Враги, повидимому, понимали обоюдную игру, хотя она была для обоих новостью. Змея чувствовала, что жизнь ее поставлена на карту. Кольца ее сжались теснее, глаза уставились на врага.
Ни одно существо не в состоянии увернуться от нападения гремучей змеи. Фома почувствовал, как змея укусила его в щеку, и желтая слюна покрыла ранку. Зато и он почти мгновенно набросился на змею. Молодые клыки его вонзились в горло змеи и подбросили ее вверх; не успел яд снова скопиться в ядовитых железках гремучки, как Фома стоял уже на ней и топтал ее копытцами. Он распорол ей живот, раздробил голову, чавкая до тех пор, пока морда его и челюсти не покрылись пеной, и все время издавал воинственные крики. Так продолжал он до тех пор, пока от носителя смерти остались лишь клочья чешуйчатой массы, смешанной с землей.
— О, Фома, Фомушка, мой милый защитник!
Вот все, что могла сказать Лизета. Она едва не упала в обморок. Путь ей был очищен. Десяток, другой взмахов руки — и она будет на берегу рядом с Фомой.
Что касается последнего, Лизета положительно не знала, что ей с ним делать. Он, как безумный, кувыркался по песку. Она каждую минуту думала, что он околевает, но тут, к неописуемой своей радости, вспомнила слова отца, который говорил ей, что свиньи не подвержены действию змеиного яда.
— О, как бы мне хотелось чем-нибудь вознаградить тебя! — воскликнула она.
А Фома знал — чем и поспешил поделиться с нею своим желанием. Вот в чем заключалась его просьба:
— Почеши мне спинку!
VIII. Целебные средства лесов
Бывают ли больны дикие звери? Или болезни им неизвестны? — Мы знаем, что они могут хворать в такой же мере, как и мы. Им известны, однако, некоторые средства, которые иногда исцеляют больных.
Какими же целительными средствами они пользуются? Средства эти хорошо известны любому жителю лесов. Солнечная ванна, купанье в холодной воде, купанье в теплой грязи, воздержание в пище, рвотное, слабительное, перемена пищи и места жительства, отдых и массаж языком того места, где есть синяки или рана.
Кто же исполняет обязанности доктора и прописывает лекарство и режим больному животному? Доктор — это инстинкт. Исполняются его требования до тех пор, пока животному приятно; когда ему становится неприятно или надоедает, инстинкт тем самым говорит: «довольно!»
Таков способ лечения у диких животных, таковы их целебные средства, известные всякому жителю лесов.
В долине Мейо наступила осень. В лесу всюду слышалось: «хлоп! хлоп! хлоп!» — это падали орехи. Орехи — питательная, сытная пища, и Фома усердно набивал ими желудок; целые дни бегал он теперь по лесу, гонялся за бабочками, подрывал корни больших деревьев, становился на колени и клыками рвал дерн, затем, вскочив на ноги, пробегал несколько шагов, останавливался и замирал на месте. Наслаждаясь полной свободой, он креп и увеличивался в росте; когда листья опали с деревьев, все части его тела значительно развились, и, хотя он был еще тощий и легкомысленный вепренок, все указывало на то, что он приближается к возрасту настоящего вепря. Трагедия сломанной изгороди раскрыла перед ним широкие горизонты. С тех пор он всегда избегал окруженных изгородью мест и держал себя, как свободный гражданин Виргинии.
В темной грязи болота нашел он корни земляного ореха; он вырыл их, и чутье сказало ему: «вкусно». Ему смутно припомнилось, что его мать находила эти корни съедобными. Они доставляли ему приятное разнообразие — наравне с древесными орехами; он ел их досыта, рос и жирел. Однажды он вырыл какой-то корень острого и жгучего вкуса: он узнал это по запаху и, не попробовав его даже, швырнул в сторону вместе с другими ему подобными. На взгляд они казались такими сочными и соблазнительными, во Фома был наделен верным чутьем.
Наевшись досыта, он отправлялся на откос, залитый солнцем, и, хрюкая, с наслаждением валился там на бок, как это делают все свиньи.
Сойка пролетела над ним и крикнула ему: «Эй, ты, корнекопатель, корнекопатель!» Фома прогнал мух, сидевших у него на ухе, продолжая спокойно дремать и не обращая внимания на болотную мышь, которая скребла его ногу, до половины покрытую грязью.
Тишина нарушилась вдруг странными звуками — глухими, воющими, визжащими: «Уэх!.. уэх!.. уэх!.. оуоу!» По временам они становились пронзительными, то прерывались вздохами и фырканьем, то почти совсем стихали, то делались громче и слышались ближе.
Получалось самое невероятное смешение разных гонов, достигавших порой большой силы, и вам сразу пришло бы в голову, что такой сильный голос мог быть только у большого зверя.
Сердце забилось у Фомы; он вскочил на ноги, соблюдая при этом мертвую тишину. Поводя носом, насторожив уши и напрягая зрение, пополз он вперед, как бы под влиянием какой-то притягательной силы.
Загадочные звуки привели его к долине, где он, зорко всматриваясь сквозь высокую траву, увидел своего старинного врага, который выкапывал из земли белые круглые корни и тут же их пожирал. Корни эти, вероятно, терзали его внутренности, обжигали ему рот и глотку.
А медведь продолжал рыть землю, жевал корни, визжал, ревел и, тем не менее, глотал их, несмотря на слезы, катившиеся у него из глаз, и на мучительную боль во рту, который был обожжен едким соком корней. Да, исполинское животное все рыло и рыло, жевало, глотало, вздыхало от боля, визжало, издавало порой душераздирающие крики.
Не взбесился ли он? И не думал. Изголодался? Ничуть не бывало — вся почва кругом была усыпана орехами. К чему же такое ужасное, мучительное самобичевание? Что побудило его к этому? Фоме все это было непонятно. Да и сам медведь не понимал этого. Он подчинялся какому-то непонятному, всецело поглотившему его чувству. В таких случаях мы можем только предполагать, но наверное знать ничего не можем: медведи, которые питаются исключительно мясной пищей, подвергаются накожным болезням, особенно те из них, которые имеют пристрастие к свиному мясу. Кожа у них воспаляется, и все тело горит, как бы усыпанное мириадами крошечных огоньков. Отсюда можно вывести следующее заключение: жгучий корень доставляет облегчение, хотя медленное, но верное.
И неопытный, юный Фома, не так сильно испуганный на этот раз, а скорее озадаченный тем, что видел, медленно попятился назад. Одно только было ему ясно: враг его роет корни, продолжает их есть, а сам орет во все горло, и голос его все еще доносится к нему, хотя он далеко уже ушел от того места.
IX. Весна в лесах
В тот год в лесах была обильная пожива, и к тому времени, когда листья опали, у каждой белки было несколько кладовых, набитых запасами орехов и желудей.
Мускусные крысы сложили огромные копны сена на болотистых местах, зеленые дятлы разжирели до невероятия, а древесные мыши приготовили столько запасов, что их могло хватить на три голодных года. Предусмотрительность их была не напрасна: в тот год зима была суровая и снежная.
В лесу, где так охотно бродил Фома, было, теперь мрачно и пусто. С наступлением холодов он окончательно поселился на скотном дворе Пренти.
Здесь были и другие свиньи, но обыкновенной, домашней породы, откормленные и жирные. Сначала они искоса поглядывали на него и готовы были не раз прогнать его, поступая в этом случае подобно большинству племенных свиней, но Фома легко отбивал их нападения.
Мало-по-малу и он присоединился к обществу, которое день и ночь ютилось на скотном дворе, где находило в корыте ежедневную пищу и более или менее терпимо относилось друг к другу.
Зима прошла, и приближался теплый, хотя еще малолистный апрель. Влияние его сказывалось на горах и в лесах, сказалось оно и на скотном дворе, отразившись на свиньях, каждая из которых по-своему пробудилась к жизни. Жирные, откормленные, они медленно тащились на солнце, тихо хрюкая себе под нос и обращая лишь ничтожное внимание на все, что было доступно их слабо развитому сознанию.
Зато Фома носился по двору, словно молодой жеребёнок. Как выросли его ноги! Какой он сделался большой! Какие стали у него плечи и шея! Он стал выше всех своих родичей во дворе; золотисто-рыжая щетина его погустела, на шее и затылке появилась грива, словно у гиэны. Когда он шел, ноги его подскакивали, как на пружинах, все движения отличались живостью, в то время как неповоротливые, ожиревшие свиньи с трудом расступались, чтобы пропустить его. Радость жизни говорила в нем, и он, высоко подбросив корыто, летел дальше, брыкаясь, как молодой жеребёнок.
Услышав вдали знакомый звук, он со скоростью скаковой лошади помчался в ту сторону. Это был свист Лизеты. В эту зиму Фома особенно привязался к ней.
Перепрыгнув через низенькую изгородь, он подбежал к дверям, откуда ему вынесли целое блюдо его любимых отбросов, почесали спину, после чего он поднял правую ногу, чтобы ее потерли, а если можно, и полакировали.
— Наш Фома скорее собака, чем свинья, — говорил обыкновенно фермер Пренти, наблюдая за тем, как вепрь ходил следом за Лизетой или резвился вокруг нее, как щенок. Однако этот «щенок» весил шестьдесят кило, несмотря на то, что достиг всего второй весны своей жизни. А между тем у Фомы пробуждался дух его предков, давно забытый под влиянием неволи.
X. Гризель и Фома находят свое счастье
Солнечным весенним утром, направляясь от Денривера к долине Мейо, бежала бодрой рысью молоденькая гладкошерстая веприца. Она только недавно достигла зрелости; ножки у нее были гибкие, как у лани, блестящая шерсть ее отливала на солнце сероватым цветом, хотя в данную минуту она была покрыта красноватой пылью старой Виргинской дороги.
Она останавливалась, поворачивала чуткий нос и настораживала уши всякий раз, когда до ее слуха доносился какой-нибудь звук, а затем снова неслась вперед, подобно быстроногой лисице. По временам она внезапно останавливалась и обнюхивала стволы деревьев, окаймлявших ее путь, или оставляла свои следы на сломанных ветвях.
Так шла она часа два все той же неутомимой