— Мне этого ни в жизнь не переварить, — вздохнул я невесело.
— Уже можно выметаться? — ожила фибра сестрёнки Шурки из двенадцатого правильного мира первого круга.
— Свободна, — согласился Правдолюб и впал в оцепенение.
— И это… Не проболтаюсь я, — пообещал я сестре ТА.
— Отставить! Она остаётся, а ты в фибру! — скомандовал Правда, когда очнулся от недолгого забытья.
— Моя тайна – на твою тайну, — поставил я условие сестричке. — Он читает. Ты на ус мота… Запоминаешь. Потом всё мне, как на духу.
— Уговор, — пообещала ТА и переконструировалась в фигурку одиннадцатого.
«Ещё бы ты не согласилась, — размечтался я, разбираясь на части и превращаясь в фибру. — А какие фигуры у девчонок можно…»
Не успел представить себе осколочную фигурку сестрёнки из Талантии, и возможных сестёр из Амвросии и Фантазии, как мигом отключился под усыплявшим лучом рентгенолога Правдолюба.
* * *
— Долго ещё висеть? Всё прочитали? — канючил я точь-в-точь, как первый КО.
— Нет-нет, — в который раз услышал от Правды. — Ещё чуточки, и все будут туточки.
— Ты же уже не светишь. Алё! А где ТА? Где подпольная лисичка-сестричка? — спросил я, но мне никто не ответил.
Я перестал парить посреди комнаты и осмотрелся. Правдолюб сидел на стуле у своего стола и глазел куда-то на стену. Его обычные очки валялись на полу, а просвечивающий бинокль и вовсе куда-то девался. Ни ТА, ни волшебного прибора в комнате не было.
— На кой ты отдал ей свою драгоценность? — опешил я от такого поворота дел.
— Нет-нет. Ещё чуточки, и все будут туточки, — услышал заевшую пластинку Виталия.
Я мгновенно разобрался на части и собрался в человекообраза. Никакими изгибами и скручиваниями не заморочился, а стал обычным колючим осколком с треугольными руками, ногами и головой. Стеклянный дикобраз, да и только.
— Виталий! Очнись, зараза. Что с тобой? — взревел я сверхзвуковым самолётом и набросился на Правду.
Но куда там. Правдолюб был здесь, вот он, а душа его или разум, или кто там в нём только что был и вёл заумные беседы, отсутствовал или отсутствовала напрочь.
Я сначала обнюхал отключившегося, заподозрив его в скоростном пьянстве, а когда вспомнил, что нюхать мне, собственно, нечем, обессилено упал своим несуразным туловищем на стул.
— Что он такого во мне вычитал, если сломался, как заводная игрушка? — смутился я не на шутку. — И где эта…
Я неожиданно вспомнил о безвозвратно потерянном братце-одиннадцатом, о вновь обретённой сестрёнке-подпольщице Александре, и подпрыгнул на стуле.
Бросив Правду на произвол судьбы, пошагал из его комнаты, собираясь устроить хорошенькую взбучку человекообразине Шурке из правильного двенадцатого мира Талантии.
Глава 3. Конец Того Света
— Что за укроп? — вырвалось у меня, когда, переступил порог барака и вышел на… Белый свет.
Кавказ изменился до неузнаваемости. Конические горы не просто исчезли, а вросли своими вершинами обратно в футбольное поле, выдавив на поверхность подобие бесцветной лавы, которая застыла над их острыми пиками огромными прозрачными лепёшками.
«Школа» тоже потеряла этажей восемнадцать и снова стала двухэтажной. Всё изменилось до неузнаваемости, но осталось тем же самым.
Коконы-кастрюльки валялись на своих старых местах и никуда не исчезли, а мои братья-осколки, не обращая на меня внимания, резвились на освободившемся от гор пространстве, играя в подобие чехарды. Только вот, братьев у меня, вроде как, прибавилось. Как минимум вдвое.
— Что же случилось? — спросил себя и помчался знакомиться с пополнением, заодно косясь по сторонам в поисках Шурки-партизанки.
Как в такой неразберихе можно отыскать сестру из Талантии, я не задумывался, а просто шарил взглядом и смотрел, нет ли у кого на груди или в «руках» бинокля Правдолюба.
— Бум-бум! СК-РОт! — посыпались издёвки от старослужащих мушкетёров.
— Я сейчас вам уши поразгибаю! — рявкнул я на близнецов. — Признавайтесь, кто вас размножил, и куда делись горы?
— Ты номера сверь сначала. Это тебя размножили и приумножили. Так умножили, что теперь с неба сыплешься, как манна небесная, — ответил мне восьмой ФЕ.
«Мать честная. И правда. Все, на кого ни глянь осколки СК-РО, — ошалел я, разглядев ИИНПФ на сновавших туда-сюда и по земле, и по воздуху фибрах, и их человекообразных углобратьях. — Как есть, конец света».
— Пока ты с Правдой дурью маялся, горы и школа изменились, а с неба тебя сыплют! — налетели на меня с объяснениями мои оболтусы-осколки НА, ГВ и МЕ.
— Тише вы. По порядку всё расскажите. Кто эти СК-РО? Откуда? Что со школой? Где одиннадцатый? — перебил я сослуживцев и задал предметные вопросы.
— Горы вниз. Ты сверху. Твои сверху, как… Школа тоже вниз. ТА убежал в школу, — боле менее внятно объяснили мушкетёры, или я уже сам умудрился разобрать их абракадабру.
— Снова ты моросишь, — весело заверещали все вокруг, указывая вверх остриями своих рук.
Я взглянул в белое-белое небо и увидел новый десант из разноцветных треугольных осколков и целых фибр. Даже гроздей из фибр. Всё это богатство медленно летело вниз, вертясь и кружась, как снежинки, падая на наше, только что «отреставрированное», Поле Чудес.
Можно было порадоваться за новое пополнение, но острая, как осиное жало, мысль пронзила моё несуразное существо: «А что если мамка-душа там, высоко-высоко, взорвалась и разлетелась на мелкие кусочки? Теперь сыплется на мою глупую треугольную голову. Не смерть ли наступила у моего… Меня?»
Была бы у меня голова, она бы точно закружилась. Были бы у меня мозги, они бы точно закипели. Было бы у меня сердце, оно бы разорвалось от тех чувств, которые захлестнули мою, разобранную на треугольники, фибру. Всю до последней малиновой осинки. До крайней молнии-ворсинки.
— Что теперь с нами и вами будет? — услышал я за спиной голос Александры.
— Я тебя искал, — не оглядываясь, сказал я сестре Шурке.
— На кой? — равнодушно отозвалась она.
— Где очки Правдолюба? И что там на мне написано?
— Очки, как были на нём, так и остались. Оставались, вернее, — спокойно рассказала ТА-РО. — А на тебе не поймёшь, что написано. Закашлялся наш читатель-рентгенолог и затих. Только успел до импульса пробормотать что-то типа «СКАР» или «СКАРМ». Вроде как, нет у тебя про Россию букв в ИИНПФ.
— Импульс? — продолжил я расспросы, а первые фибры уже достигли тверди и плавно приземлялись на бывший Кавказ.
— Как молния, что ли? Или как вспышка. В общем, сначала всё замерло, и Виталий в том числе, а потом сразу моргнуло со всех сторон. Так моргнуло, что не только в окошко видно было, но и сквозь стены барака.
— Душа моя взорвалась, — высказал я догадку.
— Придумаешь тоже, — не согласилась ТА.
— А откуда тогда все мои… — не смог я подобрать подходящее слово, каким можно назвать родственных мне фибр.
— Давай у них спросим, — предложила подпольщица.
— Можно. Но, боюсь, мне не понравится то, о чём они расскажут.
Мы подошли к только что приземлившейся фибре СК-РО, и напарница строго спросила:
— Ты в себе? Говорить можешь?
— О чём говорить? — услышали мы вместо ответа от шестиугольной фибры.
— Что с мамкой нашей? С душой? — не вытерпел я первым.
— С мамкой? С душой? — переспросила фибра, и начала разбираться на части, на треугольники. — Сейчас я, как вы… А потом…
— Что вверху случилось? — продолжила допрос ТА.
— Мы там встретились и врезались, — доложили треугольники, примерявшиеся друг к дружке, соображая кого бы из себя слепить, меня – дикобраза, или аккуратную и почти грациозную сестрёнку.
— Как это, встретились? Кто? С кем? В небе? Здесь, в Небытии? Или там, на земле? — начал я строчить вопросами, как заправский портной на швейной машинке «Зингер».
— Мне почём знать? — отмахнулся от нас новенький углозаврик и пошагал прочь к своим – моим приземлявшимся братьям.
— Я не поняла. Они что, не такие, как мы? Малогр… Не сооб… Что за шутки? — удивилась сестра и потеряла дар речи.
— Сейчас бы Правду сюда. Или, хотя бы, его бинокль. Мы бы их сразу просветили, — пожалел я, что не научился читать фибры, как Виталий.
— Может, они из-за какого-то катаклизма выпали? И без ведома души? — предположила ТА.
— И что с того? Вежливость потеряли? Или память? — огрызнулся я.
— Точно. Они же все по своим профессиям… По своим функциям… В общем, как были фибрами, так и остались. И во время отделения от целого свою память не вернули. Или не успели вернуть. Значит, не получили своих человеческих… Чего-то там. Не такие они. Другие, — обрадовалась своему озарению Шурка.
— Значит, я умер. Душа… Но она же бессмертная. Что же тогда… — запутался я окончательно.
— Ищем фибры, отвечающие за память, — предложила ТА. — Память! Кто из вас Память?
— Память! — заорал я, что было… Духа.
— Память! — подхватили все фибры и углозавры вокруг нас с ТА.
— Я отвечаю за… Отвечал за память, — донеслось откуда-то слева.
— И я. Только я за разумную, а не за душевную, — доложил нам человеко-образ подошедший ко мне сзади.
— Что рассказать можете? Что вверху? Что случилось с телом? С душой? — спросил я и разом обмяк всеми своими стеклянными углами, присев на подвернувшуюся под ноги кастрюльку.
Оба осколозавра, отвечавших за воспоминания души и разума, приблизились к нам, готовые поведать всем желающим Повесть Временных Лет о жизни РО-АР-НАВа Двадцать три двенадцатого.
— С которым телом? — безынтересно спросил «разумный». — Я только о домашнем знаю, а не о Кристалийском.
— Ёжики… — обомлел я и раскис окончательно.
Раскис так, что еле-еле нашёл силы остаться человекообразным. Я готов был сквозь землю провалиться, если бы под ногами была настоящая земля. А через твердь, что была под нашими треногами, я уже пробовал протиснуться в своём парообразном состоянии, но тщетно.
«Два тела? Кристальное и домашнее? Две души? — зажужжало во мне малиновыми осами. — Как такое может быть?»