Паша Маяковского не переносил и в ответ читал триумфатору Бродского:
Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
Но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в империи родиться,
Лучше жить в глухой провинции, у моря…
Оператор не производил внешне впечатление человека, одухотворенного скептицизмом Бродского, и эта подмена ролей забавляла Логинова.
Арабы за стеной, как ни странно, к громогласному логиновскому Маяковскому относились терпимо, а вот на вкрадчивый Пашин голос — и от Цезаря далеко, и от вьюги… — разражались раздраженными криками.
— Ну ты погляди, какие антисемиты, — качал головой Паша. — Что они вообще тут делают?
— То же, что и мы, дружище. Ты им предложи водки. Может, смягчатся, как Россия к разному Бродскому? Водка — великий уравнитель Востока, как кольт — Запада.
— Ну да, молятся весь день. Молятся, алла-алла, да на нас ругаются.
— Не на нас, а на вас с Иосифом. Народ пассионариев, им на флейтах водосточных труб ноктюрны больше по душе. А то курица, птица…
— Все равно. Рожи у них не журналистские. Не наши рожи. Вроде братков, только из алжирского слама в Марселе.
— Бывал?
— Ага. Девок они в узде держат крепко, наши против них — шпана, — соврал Паша.
— Не наши, а ваши, — поправил Логинов москвича.
— Вот тогда и читай им Гете. На языке оригинала.
Семь дней ожидания — и запасы Маяковского в закромах логиновской памяти исчерпались. Паша с Бродским торжествовали на беду арабам.
Логинов перешел на Баркова. На душе скребли российские царапучие кошки.
Вот так уехать ни с чем — худшего начала большой журналистской судьбы в Германии и представить себе было нельзя. Но ожидать в Ходже Масуда можно было еще неделю, и еще неделю, и еще, и еще — до полного исчерпания строф и, главное, денег.
Конечно, Паша Кеглер успел снять виды гор, лица афганцев, выпеченные июльским солнцем из древней глины — так и казалось, глядя на массу этих голов, будто двигаются глиняные кувшины. Кто наполнен оливковым маслом, кто — водой, а кто — вообще пуст. Но цель поездки — расспросить Масуда о поставках медикаментов и задать прямой вопрос о наркотрафике — достигнута не была и уже не будет. Так решил Логинов, объявивший в воскресный день Паше: все, уезжаем. Снимаем на память соседей, скажем пару добрых слов секретарю Ахмадшаха, и по домам. В провинцию. К морю.
Паша был настроен еще обождать, но Логинов уперся. К ужасу оператора, он отправился к арабам.
— Мы уезжаем. Его год можно ждать. Вы остаетесь? — обратился он к ним по-английски. Один лишь поглядел на Логинова отстраненным взглядом и отвел глаза. «Под кайфом, вот тебе и Маяковский». Второй, постарше, похожий на боксера, ответил на хорошем английском:
— Жизнь вся — песчинка в вечности. Нам надо увидеть его. Что нам год.
— Успеха желаю тогда. Мы снимаемся, — покачал головой Логинов.
— Аллах акбар.
В крохотных глазах боксера мелькнуло подобие усмешки.
Арабские журналисты у Масуда9 сентября 2001-го. Северный Афганистан
Через час после того, как Логинов, так и не добравшись до секретаря Масуда, не прощаясь, выехал из Ходжи в направлении узбекской границы, Ахмадшах объявил о своем решении принять четырех журналистов. Из списка тринадцати ожидающих он выбрал только четырех — двух русских, приехавших от немецкого телевидения, и двух марокканцев, прибывших от какого-то нового арабского агентства новостей, но с рекомендацией Ясера аль-Сари, главы уважаемой исламской организации IOC.
Немцев с русскими фамилиями Масуд выбрал в тайной надежде, что кто-нибудь из них выдаст ему секрет низкого европейского неба. Русские — они такие. Не чуждые обобщениям.
Арабов он пригласил исключительно из-за их фамилий: Тузани и Касем Баккали. «Забавная парочка», — отметил про себя Масуд. Тузани в Марокко — это люди искусства и ученые мужи. А Баккали — не потомок ли это великого поэта Касема эль Шебби из религиозной школы «Сиди Амор Баккали»? Тебе хотелось поэзии, осенний Лев Панджшера? Вот она, твоя поэзия.
— Немцы не дождались, уехали, — сообщил военачальнику Северного альянса секретарь Умар.
— Я ждал их дольше. Хорошо. Значит, не судьба мне понять их небо.
— Что?
— Нет, ничего. Не надо журналистов. Займемся делами.
— Что же, и марокканцам уезжать? Зачем обижать аль-Сари? Журналисты всегда были вашим верным оружием. Нашим оружием.
— Как ты думаешь, Шах Нияз, можно принять арабов? — в очередной раз обратился Масуд к начальнику своей личной охраны.
— Незнакомые люди. Темные. Но контрразведка проверила их паспорта и верительные грамоты. И мы можем их обыскать.
Шах Нияз знал, что Масуд не любил, когда охрана обыскивала приходивших к нему, будь то дехкане, воины или журналисты. Он предпочитал ограничивать круг входящих только известными контрразведке и охране людьми.
— Нет. Пусть идут так. Ты же сказал, это опытные журналисты? — обратился он к Умару.
— Так рекомендует их почтенный аль-Сари. Я сам читал его письмо.
— Ты разве читаешь бегло по-арабски?
— Нет, письмо написано по-английски.
— Им нужен переводчик?
— Переводчик? Нет. Они говорят по-французски.
— Ну что ж. Молодость начиналась с Франции. Зови их, Умар. Отдадим им десять минут от Вечности.
Осень, сползающая лавой вулкана
От жерла жизни к ее равнине,
Успеет застыть ли в пористой славе,
Не превратив голубые поля в пустыни?
Когда марокканцев привели в комнату, Масуд как раз закончил разговор с Халили, послом Северного альянса в Индии. Халили попросил разрешения присутствовать во время беседы. Он смотрел, как молодой оператор устанавливает юпитер и камеру, а крепыш-репортер готовит микрофон. Шах Нияз стоял у них за спиной и следил за их движениями чутким глазом. Секретарь тем временем вышел из тесной комнаты.
— Ну что, готовы? — спросил Масуд по-французски. — Что тревожит вас? Каков главный вопрос?
Оператор еще не справился с аппаратурой, но «боксер», не дожидаясь, спросил, глядя в пол:
— Когда вы вернетесь в Кабул, как поступите с Зией Ханом Назари?
Масуд задумался и пристально посмотрел на журналиста. Еще до того, как оператор привел в действие заложенное в камере взрывное устройство, а затем взорвал заряд, укрепленный у собственного подбрюшья, Шах Масуд понял, от кого пришли эти посланцы смерти. Не зря, не зря сердце его ощущало потребность в минутах спокойной осени, равновеликой достойной старости — его последней осени. Не зря душа ждала беды после успехов лета. Его враг-спутник все-таки останется один. Зачем тебе это, Назари? Разве ты готов справиться с одиночеством? Разве ты настолько возвысился в величии мудрости?
До того, как сработало взрывное устройство, он успел сказать:
— Тот, кто нарушит равенство весов, должен знать, как вернуть его вновь!
Убить МасудаЛето 2001-го. Исламабад
Шеф пакистанской межведомственной разведки МВР генерал Махмуд Ахмад не был в восторге от идеи, предложенной куратором отдела северных операций МВР генералом Мохаммадом Азиз Ханом. Покушений на Таджика Счастливчика кто только не устраивал — и Советы, и Хакматьяр, и талибы, и его же соратники по Северному альянсу. Казалось, он всегда знал их планы за день до того, как таковые возникали в их головах. И засады устраивали, и бомбы подкладывали — сколько агентов потеряли, сколько денег на подкуп ушло! Генерал Ахмад, в прошлом командовавший 111-й бригадой ОСНАЗа, той самой, что сместила Наваза Шарифа и привела в президентский дворец нового президента Первеза Мушаррафа, считал, что на такие деньги, ежели их собрать вместе, вполне можно было бы вооружить полк отменных наемников, запереть Масуда в его Панджшере и оставить северным их север — они и сами там перегрызутся меж собой.
Однако начальник отдела северных операций с жаром убеждал Махмуда Ахмада, что на сей раз план свеж и интересен, он пройдет по новым каналам, где, скорее всего, нет разведчиков Счастливчика и, главное, если этого не сделать сейчас, то Таджик накопит с помощью русских да французов силу, дотянет до следующей осени и тогда все надо будет начинать заново.
Азиз Хан, маленький, быстро потеющий человек с лицом старичка, раздражал Махмуда Ахмада. Изъяснялся он часто загадками и не носил военный френч, словно подчеркивая свою независимость от генерала Первеза Мушаррафа, показывающего пример подчиненным безупречной военной выправкой. Кроме того, куратор отдела северных операций не состоял под началом Махмуда Ахмада, поскольку занимал формально должность заместителя начальника штаба армии[3] и как бы опирался второй ногой на военную разведку, где авторитет этого старого лиса был выше, чем у шефа МВР. Хитро, хитро устроена система. Важны в ней функция и цель, не человек. Вот поменяй их с Азиз Ханом постами, что изменится? Ничего. Потому и тасуют их часто — пойди пойми потом, кто принял решение? Нет, зря говорят — ЦРУ, КГБ, МОССАД. Нет там такой системы, что даже главный начальник не сможет узнать, что за мышь родила гору…
Азиз Хану не составляло труда угадать мысли генерала Ахмада. Да, все верно. Его, Хана, мечта — убрать этого героя внутренних переворотов и верного пса неверного президента. Убрать и самому объединить под своим началом и военную, и межведомственную разведки для большого дела. Но на это никто не пойдет, потому как система превыше всего. Так что приходилось убеждать высокого коллегу стать на время союзником.
— В этот раз за Счастливчика готов взяться сам Назари. Его люди не засвечены, они проведут операцию. Я бы назвал ее «Северное сияние». Вы когда-нибудь видели северное сияние?
— Нет. Бог миловал, генерал. Мне не доводилось воевать в Сибири.
— А я видел. Небо сворачивается в пестрый платок и колышется над вами. Я бывал в Мурманске. Давно. А в Сибири, генерал, нет ни белых медведей, ни полярных сияний.