— Я, между прочим, с готовыми вопросами прибыл. «Просвети» меня, пожалуйста. Открой тайну, сокрытую туманом. Кем, или чем я был в целой душе? За что отвечал? Почему я ни пчелки, ни осинки не помню о своих служебных обязанностях? — спросил я Правдолюба.
— Ты за логику отвечал. За целесообразность. Я что, не говорил? А не помнишь о ней потому, что тебя никто не отторгал. Тебя любя «выронили» от травмы или от потрясения.
Когда не по злому умыслу фибра от души отскакивает, она в тот момент отдаёт всё своё знание и умение целому… Как же тебе объяснить? Все малиновки свои возвращает мамке-душе, а взамен получает… Или пробуждает в себе? В общем, у неё появляются другие осы, в которых все знания о человеке в виде сжатых… — окончательно запутался в объяснениях Правдолюб и меня заблудил в укропных зарослях моего же любопытства.
— Значит, я фиброатом логики. Целостности и образности. А мои пирожки с кутятами? Они за что отвечали? За неё же? Или за нецелостность и безобразность?
— С кутятами или котятами я не знаю, а только вы все разные. И не по вашей бывшей профессии, а ещё и… Чуть не проболтался. Просила же… О чём я? Напомни старику-фонарику. Светильщику…
— Могильщику. Выкладывай, что и кому обещал, когда фиброкастрюльки просвещал, — попытался я поймать Виталия на слове. — То, что мы все разные, уже и сам догадался. Потому как, смотрим на одно и то же, а видим совершенно разное. А вот кто тобой рулит, у меня логики не хватает разобраться. Кто она, которая просила? Душа? Кармалия?
— Душа. Кармалия. Ишь, куда хватил. А хоть бы они. Она. Как твой Паша говорил? Изыди. Вот. Мал ты… Да удал. Ладно. Чтобы сокрыть целое, жертвуют малым, — что-то боролось внутри Правды, мешая ему говорить эту самую правду.
Виталий почесался, поёрзал, а потом надел очки с лучами и скомандовал:
— Зови, кого ты хотел. Я погляжу, и всё доложу. Кто был, откуда взялся, кем станет.
От такого поворота дел я ненадолго остолбенел. «Вот, оказывается, какими способностями обладает Правда. Кого же позвать? Первого или одиннадцатого? А, может, с себя начать?» — зажужжали осы в моих треуголках.
— С меня начни, — потребовал я, но Виталий сразу же скорчил кислую мину. — Что опять не так?
— Как я самому объекту про него рассказывать буду, если мне сначала его нужно усыпить, а до того в фибру собрать?
— А разве ИИНПФ тебе мало? — удивился я.
— ИИНПФ сегодня один, а завтра другой. Целиком фибра нужна. Если ты, конечно, прошлое узнать собрался, — еле слышно пробубнил Правдолюб. — Давай с первого, а? Он ведь у тебя… Его душа…
— Первый! — взревел я сиреной от пожарной машины. — Быстро зайди к нам!
— Чего ещё? Это не я. Честное осколочное. Я сразу предложил все твои малиновки отдать, — с порога начал оправдываться КО – осколок из Корифия, когда увидел наши серьёзные рожи.
— Сфибрись на минутку, — попросил я товарища.
— Зачем? Опыты будете ставить? — засомневался друг в наших честных намерениях.
— Будем, — подтвердил я. — Для дела надо. Правда тебя прорентгенит, потом всё и о тебе, и обо всех нас, расскажет. Ты же хочешь узнать, что с нами будет?
— Только, чур, в кокон не засовывать. Я же пока в себе и при памяти, — выдвинул встречные условия напарник.
Он сначала завис в воздухе, потом разобрался на запчасти, после чего расправил все изгибы и свёртки, выпрямляя свои треугольники. Через минуту готовая фибра в исполнении осколка номер один предстала нашему вниманию.
— Начинайте, — скомандовал нам КО.
— Начинаем, — согласился Виталий и включил очки для просвечивания.
Шестиугольник первого под невидимыми лучами очков заискрился, засверкал, потеряв цвет своих треугольников, стал совершенно белым и зеркальным, а я увидел молнии-волоски, выросшие из его фибры со всех её сторон. Волоски длинными и подёргивались, меняя свои изгибы, словно ощупывали всё вокруг.
— «От особи мужского пола. Отвечала за трудолюбие», — начал Правда читать фибру, как открытую книгу. — «Отторгнута по договору с…» С нею самой? Ого! Странно. Впервые такое вижу. Что ещё за полюбовное соглашение? Нет никакой травмы. Никакого… Никаких эмоций. Несёт полную информацию о человеке для последующего использования в жизни… В своей жизни? А отторгнута тогда на кой? Непонятно.
Правдолюб снял очки, и фибра первого снова стала цветной и «стриженной».
— Скоро вы начнёте? Надоело уже висеть, — начал нудить первый.
— Разбирайся. Мы уже закончили, — скомандовал Правда. — И второго нам позови.
— Что прочитали? Что увидели? — пристал к нам КО.
— Что ты за трудолюбие отвечал, — отрезал Виталий. — Кыш отсюда, пока осы целые.
— Поэтому тебе везде пчёлки грезятся, — утешил я напоследок первого, который, разобрав свою шестиугольную фибру, не стал собираться в углозавра, а вылетел в двери всеми своими треугольниками, как осенними листьями.
— После второго одиннадцатого позовём, — задумчиво выговорил Правдолюб, как будто сам себе.
— Может, меня про… Глянешь? Потом всё расскажешь. Ну, пожалуйста, — предложил я свою фибру для просвечивания, пока мы ожидали второго ГВ.
— Мне интересней одиннадцатый, — заупрямился Виталий.
— Если ему душа рыбкой показалась, за какие такие чувства он может отвечать? За рыбалку? За азарт? Меня давай…
— Звали? — перебил мои страдания осколок номер два.
— В фибру, — распорядился Правдолюб без лишних сантиментов.
— Знаю уже. Только и про будущее не забудьте рассказать, а то парням скажу, что вы нас дурите. Тогда больше никто к вам на осмотр не придёт, — бурчал второй, разбираясь на запчасти.
— Напомнишь – обязательно расскажем, — пообещал я, недовольный отказом просветить меня вперёд одиннадцатого.
Когда второй стал фиброй и засверкал в лучах очков Виталия, я услышал его «подробное» бормотание.
— «Мужского пола… Отвечала за общение. Отторгнута… С нею». И этот тоже самое. Ни травмы. Ни чувств. Ни эмоций. «Несёт полную информацию для жизни». Чепуха! Бессмыслица. Абсурд. Нонсенс!.. Двенадцатую сюда, — взревел Виталий нечеловеческим голосом.
— Вот она я, — обрадовался я и начал подниматься в воздух, чтобы разобраться на запчасти.
— Отставить! — рявкнул Правда и зло сверкнул глазами.
— Что отставить? Что отставить? — хором спросили мы со вторым.
— Я же просил одиннадцатого, — взмолился Правдолюб.
— А мне рассказать? Кто я, и что со мной будет? — опешил ГВ.
— Ты отвечал за общение. Был хорошим и послушным, а здесь во временной командировке, — протараторил я, а сам не сводил глаз с Правды. — Скоро вернёшься к мамке-душе. Так что, развивайся. Чтобы не с пустыми осами вернуться.
— Одиннадцатого, — еле слышно выдохнул «умиравший» бессмертный рентгенолог.
Второй, как был фиброй, так и вылетел из комнаты, не разбираясь.
— Я двенадцатый… — начал я канючить снова.
— Уймись. Ты же первый. Если, конечно, правильно считать. Зови эту… Этого… Зови! ТА-РО-АР-НАВ-23…
— Здесь я, — бодро доложил одиннадцатый, когда вошёл в комнату.
— Сразу признаешься, или силком просветим? — грозно надвинулся на него Правдолюб.
— О чём вы? — ошалел я, ничегошеньки не понимая. — В чём ему признаваться?
— Просила же помалкивать до поры до времени, — взвизгнула, как девчонка, пока ещё рассоединённая фибра одиннадцатого братишки.
— Сейчас та самая пора настала. Говори ему всё, как есть, — приказал Правда.
— О чём? Зачем? Я же еле-еле… Придуривалась, воспоминания шифровала. Ерундой всякой делилась, — лепетала фибра ТА.
— Поэтому тебя сразу стирали? И в форточку вымётывали? Ха-ха-ха! — нервно рассмеялся Виталий каким-то своим мыслям. — Давай в фибру, а я ему всё, как есть прочитаю.
— Пусть слово даст помалкивать, — потребовал брат и покосился на меня.
— Ага. Сколько ты мне кровушки попил? — завёлся я с полуоборота.
— Это не… Он, — оборвал меня Виталий.
— Не он? Сашка из Татисия, но не он? — возмутился я ещё больше.
— В фибру, так в фибру, — устало выдохнул одиннадцатый и начал процесс перерождения из углозавра в плоскую белую шестиуголку с длинными молниями-щупальцами.
— Мне только потом ничего не говорите. Да. И если хоть одна живая… Проболтаешься, я сама в кокон, и дело с концом, — пригрозил напоследок одиннадцатый ТА и стал фиброй.
Правдолюб долго протирал платочком свой чёрный бинокль для просвечивания, потом регулировал резкость, или ещё какие настройки своего прибора, потом глубоко вздохнул и осветил фибру моего заклятого дружка-пирожка.
— Готов? — спросил он то ли у меня, то ли у парящего ТА.
— Он же, вроде, под лучом заснуть должен? — уточнил я.
— Он и спит. Ты готов услышать правду? Правду от Правдолюба.
— А до этого…
— И до этого была правда. А сейчас ещё правдивее будет. Ещё чуднее. Обещаешь хранить её секрет? — пристал ко мне Виталий, освещая под разными углами такую же фибру с молниями, как у первого и второго осколка.
— Какие могут быть секреты? Осколок ТА… — начал я причитать.
— Тогда читаю: «Талантия. Россия. Армавир. Александра Валентиновна». Дальше читать?
Я просто рухнул на пол. Вернее, все мои шесть треугольников одним махом распрямились и выпали в осадок, а я снова стал мутным паро-призраком.
— Не может быть, — выдохнул я из тумана.
— Может-может, — не согласился со мной Правдолюб. — Ну-ка, соберись. Я дальше читаю. Сам не могу во все это поверить, но… Читаю.
Я «собрался» в подобие своей обычной человекообразной фигуры, не сгибая и не скручивая свои треуголки, а Виталий продолжил изучение женского варианта нашего же осколка из Талантии.
— «От особи женского пола». Ясное дело. «Отвечала за романтичность». Эвон. «Отторгнута по согласию с душой во избежание травм и прочих мировых неприятностей». Ещё страннее. «Несёт полную сжатую информацию о человеке для последующего…» Что-что? «Для последующего слия…» Этого я читать не стану, — категорически заявил рентгенолог, превратившись в обычного Правдолюба, из которого никогда ничего интересного не вытащить даже клещами.