— Как он выпал из… А откуда ты выпал? — первой пришла в себя сестрёнка и заметалась между мной и двумя моими «памятниками».
— Вас же всех после футбола выкинуло. Его точно. Как рёбра захрустели, так и «прикипел» душой к школьному дворику, — доложил душевный памятник.
— Точно. Перед бедой дело было, — поддержал его разумный.
— Какие рёбра? Какие беды? Какой… А футбол я, вроде как, помню, — неожиданно проснулось во мне смутное воспоминание последнего дня в целой мамке-душе.
— Чехарду помнишь? В ней тебя расплющили. Рёбра вдребезги. Из остальных братьев за компанию по фибре долой и… — рассказывал душевный.
— А дальше пошло-поехало. Беда из Кристалии. Мы во второй круг, — продолжил разумный.
— Там разделили нас. Одного вернули. Тело и разум. А другого оставили на работе во втором круге. Разум, тело и меня. В смысле, душу.
— Вот тогда она и начала разрываться на части. И к той…
— И к тому телу и разуму стремилась. И к другому. Жуть!
Перебивали друг друга мои памятные фибры, а я совершенно ничего соображал. Просто, головы с её полочками у меня с собой не было, а всех моих ос никогда бы не хватило на осознание и понимание всего того, о чём сейчас докладывали родные запчасти.
— Вверху что случилось? — продолжила расспросы сестра.
— Вверху… — начали отвечать фибры, но что-то сверкнуло над нашими треугольными головами, поэтому все замолчали и уставились вверх.
Из белого-белого неба появилась рябая разодранная рубаха с такими же штанами. Или не рубаха? Рубах же с головами и руками не бывает, даже таких длинных. До колен. И штанов с ногами…
— Батюшки! — вскрикнуло сразу несколько фибр вокруг. — Душа! Порванная душа!
«Точно. Это моя мамка-душа. Она столкнулась… С телом? Сама с собой?» — только успел подумать, как вдруг, за спиной раздался громогласный голос.
— Освободить место для приземления! — прозвучала команда всем фибрам и осколозаврам от самого Скефия.
«Ура! Мой мир пришёл к нам на помощь. Конец Небытию! Конец… Душе? Жизни? Что теперь будет? Как теперь существовать?» — завёл я любимую пластинку с рассуждениями и вопросами, но все мои братья ринулись врассыпную, и мне пришлось ненадолго прерваться.
— Иттить колотить! — вскрикнул я, когда, обернувшись, увидел Скефия во плоти, стоявшего на краю нашего бывшего Кавказа с несколькими мужиками и мамой Кармалией.
Наплевав на всё и вся, я ринулся поперёк поля к своим старым знакомым, которые приняв человеческий облик, явились присутствовать при крушении моей бессмертной души.
— Здравствуй, падчерица, — приветствовал Скефий, даже не взглянув на меня.
— Здравствуйте, братья-миры и вы, мама Кармалия, — начал я расшаркиваться.
— Здравствуй, родной, — улыбнулась мамка всех миров. — Давно здесь? Это тебя с переломом десантировали?
— Его, — подтвердила, подбежавшая ТА. — И нас одиннадцать фибр в придачу. Здравствуйте все.
— Вроде, Татисий от своего зажал? — удивился Скефий.
— Будто не знаешь, что Талантия за него расплатилась? — пожурила сына Кармалия.
Разговоры прервались, и все начали наблюдать, как огромная, разорванная в клочья, душа Александра из Скефия, заканчивала своё падение на футбольное поле в Небытие мира Далания.
Во всех моих треугольниках что-то просто разрывалось на части. От увиденного хотелось плакать навзрыд, но не было слёз. Не было настоящих глаз. Ничего не было, кроме… Кроме желания утонуть в бесконечном горе и несчастье, по своей уснувшей или сломавшейся душе.
«Может, они и не такие уж бессмертные? К чему миры здесь собрались? Зачем сама Кармалия пришла глянуть на то, что осталось от моей души?» — оседлал я логику и пришпорил её в синюю даль.
— Где девчонки? — спокойно, совсем не траурно, спросила мировая мамка. — Головастика принесли? Поймали этих оболтусов-четвертинок?
— Поймали. В медпункте сейчас. Через удочку кое-как склеили. Валяется теперь и тормозить требует, — доложил старший мировой близнец. — Пусть ухаживают, чтоб не говорил потом, что его…
— Хватит мамке треухи полировать, — строго приказала Кармалия, но все вокруг прыснули со смеху.
— Что смешного? — возмутился я. — Что с душой? Что со мной будет? Как мне… Как нам всем теперь жить?
— Тихо ты, зязябра. Или, как ты себя окрестил? — велел мне кто-то из миров помладше.
— Что было, то и будет. Что будет, то и было. Ты, и все вы, теперь ремонтировать свою мамку будете. Латать. А мы вам поможем. Наша вина в том, что случилось, — важно и почти торжественно провещал Скефий.
— Ещё какая вина, — поддакнула Кармалия. — Вон, как она, родимая, пострадала от вашего…
— Heдoтёпcтва, — подсказала, подошедшая к нам, сестра Скефия.
— Головотяпства, — закончила своё предложение Кармалия. — А ты-то здесь на кой?
— Я с Ливадией. На всякий разбитоколенный случай, — доложила неизвестная мне «Эрида», и снова все прыснули от смеха.
— Хоть не зря за Головастиком следили. Кое-что от него усвоили, — грустно вздохнула Кармалия. — Количество фибр не прикидывали? Штопать нужно, или заново перекраивать? Для них ваших удочек…
— Ещё не изобрели, — подсказал Скефий. — Ума не приложу. На одну вроде много, а как их перекраивают, ты нас не учила.
— Значит, подрастим её на годик-другой, — продолжила Кармалия мысли вслух.
— Третий глаз ей в голову вставим, — невесело пошутил Скефий, и снова все миры захохотали.
— Что вы над… Надо мной и моей… — начал я возмущаться.
— Ладно. Мы сейчас делом займёмся, а ты лети за Правдой и гони его сюда. С ним будешь мамку штопать теми фибрами, которые сам выберешь, — распорядилась Кармалия.
— Он же спит или без сознания, — сказал я, но все уже тронулись в сторону упавшей на футбольное поле, и всё ещё дёргавшейся в агонии, души.
Я нехотя поднялся вверх, в воздух повыше скакавших по полю фибр и их осколков, и рванул через бывший Кавказ к бараку, как остроугольный сверхзвуковой фибролёт.
Краем глаза увидел, как Мамка всех миров отдавала распоряжения, а миры сразу же расходились к разным сторонам, лежавшей на тверди Небытия, растрескавшейся и изувеченной, души.
«Моя душа. Душа ростом не меньше трёхэтажного дома. А ей от роду ещё десяти лет нет», — думал я о своей новой роли сверхзвукового осколка-спасателя.
* * *
— Я же тебе говорил, что ещё чуточки, и все будут туточки, — сказал мне Правда, стоя у окна своей комнаты. — Заканчивается моя ссылка.
— Ты в себе уже? Или специально прикидывался пока… — начал я расспросы, вместо того, чтобы передать распоряжение Кармалии.
— Прикидывался, прикидывался. Я и сейчас прикидываюсь. Ну, что? Пошли? — услышал я от воскресшего бессмертного.
— А очки с лучами? — напомнил я Виталию.
— Какие? С-лучайные? Нет никаких очков. Такова правда от Правды. Получите. Теперь можно-с, — заулыбался Правдолюб своей шутке.
— Там же просвечивать нужно.
— Простые у меня очки. Бу-та-фо-рия. Я же вроде как из Маркария. Я Маркарыч. Или Макарыч. Слыхал про нас? Про родню мою «добрую», что во всех мирах трудится не покладая кос? — снова понёс околесицу Виталий.
— Как ты фибры читать будешь? Мага́рыч, — передразнил я Правду, а тот надел свою бутафорию на нос.
— Следи за движениями, — скомандовал Виталий, и его обычные очки в одну секунду превратились в бинокль. — Теперь сам надень этот «прибор».
Правдолюб «включил» невидимые лучи и отдал мне свой бинокль. Я осторожно взял то, что всегда считал бесценным сокровищем и прижал к глазам на груди.
— Что я должен увидеть? То, из чего ты сделан? — поинтересовался, не увидев ни в Правде, ни вокруг себя никакой разницы, что с биноклем, что без него.
— А теперь смотри внимательно. Я глаза «включаю», — распорядился Правда.
Он два раза моргнул, и его зрачки увеличились в несколько раз. Из глаз Правды полился видимый мне свет. Бесцветный, но видимый и пронизывавший. Проникавший через всё и вся. Гипнотизировавший и пугавший. Такого я точно ни при жизни, ни… После неё не видел.
Я весь завибрировал. Затрясся всеми фибрами… Ах, да. Всеми мелкими частицами, из которых состоял. А Правда и на меня ещё не смотрел, а только-только оторвал взгляд от тверди Небытия и повёл его выше и в сторону, сметая или растворяя в пространстве и стену барака, и дверь, и Кавказ, высвечивая его обитателей, суетившихся над моей разодранной душой.
— Мать честная, — вырвалось у меня. — Вот так лучики, от мира ключики.
— Смотри. При жизни такое нельзя видеть, — то ли похвастался Виталий, то ли пожалел о чём-то. — Я всё просвечиваю. Всё до мельчайшей былинки. Всё вижу, как есть на самом деле. Наказание это моё, если ты ещё не понял.
— Не понял, — признался я. — Ты дематериализуешь и без того нематериальное?
— Что-о? И физика усвоилась? — рассмеялся Правдолюб. — Нет, не дема… Что-то там. Как ты говоришь. Это место и все мы… Вы. Все такие, какими придуманы Творцом и его соавторами. Всё вокруг для одной былинки. И каждая былинка для всего вокруг. Непонятно излагаю? Весь мир вокруг для каждого в отдельности. И каждый в отдельности для всего мира.
— Философия? А можно на Кармалию глянуть? Какая она на самом деле? — припомнил я что-то из своих человеческих чаяний.
— Зачем на солнце смотреть? Нужно знать, что оно есть, что оно светит. Видеть плоды его света и тепла. Так же как с Богом. Видеть его совсем не обязательно. Тем более, просвечивать. Знай… Нет, не так. Верь. Смотри вокруг и верь, что всё не просто так, а с его умыслом. Божьим промыслом. И плохое, и хорошее, всё от него.
— Значит, мамка наших миров простое солнце, а их папка простой Бог, — вздохнул я грустно. — Шутишь? Всё должно быть не так. По-другому. Позаковыристей.
— Если что разумное придумаешь, тогда и предложишь. А пока, айда твою ночную рубаху на булавки собирать, — распорядился Правдолюб и выключил своё всё-видение.
— А на нас, на фибрах, что видно? — опомнился я, но было поздно.
Виталий пошагал из комнаты, потом из барака, и мне пришлось пришпорить свою логику и пулей вылететь за всевидящим бессмертным Правдой, родственником каких-то добрых…