Пейдж покачал головой:
– Все равно, друг мой, этому претенденту необходимы абсолютно неопровержимые доказательства, иначе никто ему не поверит. Ты же знаешь наши суды. Что он может предъявить?
– Претендент, – ответил Барроуз и скрестил руки на груди, – готов представить стопроцентные доказательства того, что он и есть настоящий сэр Джон Фарнли.
– Что за доказательства, ты их видел?
– Как раз сегодня вечером нам и предстоит их увидеть – или не увидеть… Претендент попросил о встрече с нынешним хозяином имения. Брайан, я далеко не наивный простачок, но от этого дела у меня просто ум за разум заходит. Мало того что этот человек излагает свою версию очень убедительно и готов доказать все до мельчайших деталей. Мало того что он явился ко мне в контору (к сожалению, в сопровождении весьма неприятного типа, своего поверенного) и поведал о таких обстоятельствах, о которых мог знать только Джон Фарнли. Только Джон Фарнли, уверяю тебя! Так еще он предложил устроить им обоим проверку, которая поможет окончательно установить истину.
– Какую проверку?
– Скоро увидишь. Наберись терпения. – Барроуз взял портфель. – Во всей этой паршивой истории утешает только одно: что дело до сих пор не предано огласке. Этот человек по крайней мере джентльмен (да чего уж там, они оба джентльмены), и скандал ему не нужен. Но если я докопаюсь до правды, скандал будет знатный… Рад, что мой отец до этого не дожил. Итак, приходи в Фарнли-Клоуз к семи часам. О вечернем костюме можешь не волноваться. Никто особо наряжаться не станет. Ужин – это только предлог. Никакого угощения вообще, вероятно, не будет.
– А как все это воспринял сэр Джон?
– Который?
– Из соображений ясности и удобства, – резко ответил Пейдж, – я предлагаю называть так человека, которого мы всегда знали как сэра Джона Фарнли. Однако это любопытно. Ты что же, считаешь, что претендент и есть законный наследник?
– Пожалуй что нет. Нет! Разумеется, нет! – засуетился Барроуз, но тут же себя одернул и заговорил с прежним достоинством: – Фарнли только недовольно бурчит что-то себе под нос. Но по-моему, это хороший знак.
– А Молли знает?
– Да, сегодня он ей рассказал. Ну, пора и честь знать. Много я наговорил. Адвокату такая откровенность не подобает; но если я не могу доверять тебе, кому мне тогда вообще доверять? С тех пор как умер отец, мне не хватает поддержки… Теперь ты в курсе дела. Попробуй все обмозговать и найти ответ на эту головоломку. Будь любезен, приходи к семи часам в Фарнли-Клоуз; ты понадобишься как свидетель. Понаблюдай за обоими кандидатами. Прояви смекалку. А потом, – заключил Барроуз, хлопнув портфелем по столу, – скажи, кто есть кто, чтобы мы знали, что предпринять.
Глава вторая
В низинах леса Хэнгин-Чарт сгущались тени, но на окрестных равнинах было еще тепло и солнечно. Чуть в стороне от дороги, укрытый каменной оградой и стеной деревьев, стоял дом, точно сошедший с картин старых мастеров: стены темно-красного кирпича, высокие узкие окна в равномерной сетке переплетов… Вид у строения был опрятный и ухоженный, под стать окружавшим его газонам. К входу вела ровная, посыпанная гравием дорожка. Столбики дымовых труб ловили последние лучи догорающего дня.
Ни единого побега плюща не нарушало безупречной гладкости фасада. Зато сзади к дому примыкала целая шеренга буков и был разбит сад в голландском стиле. Перпендикулярно основному корпусу от центра тыльной стены отходило крыло позднейшей пристройки, так что в плане дом походил на перевернутую букву «T». Сад, таким образом, разделялся на две половины, северную и южную. По одну сторону тянулись обращенные в сад окна библиотеки, по другую – окна комнаты, в которой сейчас находились сэр Джон и Молли Фарнли.
В восемнадцатом веке это помещение могло бы служить музыкальным салоном или будуаром для уединенных дамских бесед. Оно и теперь много говорило о владельцах и их положении в обществе. Фортепиано было из великолепной зрелой древесины, рисунком напоминающей полированный черепаховый панцирь. В шкафчиках – изысканное старинное серебро. Из северных окон открывался вид на Хэнгин-Чарт. Молли Фарнли использовала эту комнату как гостиную. Здесь было очень уютно и тихо – если не считать тиканья часов.
Молли сидела у окна в тени огромного разлапистого бука. Это была крепкая, хорошо сложенная женщина, много времени проводившая на свежем воздухе. Темно-каштановые волосы подстрижены предельно коротко. Серьезное загорелое лицо – без тонкости, но очень привлекательное; светло-карие глаза и цепкий, прямолинейный взгляд. Рот несколько великоват, но при смехе открывался ряд превосходных зубов. Пожалуй, ее нельзя было назвать красавицей в классическом смысле, но здоровье и жизненная сила с лихвой искупали некоторые недостатки внешности.
Но сейчас Молли не смеялась. Она не сводила глаз с мужа, который резкими короткими шагами мерил комнату.
– Так, значит, ты не волнуешься? – спросила она.
Сэр Джон на мгновение остановился, неопределенно взмахнул рукой и снова принялся шагать.
– Нет-нет, я совершенно спокоен. Не в этом дело. Просто… ах, черт бы все это побрал!..
Казалось, он был для нее идеальной парой. Его можно было бы назвать типичным сельским сквайром, но современный читатель, скорее всего, поймет это превратно и нарисует в воображении этакого дремучего верзилу с буйными замашками. Фарнли относился к совсем иному типу. Среднего роста, жилистый, подтянутый – словно прочный стальной плуг с острым блестящим лезвием, рассекающим землю.
На вид ему было лет сорок. Волосы темные, с легкой проседью. Лицо смугловатое, с густыми, коротко стриженными усами. В уголках живых карих глаз – наметившиеся морщины. Чувствовалось, что это человек недюжинной скрытой энергии, находящийся в расцвете умственных и физических сил. Сейчас, когда он расхаживал взад и вперед по маленькой комнате, в его движениях сквозили не столько досада или гнев, сколько смущение и растерянность.
– Но, дорогой, почему же ты раньше мне ничего не говорил? – почти вскричала Молли, поднимаясь со стула.
– К чему тебе лишние волнения, – ответил он. – Это мое дело. Я сам все улажу.
– И давно это началось?
– С месяц назад. Или около того.
– Так вот, значит, что тебя беспокоило все это время? – спросила она с выражением какой-то новой тревоги во взгляде.
– Отчасти, – проворчал он и быстро на нее посмотрел.
– Отчасти? Что ты хочешь этим сказать?
– Только то, что сказал, дорогая, – отчасти.
– Джон… но ведь это никак не связано с Мэдлин Дейн, правда?
– Бог ты мой! – Он прервал свое хождение. – Ну разумеется, нет. С чего тебе вообще пришло это в голову? Мэдлин тебе не нравится?
– Мне не нравятся ее глаза. Странно она как-то смотрит… – начала было Молли, но тут же осеклась. Сказать больше ей, видно, не позволяла гордость, а может, какое-то другое чувство, о котором она старалась не думать. – Извини. Некрасиво с моей стороны об этом говорить, когда тут такое происходит. До чего все-таки неприятная история. Но ведь все это чепуха? У этого человека, конечно же, нет никаких доказательств?
– Во всяком случае, у него нет никаких прав. А вот есть ли у него доказательства, пока не знаю, – резко сказал он.
Жена внимательно на него посмотрела:
– Но к чему весь этот ажиотаж и таинственность? Раз этот человек мошенник, почему бы просто его не вышвырнуть, и дело с концом?
– Барроуз говорит, это неразумно. Для начала нужно, по крайней мере, выслушать, с чем он пожаловал. И тогда уже можно будет предпринимать какие-то меры. Самые решительные меры. Кроме того…
– Жаль, что ты не позволяешь тебе помочь, – бесстрастным тоном произнесла Молли. – То есть, конечно, вряд ли мне удалось бы что-то сделать, но я хочу разобраться. Насколько я поняла, этот человек пытается оспорить твой титул и доказать, что он и есть настоящий Фарнли. Разумеется, все это вздор. Мы же с тобой с детства знакомы; и как только я снова тебя встретила – после стольких лет, – то сразу узнала. Моментально поняла, что это ты! Знаю, ты пригласил к нам сегодня этого типа, а вместе с ним Ната Барроуза и еще одного адвоката, и все это обставлено такой таинственностью… Что у тебя на уме?
– Помнишь моего старого учителя, Кеннета Маррея?
– Не очень хорошо. – Молли наморщила лоб. – Довольно крупный, приятный человек с короткой бородкой, как у моряка или художника. В ту пору он, наверное, был очень молод, хотя мне казался глубоким стариком. Был большой мастер рассказывать истории.
– Ему всегда хотелось стать великим сыщиком, – почти перебил ее муж. – Так вот, его вызвали с Бермудов. Он утверждает, что может безошибочно опознать настоящего Джона Фарнли. Он уже приехал и поселился в «Быке и мяснике».
– Погоди! – воскликнула Молли. – Так это и есть тот постоялец, который, по слухам, похож на художника? В деревне только об этом и говорят. Это Маррей?
– Он самый. Я думал было заглянуть к нему в гостиницу, но решил, что это было бы как-то нечестно, против правил, – хмуро ответил муж и поморщился, словно от боли. – А то могло сложиться впечатление, будто я пытаюсь на него повлиять. Мало ли что подумают. Сегодня он тоже придет. Увидит меня и этого претендента, и все сразу встанет на свои места.
– Почему ты так уверен?
– Маррей – единственный в мире человек, который по-настоящему хорошо меня знал в те годы. Никого из нашей семьи, как тебе известно, уже нет в живых. Старые слуги умерли почти одновременно с родителями; осталась только Нэнни, но она теперь в Новой Зеландии. А Ноулз работает тут не так давно, всего десять лет. Конечно, кругом полно людей, с которыми я был отдаленно знаком, но ты ведь знаешь – общительностью я не отличался и дружбу ни с кем не водил. Так что наш старый криминалист-любитель Маррей – именно тот, кто нам сейчас нужен. Замечательно, что он сохраняет нейтралитет и не связан ни с одной из сторон; и если ему угодно в кои-то веки попробовать себя в роли великого детектива…