Памятник так и не был построен.
Но я не плут, не комбинатор, и я не хочу, чтобы меня так воспринимали. И я такой не один.
А теперь слушайте: мне сорок лет, восемнадцать из них я занимался коммерцией. Сейчас я вылезу из ванны, досуха разотрусь жестким полотенцем и пойду пить свежезаваренный чай, а вы идите все к черту с вашими налоговыми декларациями, уведомлениями, запросами, предписаниями и прочими красивыми бумажками. Я человек дела, а не бумажная крыса. 1
Такие или примерно такие внутренние монологи, с тем или иным количеством грубых ругательств, я произносил все двенадцать дней, проведенных в родительском доме. Вставал рано, бегал – даже в непогоду, – полчаса лежал в ванне, плотно завтракал, а потом бездельничал. Иногда пытался что-то писать, но написанное не перечитывал. Вечером, к моменту возвращения родителей с работы, уходил бродить и возвращался за полночь, когда мать и отец уже спали. Я не хотел, чтобы мне задавали вопросы, – мне тогда пришлось бы напрягать мозги, придумывая ответы; а я не желал напрягаться.
На четвертый день возник-таки школьный друг, сосед по парте Поспелов. Так встречаются люди только в маленьких городках: я шел по улице, он ехал мимо на машине, притормозил, открыл окно и окликнул меня, и захохотал от удовольствия. Русским городкам, конечно, далеко до кавказских городков, где можно остановить два автомобиля на проезжей части, окно в окно, и вступить в беседу, минут на десять, пока вокруг не образуется затор и у прочих водителей не иссякнет терпение; в местечках, где все друг друга знают с детства, менее дерзкие и авторитетные мужчины на менее престижных машинах будут мирно ждать и четверть часа, и больше, пока два обладателя пыльных джипов не выкурят по сигарете, обсуждая текущие дела, и пробка обычно рассасывается только при появлении девяностолетнего аксакала на повозке, запряженной осликом; старик выкрикнет что-нибудь вроде «а ну с дороги, малолетки, не мешайте взрослому человеку дело делать!» – и сорокалетние малолетки рвут свои джипы с места.
Я сел к Поспелову в его «ниву».
– Ты чего здесь делаешь? – спросил он.
– Отпуск гуляю.
– Хо, – сказал Поспелов. – Нашел где отпуск гулять.
В его машине пахло шашлыками.
– Хорошая тачка, – сказал я.
Сосед по парте хмыкнул.
– Тесть помер; мне досталась, – он похлопал рукой по пластмассе. – Двенадцать лет, а как новая. Ничего аппарат. Только некрасивый.
– А мне нравятся уродливые машины.
Мы говорили, как будто расстались только вчера. Хотя не виделись два года.
– А чего ты здесь? – спросил Поспелов. – А не в Лондоне? Или в Париже? Последний раз, когда я тебе звонил, ты был в Греции.
»Лондон» он произнес с ударением на второе «о». А «Греция» – с сильным фрикативным «г». Специально, для забавы.
Он звонил мне редко, обычно без какого-либо повода, и его последний звонок действительно пришелся на момент, когда я поджаривал живот на острове Корфу.
Он был первый парень в классе, широкоплечий жгучий брюнет с пышными, жесткими, как проволока, волосами. Девчонки не давали ему прохода. Сейчас он по-прежнему был красив и даже не особенно располнел, только отрастил живот – рыхлый, безобразный. Настоящий.
– Хватит с меня Парижей, – ответил я. – Поищу чего-нибудь попроще.
– Чем занимаешься?
– Ничем.
Он опять засмеялся. Обаяние его было велико и с годами никуда не делось. Может быть, стало более жирным, прямым и ленивым обаянием отяжелевшего взрослого мужика.
– Узнаю Рубанова! – воскликнул он. – Человек верен себе. Я вижу его раз в два года: небритый, шурует пеш1 ком в мятых штанах. «Фигня, – говорит, – ничем не занимаюсь». А потом – хоп, и его рожа в телевизоре. То в
тюрьме, то в горах с чеченами, то в программе у Елены Ханги.
Тут уже засмеялись мы оба. Мне довелось один раз участвовать в шоу Елены Ханги «Принцип домино», тема была «Предательство друга», вместе со мной (меня объявили как «писателя») участвовал известный парикмахер, которого ограбил его возлюбленный, и шестидесятилетняя стокилограммовая женщина – у нее увела семидесятилетнего мужа лучшая подруга, шестидесяти трех лет.
– Хватит с меня Елены Ханги, – ответил я. – Останови машину, вон кафе. Пойдем, выпьем.
– Я за рулем.
– А я вообще не пью. Тебя угощу, потом сам сяду за руль и довезу тебя до дома.
– У меня дела.
– Ничего. Подождут твои дела.
Поспелов всерьез задумался. В школе он был из деловых. Однако я помню момент, когда на уроке истории одна из девочек прислала ему записочку: не может ли он достать хорошие джинсы? Вся переписка Поспелова, включая любовную, проходила через меня – я подсказывал веселые и остроумные варианты ответов. Просьба о джинсах оскорбила моего товарища, он швырнул бумажку мне, насупился и прошептал: «Я ей что, фарцовщик?»
– Нет, – с большим сожалением сказал Поспелов. – Мне в гараж надо. А потом дочку с гимнастики забирать. Бухать не будем. Но кофе попьем.
Возле заведения стояли еще три машины, из пятерых сидевших внутри горожан четверо оказались знакомыми Поспелова, и мне пришлось подождать, пока он обменяется рукопожатиями со всеми. Когда-то я ему завидовал, у него в друзьях ходил весь город.
Мы сели, я попросил апельсиновый фреш. Официантка, примерно пятнадцати лет, с примерно четвертым номером груди, не поняла, что такое «фреш», но не подала виду, убежала на кухню советоваться.
– Слышь, ты, – тихо позвал Поспелов, – давай-ка прекращай свои буржуйские шуточки. Фреш, тоже мне. Тут тебе не Лондон.
Нашей с ним манере общения исполнилось двадцать семь лет, и она до сих пор устраивала обоих. Грубый юмор, немного точного мата, полная откровенность.
– Я никогда не был в Лондоне. И не собираюсь.
Сосед по парте вздохнул.
– Все ясно, Рубанов. Можешь не продолжать. Скоро, значит, тебя опять покажут. В репортаже из Лондона.
– Вряд ли.
Он извлек хорошие сигареты, кинематографично закурил.
– Чего ты такой?
– Какой?
– Мрачный.
– Завязал с бизнесом, вот и мрачный.
– А зачем завязал?
– Надоело. Таким, как я, в моей стране никуда хода нет.
– Дурак ты, – весело ответил Поспелов. – Это мне никуда хода нет. Кроме как на родной завод. Это реальный факт. А ты... У тебя, как это говорят... весь мир в кармане.
– У меня в кармане хер ночевал.
Принесли кофе и сок; Поспелов немедленно прогнал полногрудую деваху за дополнительной порцией сахара. Он любил застолья, веселые компании, любил удовольст1 вия, музыку, вино, женщин, футбол и много сахара в кофе.
Он научил меня пить коньяк еще в девятом классе.
– Раз в два года видимся, – сварливо заметил он, – и ты все время толкаешь сказки. «Я бросил бизнес!» «Я завязал!» Еще скажи, что огород купить решил. Помидоры выращивать.
– Клубнику, – поправил я. – У нас в семье умеют растить клубнику. Бабка была чемпионка по клубнике. Я продолжу фамильное дело. Или капусту посажу. Как император Диоклетиан.
– Сначала, – сказал Поспелов, – стань императором. А потом и до капусты дело дойдет.
За что я его и любил – он видел меня насквозь. Он разглядел во мне мегаломана еще в восьмом классе.
Апельсиновый фреш вышел у них отменный, я попросил еще один и вздохнул.
– Капуста – это святое. Я в натуре завязал. Бесповоротно. Мне все говорят: «Не верим, ты не бросишь, ты родился, чтобы дела делать». Я устал это выслушивать. Я, блядь, всем назло уйду. Из противоречия. Никто не верит, что я брошу, – я брошу, и все поверят. Я устал, у меня здоровья нет и сил. Вчера вспомнил молодость, устроил пробежку, осилил километр – чуть не сдох...
– А не надо было бегать, – солидно сказал Поспелов. – Ты не мальчик, ты свое отбегал. Пусть теперь другие бегают.
И он хлопнул себя по пузу.
Когда я вернулся из армии, мы опять с ним сблизились на какое-то время. Зимой девяностого я рассекал по улицам родного города суровым дембелем и занимался исключительно совершенствованием тела. Тот год до сих пор значится в моей памяти как «год культуры тела». По утрам бегал к озеру, вечерами пропадал в спортивных залах либо в видеосалонах. Поспелов работал на заводе и обеспечивал еженедельную баню. Баня, куда мы ходили, привела бы в экстаз любого римского императора. Завод наш огромен, и в каждом цехе была своя баня, ибо чего-чего, а тепла вырабатывалось тут огромное количество. За много лет до появления в России гидромассажей и джакузи мы с Поспеловым еженедельно возлежали в огромном бассейне, куда под большим давлением нагнетался сжатый воздух, таких ощущений я не имел потом никогда и нигде; а весной того же года местные умельцы установили рядом с бассейном хитрую конструкцию: рама из труб, на вид подобная пыточному механизму, в трубах – десятки дыр, из них хлещет вода с неимоверной силой, встаешь голым в центр, нажимаешь рычаг – и весь агрегат вращается вокруг тебя, взбадривая мышцы, через три минуты погружаешься в полную прострацию и опять бредешь в парную, где ждет, ухмыляясь, друг в войлочной панаме и рукавицах, с веником наготове.
Водку не брали, только пиво, поскольку шли в баню не пьянствовать, а за здоровьем. Все-таки мы росли в Советском Союзе, нас учили ценить здоровый образ жизни.
– Не психуй, – примирительно заметил Поспелов. – Лучше возьми мне еще кофе. Отдохнуть тебе надо, это реальный факт. А завязывать или не завязывать – сам разберешься. Ясно, что ты не бизнесмен. Как и я.
– А кто бизнесмен?
Сосед по парте ухмыльнулся.
– У меня есть приятель. Он женился на дочке одного богатого, с нашего заводоуправления, баба старше на семь лет и страшная, как моя жизнь. Короче говоря, мужик женился на деньгах. Поднялся мгновенно, взмыл ракетой, за два года или даже быстрее, это реальный 1 факт. Сейчас у него два магазина. Автозапчасти. Открывает третий. Торчит в своих магазинах с утра до вечера. То в одном, то в другом. А как вечер – он лично закрывает все на ключ, садится в свой «форд» – и едет на вокзал! Таксовать, понял? Однажды я с поезда иду, смотрю – глазам не верю! Петруха, говорю, ты чего, с ума сошел? Тебе денег мало? И к нему сел. Он довез меня и говорит: с тебя сто пятьдесят. Я про