а» (третий и четвертый номер) и несколько мелких брошюр.
— Это я заберу с собой! Надо показать своим, — сказал Егупов, поднимаясь с пола и берясь за фуражку. — Вы тут пока отдыхайте с дороги. Утром к вам заглянет один человек, он возьмет все это вместе с чемоданом, а потом я сам зайду к вам. До завтра! Бегу!.. Тороплюсь!..
Выйдя в тишину глуховатого Полуэктова переулка, Егупов потоптался в радостной растерянности со свертком в руках: куда теперь с этим — прежде всего?! Глянул иа часы. Было около двенадцати. Вспомнил: Бруснева в это время можно застать дома…
Только подумал об этом, а уж ноги понесли в сторону Пресни. По Кудринской, мимо Пресненских прудов, мимо Зоологического сада, через Георгиевскую площадь (всюду — почти бегом) — к Малой Грузинской.
Оказавшись на Малой Грузинской, запаленно глянул ва краснокирпичный скалообразный портал польского костела, успев смутно подумать о странном совпадении: этот польский костел, возникший у него на пути, и прибывший из Варшавы «Семен Григорьевич — Франц Ляхович и прочая, и прочая», с которым он только что расстался… Будто некое знаменне заключалось для него в сем совпадении…
Михаил был у себя. Он обедал. За столом сидел не один. Егупов подслеповато сощурился на его сотрапезников, не сразу узнав в одном из них Николая Руделева, в другом — Гавриила Мефодиева. Даже опешил слегка: не ожидал встретить тут двоих своих тульских знакомцев… Растерянно кивнул им.
— Ну вот, как раз к обеду угадали! — улыбаясь, Михаил вышел из-за стола, протянул Егупову руку, друге й приглашающе указал на свободный табурет: — Давайте присаживайтесь с нами!..
— Не откажусь! С утра на ногах, и почти ни крошки во рту! Не откажусь! — сказал Егупов, раздеваясь. — Только сначала — на пару слов, Михаил Иваныч!.. — он кивнул на дверь соседней комнаты, служившей Брусневу одновременно и спальней и кабинетом. — Извините, друзья! — Тут он слегка поклонился Руделеву и Мефодиеву.
— Да, да, извините… — сказал и Михаил, меняясь а лице: по Егупову было видно, что явился тот с какой-то важной новостью. — Вы — ешьте, ешьте! Мы — сейчас…
— Ну, что у вас?.. — ожидающе глянул он на Егупова, когда они оказались вдвоем за плотно закрытой дверью. — Что за новости?..
— Вот… — Егупов торжественно развернул бумажный сверток и разложил па столике перед Михаилом два сборника и три брошюры. — Вот какие новости! Только сегодня — из Варшавы! Человека специально прислали. Целый чемодан привез!
— Да! Вот это новости! — Михаил восхищенно покачал головой. — Прекрасные новости! «Социал-демократ? «Задачи рабочей интеллигенции в России. Письма к русским рабочим» — Аксельрод, «Русский рабочий в революционном движении» — Плеханов… То, что нам теперь так нужно! Прекрасно, друже! Прекрасно!.. И как раз — к нашему собранию! Туляки вон уже прибыли. Пойдемте к ним пока. Потом поговорим. Обед остынет…
— Михал Михалыч, так вы с Михал-то Иванычем, стало быть, знакомы?.. — спросил Мефодиев, когда оба Михаила вернулись в комнату-столовую.
— Как видите!.. — усмехнулся Егупов, подсаживаясь к столу.
— Да я так и подозревал, что они знакомы! — воскликнул Руделев и подмигнул Мефодиеву: — Я же тебе говорил, что хорошие люди всегда сойдутся друг с дружкой! Раз Михал Михалыч человек хороший, то он должен был сдружиться с Михал Иванычем!..
— Да, это уж так! — Мефодиев солидно крякнул, наклоняясь над тарелкой.
— У вас, Михал Иваныч, сегодня — как, бывало, вот у Гавриила, на квартире в Сивках! — сказал Руделев.
— Да… Славная была жизнь! Настоящей коммунией жили! За стол, бывало, сядем артелью обедать али ужинать, так будто каждый раз праздник у нас: тут и шутки, и прибаутки! — подхватил Мефодиев. — А какие чтения застольные были! Боже ж ты мой!.. — Он, улыбаясь, покачал головой н вдруг спросил Егупова: — Вы, Михал Михалыч, не бывали в те поры в Питеро-то?
— Мы с ним познакомились тут, в Москве, — поторопился подсказать Михаил, сообразив, что Руделев с Мефодиевым заблуждаются насчет давности его знакомства с Егуповым.
Мефодиев крякнул, как человек невольно проговорившийся, и умолк. Так и дообедали почти молча.
Егупов чувствовал себя обиженным: он столько делает для создания организации, мотается целыми днями по Москве, ездит то в Ригу, то в Варшаву, рискует, терпит неудобства, но вот только что ему дали почувствовать, что полного доверия к нему нет. Бруснев и эти двое, они — заодно, а он тут, при них, — так себе, попутчик, подручный…
Когда вышли из-за стола, он подошел к Михаилу, придержал его за локоть:
— Так получается, Михаил Иванович, что реферат для прочтения на следующей вечеринке мне написать не удастся: времени вовсе нет. Да вы и сами только что сказали, что можно будет прочесть какую-нибудь из этих брошюр, которые я принес. Выберите наиболее подходящую статью для возбуждения разговора, ее и прочтем. Вот — хотя бы из «Русского рабочего в революционном движении». Правда, я эту брошюру прочитать еще не успел, но вы сами просмотрите и решите, что именно читать…
— Хорошо. Я посмотрю… — Михаил озабоченно гляпул на часы. — Ого! Заобедался я сегодня с гостями-то! Опаздываю в депо… Дел там — прорва… Вы уходите? — глянул он на Егупова, — а то посидите, потолкуйте тут с нашими гостями…
— Нет, понимаете ли… дела неотложные! Надо бежать! — ответил Егупов.
— Ну что ж… — Михаил улыбнулся. — Тогда еще будет у вас возможность потолковать. Они приехали сюда специально на наше субботнее собрание. Так что в субботу увидитесь!
ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ
Придя от Бруснева к себе на квартиру, Егупов застал там кроме Вановского и Филатова своего приятеля Михаила Петрова и Авалиани. Публика — почти вся своя, перед ней и похвастать бы можно сегодняшней удачей, покрасоваться слегка, подпустить значительности, ведь даже Авалиани вряд ли знает о том, что привез заграничный гость… Вот только этот Филатов… Расставил свои смазные сапоги, развалился на стуле, талдычит что-то несусветное насчет толстовского учения всклокоченному и уже ошалело озирающемуся Вановскому… Разве же при нем о таком скажешь?
Раздевшись, Егупов прошел в комнату, сел на свою кровать, обменявшись многозначительным взглядом о Авалиани. Он решил послушать этого «пекаря из Щигров», приглядеться к нему, увлекшемуся спором: спорящий человек со стороны ах как хорошо виден!..
— Здоровое развитие жизни — не через рознь и вражду, не через кровь, — говорил Филатов, — но — через духовную терпеливую подготовленность к новой жизни! К братству путь — через братские устремления! Вот чему учит Толстой…
«Что он болтает?! Что он плетет?! — неистовствовал Кгунов пока что про себя. — Какие «хлебы» он хочет впечь» при такой каше в голове?!
Наконец, не выдержав, он без обиняков обратился к Филатову:
— Вы, как я только что убедился, совершенно не созрели для такого спора. У вас, по сути дела, еще нет никаких твердо сложившихся, определенных общественных убеждений. А отсутствие у человека определенных общественных убеждений — большой недостаток!
— Почему же?! У меня есть свои, вполне определенные убеждения! — отпарировал тот. — Если они не вполне совпадают с вашими, то это еще ничего не означает…
— Я сейчас имел возможность почувствовать, насколько они неопределенны… Простите, но в научных знаниях, например, вы обнаруживаете полное невежество!
— Вот как?! — широкое лицо Филатова стало пунцовым. — В чем же вы это увидели?!.
— А в том!.. Вот послушал я вас — ни единого аргумента, за которым бы стояло твердое научное знание. Одна эмпирика! Один хаос! Материалом вам служат исключительно одни критические и философские воззрения Льва Толстого. О чем же с вами спорить и рассуждать?!
— Стало быть… стало быть… — Филатов растерянно, невидящим взглядом пометался по лицам сидевших вокруг. — Толстой, стало быть, для вас не великий мыслитель?!
— Богоискатель и путаник! — выпалил Егупов. — Его мировоззрение антинаучно!..
— Вот как?! — совсем угке растерялся Филатов.
— Друзья! Друзья! Зачем жо так резко?! — миротворчески заговорил Вановский. — Давайте спокойнее и с уважением друг к другу!
— Да, вот так! — не слушая Вановского, горячо продолжал Егупов. — Ваш Толстой придумывает какие-то путаные идеи, разглагольствует, когда народ находится в самом бедственном положении и нуждается в коренном изменения всей сложившейся у нас действительности!..
— Разглагольствует?! — красный от возбуждения, Филатов даже не усидел, вскочил со стула. — Разглагольствует, говорите?! Нет, он не разглагольствует! Он бросил все и уехал вон в Бегичевку Данковского уезда, поселился среди голодающих и спасает их самым конкретным способом! Не разглагольствует, а добывает для них хлеб насущный!.. Разглагольствуют другие…
— Ну поселился-то он не среди голодающих, допустим, а в имении помещика Раевского, насколько мое известно, — отпарировал Егупов. — Это — во-первых. А во-вторых: что такое его помощь?! При его-то возможностях, при его-то авторитете, разве это — помощь?! Ну накормит он одну несчастную Бегичевку, а голодают-то двадцать губерний! Тут не в деревню какую-то надо зарываться, а в набат бить на весь мир! И на это у него есть сила! А он ее расходует на пустяки!..
Его азартом, его доводами Филатов был смят и повержен.
— Ладно, у вас тут сэгодня и бэз мэня много шуму! — сказал, поднимаясь, Авалиани. — Я завтра загляну!
Простившись, он ушел. За ним вышел и Филатов. Этот — по нужде.
Егупов, укорно глянув на Вановского, кивнул на дверь:
— Зря ты его привел. Такое сырье!..
— Так ведь некуда его деть!.. Мы же сами его пригласили… — Вановский развел руками. — Я вижу теперь, что он никуда не годен… А что делать?! Я думаю, что ему все-таки надо дать кое-что из наших запасов литературы. Он говорит, что может хорошо заплатить. Ну а когда он разовьется и разовьет других своих знакомых, им можно будет воспользоваться…
— Дать, пожалуй, надо, — кивнул, соглашаясь Егупов. — Тем более что нам срочно понадобятся деньги… — Он вопрошающе посмотрел сначала на Петрова, потом на Вановского. — Вам Авалиани ничего не говорил?