— Обожди! Мне надо с тобой поделиться очень важным…
— Твой ишак устал. Утомился. Ты раздели с подушкой.
И ушла, шлепая тапками. Он отметил про себя, что после родов ноги в щиколотках пополнели…
Может быть, все дело в этом?
Он понял, что капроновая нить, которая связывает их, вдруг оказалась выбранной до предела. Отчего так? Может быть, и его щиколотки пополнели, только он не видит себя? Но разве «та Маша» отошла бы ко сну, не став слушать об опасном старике, не спросив ни слова о вечере в ИГНИСЕ? Игорь вспомнил «ту Машу» и честно сказал себе: да, могла бы. Так же могла бы, как мог Логинов презреть Чары, выгребая себя из-под обломков 11 сентября! Так же, как Галя могла впустить его в тело, выдавив тем самым из сердца.
Игорь вышел на балкон. В спутницы он взял пузатую бутыль дрянного, зато дешевого американского виски. Землю освещала розовая луна. Она оставляла наблюдающему одни намеки на деревья и дома вокруг, колтуны кустов, спины спящих автомобилей.
Балашов отпил из горлышка и поприветствовал луну.
— Как же легко достичь сиюминутного успокоения! — обратился он к ночному светилу и продолжил, уже адресуя слова невидимой Маше: — Ну как, достигла со мной непошлого счастья?
— На свете счастья нет, но есть покой и воля… Разве сиюминутный покой имел в виду поэт? К нему разве стремился? И стремился ли? — ответила за Машу луна.
— Ведь он, усталый раб, только замыслил побег, и лучшая доля лишь мечталась ему. Глотки виски — шаги к луне. Если не к освобождению, то хотя бы к воле. Было дело, ты просила увезти тебя на луну!
— Обретение воли — простейшее действие, как операция сложения. Операция сложения в двоичной системе! Просто не следует боле писать о сложном. Или вообще писать. Все, что угодно, хоть дорожным рабочим, хоть мусорщиком. Нет, в мусорщики не возьмут, там водительские права нужны, а не свободы. Может быть, через сто лет, когда вырастет новая кожа души, опять за перо… А пока — дорожным рабочим, луна и виски, и жена. И никаких смертников. Покой и воля. А может быть, теперь тебе дана воля и твой покой без него? Вот в том и беда, и не ропщи, Маша, — раз прикоснувшись к значительному, приходится делать следующий шаг к луне, иначе наказан будет твой Балашов в соответствии со взятой ответственностью, наказан либо вот таким стариком, либо падением в пошлость. Только уже в полную пошлость. Поднявшемуся выше падать ниже… Как всему цивилизованному человечеству, сказал бы Миронов… Миронов, Миронов.
И тут Балашова озарило воспоминание. Он же видел раньше старика Моисея! Конечно! Новогодняя ночь миллениума, разговоры с Логиновым на балконе, потом пьяная цезура в жизни, а потом Шереметьево. Тогда в новогоднем небе 2000 года, несмотря на петарды, также царила луна. Тогда Логинов объявил о своем отъезде, оказавшемся лишь первым шагом в цепи передвижений вовне и в самих себе. Да, тогда Логинов брезговал связью с Мироновым, предсказал мрачное будущее России. Мироновщина! Аэропорт, проводы Уты Гайст… Вот там, там появился зловещий старик! Одинокий, что Вечный жид. И Логинов с ним, скальпелем — сквозь толпу.
Значит, Андрей Андреич старика Моисея и на земле успел встретить! Вот и замкнулось колечко. Вычет по замкнутому контуру должен быть высчитан. По закону, открытому Логиновым и Балашовым, интеграл по пути, проделанному во фрактальном макромире, вернувшемся в Афганистан, равен сумме шагов в микромире, вернувшемся в Шереметьево.
С графической вычерченностью Игорь вспомнил лицо Пустынника в московском аэропорту. И с такой же четкостью явилось осознание, что Вечный жид может и быть его Смертником! Недостающий элемент почти завершенной мозаики. Тот элемент, который по логике не рациональной, не логиновской, а высшей, мироновской, приходит в руки сам, только узнай его, одолей случайное. Вот оно, разрешение тревоги, охватившей тебя перед презентацией. Больше того, вот смысл отъезда в Германию!
Больше того, вот, может быть, тот метр, которым будет измерена мера твоего таланта! И, даже больше того, та возможность счастья, которое все же не в ожидании счастья, а в разрешении, в эротическом наслаждении, в катарсисе, когда песчинка твоей судьбы пересыпается в конус состоявшихся судеб сквозь узенькую шейку современности в бесконечных песочных часах.
Балашова удивило соображение, что единственный человек из них, из тех, кого сгребла в пятерню в последние пять лет мироновщина — единственный человек, желающий счастья, — это его Дюймовочка! Что, сноб Логинов позволил бы себе хоть шаг сделать ради счастья? Что, тот же Миронов был движим такой целью? Разве Ута Гайст ради счастья вывезла раненного душой Владимира Логинова в кельнские госпиталя? Да разве сам он, Игорь Валентинович Балашов, покинул родные палестины в движении за «призрачной мечтой»? Нет, только Маша несет в себе вирус, сохранный вирус стремления к простому человеческому счастью! Хотя лучше других понимает, что ожидание счастья — счастье и есть!
Подумалось об агенте Шмидте. Не сообщить ли? Вдруг все может оказаться так просто, как только и может быть проста жизнь? Вдруг один сигнал, звонок бдительного, так сказать, бюргера — и предотвращена окажется гигантская трагедия? Игорь нашел визитную карточку, которую оставил Шмидт. Один звонок…
Почему-то он вспомнил о Гале. Как скривился бы ее рот в логиновской брезгливой улыбке… «Талант не стучит. Ни при каких трагедиях», — сказали бы ее губы, ничего не говоря.
Галя, Галя. Планета Галя… Планета Логинов… Планета Миронов… Все они, каждый со своей орбиты, не снизошли бы до агента Шульца. Это потому, что им дела нет до счастья! Каждому по-своему дела нет до мирового счастья. Среди них одна Маша позвонила бы господину Шульцу во имя спасения мира. Нет, во имя спасения жизней. Игорю на ум пришла история с Пашей Кеглером. Как она боролась за того Кеглера… Он не понимал тогда… Сердце не стало саднить от боли при этом воспоминании, но возникшее, было, побуждение разбудить Машу это воспоминание отогнало. Маша бы позвонила господину Шульцу. Только она спит. Пусть спит. Решить должен ты, Балашов. Ты должен решить, как спасать мир в малом его подобии, в балашовском локусе!
Он сел за письменный стол. Написал завещание — ничего особенного, просто распорядился судьбой своих рукописей и некоторых иных вещей. Закончив эту работу, он почувствовал себя по-настоящему взрослым. Готовым к взрослому.
Он успокоился, и, уже в спокойном духе, не торопясь, прикончил виски. Розовый эфир луны выпил рассвет.
Черный Саат в конфликте с профессором
Этой ночью не спали и боевики Черного Саата. Причиной бессонной ночи стал Мухаммед-Профессор. Моисей и Мухаммед вернулись затемно, пройдя путь домой в молчании. Пустынник был уверен, что остальные обитатели их жилища уже улеглись спать. Могучее тело Карата требовало обильного сна, а Черный Саат имел привычку раньше других приниматься за подготовку к утренней молитве.
Но Пустынник ошибся. Черный Саат бодрствовал. Он дождался их возвращения, и Карата лишил сна, усадив за нарды.
Не успели Пустынник и Профессор появиться в коридоре, как черная борода высунулась из двери соседней комнаты.
— Ну, расскажите, что знают прозорливые среди неверных?
И Профессор, переполненный впечатлениями, принялся делиться ими с командиром группы.
Он едва не довел Саата до бешенства попытками с инженерной точностью воспроизвести рассуждения Балашова о «девяностниках», и как мог удовлетворил жажду слушателей узнать, что же писателю известно о смертниках.
Но и тут Черный Саат остался не доволен рассказчиком. Профессор, по его мнению, должен был больше выяснить, что же ведомо автору про операцию «Футбол», а тот раз за разом удалялся в какие-то премудрые дебри. Мухаммед даже обиделся на Саата. Он принялся убеждать, что общее куда важнее частного. Вот тут Саату пришлось выслушать и про новую ООН, и про осиное подобие… К слову, Карат проявил недюжинное любопытство и показал завидное знание обычаев осиного улья.
— Слава Аллаху, будет кому в раю услаждать нас медом! — оборвал его даже Саат и сам испугался своих слов, прикрыл рот ладонью — разве можно в ночи так громко возносить хвалу Аллаху!
Пустынник постарался воспользоваться удобным моментом, чтобы прекратить беседу, и предложил поутру договорить, дабы мысли, коими полон Профессор, не разлетелись, что пчелы, из улья.
Но Мухаммед, испугавшись, что так и уйдет непонятым, недослушанным, неразделенным, сказал то, чего Моисей больше всего стремился бы избежать этой ночью, прежде, чем он сам в покое осознает произошедшее. Профессор поведал о случайно услышанном ими разговоре, состоявшемся между Балашовым и нелитературным агентом. Моисей не сдержал недовольного взгляда, и Саат перехватил этот взгляд.
— Что скажешь ты, уважаемый, — уже только к нему обратился чернобородый, — много ли дельного носит в себе ваш писатель? — Глаза его недобро сощурились.
Моисей не стал спешить с ответом, и в комнате на несколько минут воцарилась тишина.
— Ты точен в словах. Это достоинство мудрого воина. Молодой устат мало знает о нас… Он мало знает о нас, хотя носит в себе о нас все знание. Так и должно быть в мире подобий. Особенно о тебе, мудрый воин, — погрузил в черный Саатов зрачок по самую рукоять кинжал ответа Моисей Пустынник. Эй-х, рано завел эту песню Мухаммед, рано еще проводить межу между ними, смертниками последнего шага, но после произнесенного Мухаммедом уже неизбежность властвует в жилище Черного Саата!
Вновь воцарилась тишина, только теперь все, не только двое, пили глотками ее морозный эфир и слизывали с губ вкус полыни.
— Ладно. Переживем ночь в молчании, — змеей прошипел Черный Саат.
— А я бы разводил пчел в раю, — на свой лад решил разрядить напряжение Карат.
Моисей представил себе Карата, расхаживающего по райским кущам в полураскрытом халате, обнажающем волосатый торс. А за ним послушно жужжат такие же мохнатые пчелы.
— Они пережалят гурий, — усмехнулся Пустынник, вызвав разочарованный вздох в широкой груди.