– Ну… – Ева кокетливо вскинула одну бровь, – если разделить оплату квартиры на двоих, получится выгодно, но проблема в том, что здесь даже для одного нет кровати. Кресло раскладывается, только оно узкое и продавленное. Даже на корягах в лесу спать было приятнее.
– Вот это да! – Я повесил куртку на все еще державшуюся вешалку. – Первый раз вижу квартиру без кровати.
– Она, наверное, есть, но в запертой комнате.
На Еве были серые джинсы в обтяжку и красно-синяя олимпийка в стиле восьмидесятых, на ногах – сетчатые черные кроссовки без шнурков.
Со вчерашнего дня в квартире стало заметно чище. Костыль и газета исчезли, на месте коробок появилась узкая этажерка, мутное зеркало заблестело. На кухне и в ванной тоже все было перемыто.
– Ну ты даешь! – восхитился я. – Когда же ты успела опробовать кресло?
– До пяти возилась, а в девять встала. Но это ничего. Три чашки кофе меня спасли.
Ева смотрела с улыбкой, в ее задорно блестящих глазах не было ни намека на сон или усталость. Впервые я смог как следует ее рассмотреть. Не в тени капюшона, серости предрассветных сумерек или за пеленой снегопада, а в спокойной, пусть и не самой уютной, но домашней обстановке.
И то, что я видел, с каждой минутой нравилось мне все больше. Но дело было даже не в ее дикой, лесной, этнической красоте, которую она нарочно подчеркивала дредами, создавая образ девчонки-маугли. Сильнее всего, как и в тот раз на озере, меня тянуло к ней ощущение узнавания. Словно она уже близка настолько, что я все о ней знаю: и что она любит, и от чего грустит, какие у нее страхи, мечты, ожидания. Как успокоить ее и рассмешить. Странное, необъяснимое собственническое чувство, будто она принадлежит мне.
Наверное, так проявлялась влюбленность, просто в подобной форме со мной это было впервые.
– У меня для тебя кое-что есть. – Я решил сразу зайти с козырей, выкладывая на кухонный стол пирожки. – Это к чаю.
– Домашние? – Ева тут же раскрыла пакет и с упоением понюхала содержимое. – Вкуснота! Они с ягодами?
– С вишней.
Она одобрительно кивнула:
– Класс! Мама делала?
– Не-а. Мама теперь редко печет.
– Бабушка?
– Они мои и посвящаются тебе, – выдал я не без гордости.
– Серьезно? – Достав один пирожок, Ева принялась его с пристрастием разглядывать.
– Алиса, это пудинг! Пудинг, это Алиса, – пошутил я, припоминая сказку Кэрролла – мультфильм.
Ева прыснула. Улыбка у нее была очень заразительная.
– Давай кусай уже его, – поторопил я. – С нетерпением жду оценки.
– Ты реально сам их приготовил? – Она недоверчиво прищурилась.
– Вот этими руками. – Я раскрыл перед ней ладони.
– Так… Что тут у нас? – Отложив пирожок, Ева с интересом посмотрела на них. – Удивительно четкие линии. Ты, наверное, очень спокойный человек?
– Спокойный, – согласился я. – Что-то еще?
Она взяла мои руки в свои, и от нее успокаивающе повеяло сандалом и нежностью.
– Ты умный, независимый, и у тебя много девушек.
– Ошибаешься. – Я с любопытством наблюдал, как она, занавесившись дредами, разглядывает мою руку. – Девушки у меня нет ни одной. А с остальным я согласен.
– Почему же у тебя нет девушки? – Она подняла голову, и мне сразу захотелось ее поцеловать, но это было бы слишком поспешно.
– А что, если я искал именно тебя?
Будь на ее месте кто‑то другой, я бы вряд ли решился выдать нечто подобное, но с Евой было легко, и она отлично улавливала иронию и считывала непроизнесенное.
Однако в этот раз она неожиданно посерьезнела:
– Ты вспомнил?
– Что вспомнил?
– Все-все.
– Я тебя не понимаю.
– Ладно. – Она снова улыбалась. – Я не тороплю.
– Ты говоришь про озеро? Или о том, что случилось в лесу?
– Не будем об этом. – Она прикрыла мне рот ладонью, и я, воспользовавшись моментом, потянулся к ней, но поцеловал только через ее лежащую у меня на губах руку.
– Слушай, Митя, то есть Ян, сколько тебе на самом деле лет? – Ева отстранилась и посмотрела с деланой строгостью. – Для семнадцатилетки ты какой-то чересчур продвинутый.
– Продвинутый? Уверена, что подобрала нужное слово? – Я все еще был взбудоражен несостоявшимся поцелуем.
– Вполне. – На Евиных щеках играл румянец, и я понял, что смутил ее.
– Ну ладно, ты меня спалила. Мне двадцать.
Рассмеявшись, Ева взяла чайник, наполнила его водой и поставила на плиту с электрическими блинами.
– А мне двадцать четыре. Просто чтоб ты знал, если в следующий раз снова соберешься мне что-то посвятить.
– Это нестрашно. Я однажды посвятил голубцы своей бывшей учительнице по русскому. А она древняя старуха с трясущейся головой. Так что возраст тут не имеет значения.
– Ну спасибо. – Ева смеялась. – Чем же она заслужила такую честь?
– Голубцы получились отвратительные, безвкусные, мягкие и по итогу развалились на сковородке.
– Пирожки тоже безвкусные?
– Слушай, ну не сравнивай себя с противной занудной теткой, которая за всю школу смогла научить меня только тому, что «не» с глаголом пишется раздельно. Пирожки вышли отличные. Все очень просто: каков человек, таково и посвящение.
– Ох, Ян. – Не переставая улыбаться, Ева покачала головой. – Не таким я тебя запомнила.
– Лучше или хуже?
– Там, в лесу, ты выглядел напуганным, а теперь вижу – за словом в карман не полезешь.
– Это я был напуганным? Неправда! – Стало обидно, что она так обо мне подумала. – Я тогда просто устал и ненавидел этот лагерь всеми фибрами души.
– Что? Фибрами? Кажется, ты преуменьшил заслуги своей учительницы русского языка. – Она опять развеселилась.
– Это я просто книжки читаю, и там попадаются умные слова.
Мне очень нравилось, когда она улыбалась, поэтому я никак не мог прекратить выпендриваться.
– Я тоже люблю читать. – Ева выставила на стол чашки, и я, торопясь достать свой чай, выронил из рюкзака отвертку. – Особенно вслух. Тогда переживания от книги получаются в два раза сильнее.
– Кому ты читаешь вслух?
– Брату.
– У тебя маленький брат?
– Он уже не маленький, но постоянно просит, чтобы я ему читала.
– А мне почитаешь?
– Хорошо. Что ты любишь?
– Что ты выберешь.
– Договорились. Я подумаю. – Она замерла с пакетиком чая, болтающимся на тонкой веревочке. – Расскажи лучше о себе.
Когда меня просили рассказать о себе, я всегда терялся.
В целом у меня все хорошо, и я даже считаю себя счастливым человеком. У меня добрые, понимающие родители, брат, которого я люблю, нормальный колледж, немного собственных накоплений и жизненная цель.
Мама говорит, что я родился сразу взрослым: не капризничал, не баловался, не ломал игрушки, спал по ночам спокойно и хорошо кушал. Легко собирался в детский сад по утрам, аккуратно вешал вещи в шкаф и запросто научился читать.
Мне не требовалось объяснять одно и то же по сто раз. Я все понимал и делал как надо.
Потому, когда у меня начались проблемы в школе, мама отказывалась в это верить. Но вскоре на родительском собрании учительница объяснила ей, что я невоспитанный, упрямый и дерзкий, вечно вступаю с ней в споры и доказываю свое мнение, что совершенно недопустимо перед лицом всего класса.
С учителями у меня никогда не складывалось. Они все время пытались заставить меня что‑то делать, а я так не привык. Надо мной не нужно было стоять, тыча пальцем в тетради, и повышать голос. Для чего отнимать телефон, если я знаю, что списывать нельзя? И как можно обвинять меня во лжи, когда я ни разу не пользовался готовыми домашними заданиями из интернета?
В средних классах у меня начался подростковый бунт с вытекающими последствиями. Учебу я забросил. Да и зачем, если дисциплинарные двойки по-любому сводили итоговые оценки к троякам? А учителям стал хамить уже осознанно, со знанием дела, находя в этом определенное удовлетворение и компенсацию несправедливости.
Переход в колледж принес огромное облегчение. Обстановка там была совсем другая: хочешь – учись, не хочешь – забирай документы. Правила предельно простые, и меня они более чем устраивали. Ко мне никто не докапывался и ничего не требовал. Я был сам себе хозяин, успокоился и больше ни с кем не воевал.
Главным моим интересом стала кухня и приготовление еды. В своих амбициозных мечтах я собирался открыть собственный ресторан. Эта идея родилась, когда мы всей семьей отдыхали в Ульцине и познакомились с Алексом – владельцем маленького рыбного заведения, который рассказывал увлекательные байки о поварах, семейных рецептах, особенностях приготовления блюд, посетителях и конкурентах. Это неожиданно погрузило меня в мир, где волшебным образом сочетались свобода и дисциплина, творчество и правила, личная ответственность и коллективный труд, возможность неплохо зарабатывать и одновременно приносить пользу.
Так что в колледж я ушел не только сбегая от школы, а потому и учился старательно и с большим интересом. Иногда получалось подрабатывать в кафе или на фудкортах. На половину полученных денег я покупал домой продукты, а вторую частично откладывал, стараясь как можно меньше расходовать на себя. Вредных привычек я не имел, за модой особенно не гонялся, по клубам ходил редко, а тратился в основном когда встречался с Инной. Но то было в прошлом.
– Я поехал в «Дофамин» вместо брата. – Чем не информация «о себе»? – Он заболел, а родителям стало жалко терять путевку. Деньги за нее было не вернуть. Вот потому я не Митя, а Ян. И учусь не в школе, а в кулинарном колледже. И поэтому мне не нравилось почти все, что происходило в лагере.
– Про это я помню. И очень тогда удивилась – все остальные ребята были в восторге. Организаторы из кожи лезли вон, чтобы создать мистическую атмосферу. Там приглашенных мобов было больше, чем участников. Спецэффекты, техника… Локации строили под вас. Костюмы…
– По-настоящему мистическим было только ночное купание, а остальное – просто подделка.
В тот момент я готов был поклясться, что прочел в ее ответном взгляде нечто похожее на надежду, но потом Ева просто пожала плечами, разломила пополам пирожок и надкусила его.