— Кто слишком много такает, тому в рот птичка какает, — хозяин отхлебнул из кружки, — слышали, наверное?
— Великолепная книга за авторством Франсуа Рабле. Из главы о детстве Гаргантюа, если память не изменяет?
— В наши-то с вами времена общение с человеком, не чуравшимся в прошлом чтения классика французской литературы, да и мировой в целом, — великая радость.
— Ну, старик Рабле умел радовать неожиданными перлами в своем панегрике, эт точно, — Морхольд надул щеки и, прихлюпнув, допил чай. — А как вас величать?
— Хм… — хозяин открыл жестяной портсигар, советский, с выдавленной охотничьей собакой, предложил угощаться, — а зовите меня, пожалуй, Егерь… Хотя нет, это имя для того, кто давным-давно ушел. Можно сказать, стал призраком. Зовите Лесником.
— Удивительно незнакомое имя. Оба.
— Взаимно, земляк.
Морхольд удивленно посмотрел на него.
— И не спрашивай, не поймешь. Родились мы с тобой в одном городе. Том самом, бывшим когда-то очень радостным. Откуда ты и добрался сюда.
Удивляться этому уже не хотелось.
— Может быть… земляк, ты тогда знаешь, зачем приперся к тебе?
Лесник пожал плечами.
— Знаю. Бери сигарету, Морхольд. Угощайся…
— А, не курим… — Морхольд взял самокрутку, сделанную с помощью машинки и тоненько хрустнувшую всамделишней папиросной бумагой.
— Добалагурим, не переживай. Да и никто из нас двоих не Цезарь.
— Любишь «Обелиск»?
— А как его не любить? Соляры для генератора нет, так бы включил.
— Странно, что нет.
— Появится. На, читай. Тебе оставила твоя девочка.
На стол лег вырванный из записной книжки листок. Морхольд затаил дыхание, увидев написанное. Координаты. Простые географические координаты.
— Это далеко, — Лесник закурил, — очень. На юге.
Морхольд сглотнул. Но как?
— Они пришли позавчера. Девочка, девушка и парень-башкир. — Егерь постучал пальцами по столу. — Жалко девушку. Мало того, что с пальцами беда, так еще и дети Дагона подрали. Но я помог, пальцы скоро заработают.
— Рыболюды?
— В точку. Дойдут до него руки… правда, когда, не знаю. Развел, понимаешь, черт-те что на реке.
— Они…
— Они ушли сегодня утром. Двинулись в сторону Похвистнево. Дойдут, как мне думается. Очень уж паренек у них упорный. Да и девочка…
— Девочка чудо, — Морхольд облизал пересохшие губы, — просто чудо.
— Чудо, что ты смог сюда дойти. И выжить.
— Откуда знаешь? И кто ты такой, твою-то за ногу?!
— Я же сказал: твой земляк Лесник. Я местный… старожил.
— Да нет здесь таких старожилов, землячок, — Морхольд помотал головой, — не слышал про тебя. Никогда.
— Так ты не живешь здесь. Мотаешься где попало, а на родину не заманишь ни калачом, ни пряником. Стыдно тебе?
Он не ответил. Пожал плечами.
— А потом удивляешься, что чего-то не знаешь. Свой город надо любить.
— Ага.
— Ага, ага… — Лесник невесело усмехнулся. — Жаль, Таната нет. Он бы тебе все объяснил куда доходчивее.
— Я смотрю, вас здесь немало.
— Нас здесь трое. Я, Танат и Мэри Энн. Был еще пес, Костоглод. Но он погиб. И Таната тоже… нет. И хорошо, что ты встретился именно со мной. Встретился бы с ним, значит, дела у тебя были бы плохи.
— Да ладно, хватит лечить. Понимаю, что вышел сюда не просто так. Судьба?
— Как говорил один стрелок, Морхольд, это Ка.
— Роланда его Ка и лично Стивен Кинг привели в начало пути. А мне бы добраться до конца своего. До своей Темной Башни. И найти свой Ка-тет.
— Захочешь — доберешься, — Лесник пожал плечами, — было бы желание.
— На юг?
— Ты испугался? Знаешь такое место, Джемете?
Морхольд не ответил. Анапа, значит. Вот как…
Все сходилось. Туда они и отправились практически день в день, когда небо разродилось огнем. Оставшаяся семья. Мама и сестра. Подарок на ее пятнадцать лет. Отдых на море.
— А как я могу быть уверенным в…
— Не придумывай причин, сынок, — Лесник усмехнулся, — будь мужиком.
Спорить с ним о возрасте и о том, что он ему годился в братья, не хотелось. Все это было неправильным. Дом, хозяин, координаты, разговор этот дурацкий, отдающий надуманным диалогом в приключенческом чтиве, которое он любил тогда, до всего этого дерьма. Надуманный, как бы многозначительный, с недомолвками и Тайной. Именно Тайной с большой буквы «т».
— Она уже тогда, оставляя листок, знала про мой выбор?
Морхольд внимательно смотрел на человека, увиденного впервые.
Даша Дармова. Странная девочка, умеющая то, что нельзя было и предположить в прошлой жизни. Ведь оставляя эти самые цифры и градусы широты с долготой, она давала выбор. Ему, человеку, вроде бы выполнившему свои обязательства. Ведь довел до Отрадного. Ведь сдал с рук на руки упрямому башкиру Азамату.
Но на душе скреблись кошки. Такие, с вон того кота величиной. И соответствующими когтями. Ведь, давайте честно, он же шел не из-за такой нужной информации. Он просто нашел себе какую-то настоящую цель. Кроме постоянных ходок за давно пришедшим в негодность хабаром из прошлой жизни. Или за ублюдками, чьи головы оценивались в патронах. И как же быть?
Лесник кивнул, не спеша поднялся и вышел. Оставил Морхольда наедине с самим собой. Подумать. Тоже мне, благородный дон, ну-ну. Хотя, и это верно, больше-то он ничего и не мог бы сделать. Выбор есть всегда. Даже пусть и небольшой.
Идти в Похвистнево? Или на юг?
Анапа. Он был там один раз. Его разговоры и отправили маму с сестрой туда. Море за невысокими дюнами. Запах соли и шашлыка. Гомон детей, их там всегда было много. Кусочек солнечного теплого счастья, оставшийся в памяти. И дорога туда куда длиннее, чем в ту же Уфу.
Ответ Морхольд уже знал. Выбор, на самом деле, сделан. Осталось только его осмыслить и принять. И начать новую дорогу. Но сперва выспаться.
— Вроде бы все проверил, стреляет хорошо. Но старый… — Лесник положил перед Морхольдом «макаров», блестящий маслом, и три обоймы. — Патронов маловато, ты уж не обессудь. Что было — отдал парнишке этому, Азамату. Ему придется тяжелее. Чем тебе.
Морхольд кивнул. Тут хозяин прав на все сто.
— Ну, усатый, бывай… — он протянул руку, очень сильно захотев погладить кота по умной башке, — не обижайся.
Кот посмотрел умно, по-человечески, и сам ткнулся широким лбом прямо в ладонь. Муркнул и пошел к деревьям. Оглянулся, замерев и глядя прямо на Морхольда. Мол, чего стоишь, пойдем! Ну?!!
Человек покачал головой, пожал плечами. Виновато и отчасти жалко. Кот повернулся задом, чуть дрогнул хвост, и зверь пропал среди стволов.
— Блядь!
Морхольд сплюнул.
— Чего ругаешься? — Лесник покосился на него.
Ветер выл все сильнее. Зима приближалась. А Лесник только поднял капюшон штормовки. И все.
Зря он думал, что Морхольд не бывал дома. Еще как бывал. И новая, весьма долгая дорога, начнется через дом. И теперь Морхольду предстояло возвращаться. В Отрадный.
— Так чего ругаешься?
— Стыдно. Даже кот и тот на меня надеялся.
— Не глупи, — Лесник закурил. Ветер мгновенно растащил дымок в стороны, — ты не просто прогуляться решил. Семья… это же самое главное и дорогое, что есть у человека. Ты можешь найти свою. Любой поймет. Не поймет, так либо мудак, либо дурак.
Морхольд не ответил. Примерял пистолет к большому внутреннему карману плаща. Кобуры у Егеря не оказалось. Вместо нее хозяин подарил Морхольду старый и надежный вещевой мешок. Тот, чьи точные копии-близнецы доходили куда угодно вместе со своими хозяевами. Хоть на Эльбрус, хоть до Кандагара, хоть до Берлина. И не пустой.
Кусок сала, связка твердых, убить можно, сухарей. И спирт. Святое правило трех «с», передаваемое от отца к сыну. С которым русская армия выигрывала любую войну. Сало, сухари и спирт. Ни мороз, ни пекло, ничего не страшно.
Толстый пластиковый пакет с тремя десятками сигарет в картонных пачках. И свитер. Той же домашней вязки, что и носки. Плотный, теплый, самое то по погоде на дворе.
— Как думаешь добраться?
Морхольд пожал плечами.
— Через Волгоград, потом вдоль железнодорожной ветки на Краснодар. А там — как получится. Надо бы успеть до Нового года. И подарки найти.
— Оптимист, — хмыкнул Лесник, — или нет?
— Ну… тут как выйдет. Если все срастется, то какой-то кусок даже пролечу. Волга встанет — сколько-то по льду пройду.
— Тоже правильно. Бывай, человече.
Он хлопнул его по плечу и пошел в дом. Морхольд кивнул и двинулся обратно. Только не вдоль реки, а посуху. Так-то оно сподручнее, да и мало ли…
Небо сыпало крупой, острой и жесткой. Дождь принимался лить не меньше пяти раз, пока он добрался до бывших дач в Раздолье. Земля снова раскисла, плевалась брызгами, заставляла чаще опираться на посох-острогу. Спина одаряла вспышками и выстрелами боли, но Морхольд шел и шел, как заведенный.
Раз-два, раз-два, левой, левой. Таким шагом можно пройти весь мир. Если есть задача. Или вера во что-то. Хотя пройти даже не мир, а полторы тысячи километров хотелось бы не одному. Но уж как есть. Его размен с судьбой Даши Дармовой оказался равноценным.
Рука, начавшая походить сама на себя, смазанная жиром и мазью из трав, крепко забинтованная, беспокоила не так часто. Глаз не работал. Тек слезой и порой вспыхивал ало-огненной паутинкой в темноте под перевязкой. Смех, да и только: калечный рукожоп шел в свою личную Шангри-Ла, аки Фродо в Мордор. Ага, наверное, проще было зайти посередь реки Большой Кинель и терпеливо ожидать, пока кто-нибудь не схарчит. Но ведь если помирать, так с музыкой. И Морхольду очень сильно хотелось, чтобы она зазвучала не скоро.
Он остановился. Крыши домиков, заметные среди разросшихся посадок, серели впереди. Пробивались через морось темными острыми пятнами, кое-где либо уже совсем провалившимися, либо щерящимися обломанными зубами проломов. Заботливые хозяева, ухаживающие за домиками, давненько стали удобрениями для собственных грядок. Не любил Морхольд эти места. И даже до Войны-Беды не любил.