом: слишком большая разница. Да и Амалицкий во время работы в кабинете носил приличную бороду. При всём желании его трудно было принять за барышню.
Видимо, на старинных маскарадах неразберихи с юношами и девушками случались часто, а Иностранцев обознался точно так же, как двадцатью годами раньше обознался другой педагог.
Научная работа Амалицкого шла точно по графику, он вообще отличался редкой пунктуальностью. Летние месяцы он проводил в поле, собирая пермские окаменелости и производя геологические наблюдения, зимой изучал найденные материалы.
Параллельно разбирал коллекцию Эйхвальда и ещё работал – сначала в канцелярии при Военном Совете Комиссии по устройству казарм, затем в Министерстве внутренних дел младшим помощником делопроизводителя медицинского департамента[114].
Отдыхать тоже успевал. Сохранилось его письмо Левинсон-Лессингу, отправленное примерно в 1885 году с Украины.
Нигде я не видал столько красивых девок, как здесь, в стране «Деканьки» (от нас она в 15 верстах), и не только красивых, но можно сказать, красавиц, даже полных поэзии, ибо они удивительно отзывчивый народ к природе и живут поэтическими образами. Я в восторге от этого народа… Но чистота нравов… чтоб ей кисло!!!
Представь себе, когда двое – парень спит с девкой вместе – и ни разу!!!
Абсурд, скажет Павлов. И назовёт меня вралем…
Здесь существует довольно необычный обряд первого совокупления молодых. Это совершается после свадьбы (пир), а свадьба здесь бывает иногда неделю спустя после венца! Но ведь вот в чём суть! В продолжении этого, иногда недельного промежутка, молодые живут вместе и не смеют лишиться невинности до свадьбы, иначе позор на всю жизнь и ворота обмажут дёгтем!!!
Учитесь, развратники! Сообщи об этом старому индюку Павлову[115].
В 1886 году Амалицкий выпустил итоговую монографию о пермских отложениях Нижегородской губернии. Она вышла всё в той же серии по оценке губернских почв. В ней подробно рассказано про залегание слоёв в разных уездах, дано описание всевозможных окаменелостей, изучено их отношение друг к другу.
На многих страницах в столбцы, как принято, напечатаны списки ископаемых, похожие на латинские эпитафии:
Окаменелости из кремней рудника Заводского суть: Strophalosia horrescens Vern. Spirifer rugulatus Kut. Terebratula elongata Schl. Avicula speluncaria Schl. Macrodon Kingianum Vern. Gervillia ceratophaga Schl. Schizodus truncatus King. Clidophorus Pallasi Vern. Pleurotomaria antrina Schlth. Murchisonia subangulata Vern. Turbonilla phillipsi Howse.
Turbonilla volgensis Golowk.
Cyathocrinus ramosus Schlth.[116]
В 1887 году Амалицкий сдал магистерские экзамены (физика, аналитическая химия, геология, минералогия) и представил эту монографию для соискания учёной степени.
Защиту назначили на воскресенье 15 ноября 1887 года.
В те времена газеты регулярно публиковали заметки про научные диспуты. Защиты проходили открытыми для публики: можно было прийти, послушать, задать вопросы.
Университет оповестил о защите Амалицкого главные газеты Петербурга. Вскоре вышли анонсы. Самый первый – в ведущей газете страны, «Новом Времени». Публикация состояла всего из одного предложения, в котором ухитрились сделать опечатку: вместо «Амалицкий» напечатали «Амашицкий»[117]. На следующий день ещё две газеты опубликовали анонс о «защите Амашицкого»[118], и только одна газета справилась с фамилией и напечатала её как следует[119].
Защита началась в час дня в самой большой одиннадцатой аудитории университета. Молодой профессор-ботаник Христофор Яковлевич Гоби зачитал curriculum vitae Амалицкого: родился в 1859 году, в 1879-м поступил на физико-математический факультет, где остался для подготовки к профессорскому званию и написал несколько учёных трудов, из которых особое внимание заслуживают работы по геологии Нижегородской губернии.
Амалицкий прочёл заготовленную речь, затем выступили официальные оппоненты. Их было двое: Иностранцев и Докучаев. Работу своего ученика они оценили высоко и признали его монографию важным вкладом в науку. По их словам, она заслуживает большого внимания и заполняет «некоторые частные пробелы в науке»[120]. Ради приличия они указали на некоторые «не важные недостатки, преимущественно со стороны внешней»[121], которые объяснили «спешностью работы»: Амалицкий торопился представить результаты в нижегородское земство.
«После непродолжительных прений совет естественного факультета удостоил г. Амалицкого искомой им учёной степени»[122].
В заметках по поводу защиты газеты правильно напечатали фамилию Амалицкого, и только «Новое Время» опять ошиблось, перепутав инициалы и назвав Владимира Прохоровича «В. А. Амалицким».
Защиту отметили на широкую ногу. Судя по воспоминаниям Андрусова, любое событие у геологов кончалось отчаянным застольем. Андрусов даже счёл нужным предупредить читателя, что не был совсем уж горьким пьяницей, как можно подумать по его мемуарам.
На торжество пригласили приятеля Иностранцева – знаменитого художника Ивана Ивановича Шишкина. Иностранцев познакомился с ним на острове Валаам на Ладожском озере, где изучал геологию. Они жили в одном монастыре, причём Шишкин расплачивался за комнату рисунками, и вся гостиная монастыря была увешана его этюдами.
Шишкину очень нравились геологи, он неизменно над ними подтрунивал, особенно над Андрусовым, которого за бороду и насупленный вид называл архиереем. Однажды Шишкин пришёл на доклад Андрусова о распределении осадков Атлантического океана. Дальтоник Андрусов нарисовал карту дна цветными карандашами. Рисунок привёл Шишкина в восторг. Он говорил, что это не карт