— И я думал так, но журналист Кеглер посеял во мне сомнение. Которое побуждает к действию. С чего это он вылез на божий свет со своими откровениями про Германию?
Ютов оглянулся, и его человек, а вслед за ним Мозгин потянулись к оружию, скрытому под пиджаками.
— Журналист — не наш. Но прошел близко к нам. Судя по моим данным, очень близко. Слишком близко. И пропал. Я очень желаю знать, по какой причине и чьей воле. Мистическая фигура. Мы бы и сами хотели найти его. И понять. Нам это будет даже проще, чем вам.
Ютов странно посмотрел в зимние глаза полковника. Может ли статься, что Миронов на самом деле захочет заняться поиском? И чего желает старый лис за Кеглера? И от Кеглера? И что лучше, если сами мироновцы поймают журналиста, или, напротив, если они так и не смогут добраться до него? Ютов бродил впотьмах: он за прошедшие дни ничего, пугающе ничего не смог узнать о московских силах, двинувших на черное поле быструю шашку. Он решил прямо спросить у собеседника:
— Зачем вам журналист?
— Это не тот вопрос, ради которого стоило ехать в направлении, противоположном стратегическому.
— Хорошо. Вы уважаемый человек. Я задам другой. Что вы хотите за журналиста?
Что ж. Миронов похвалил себя. Расслабляться еще рано, но похвалить себя можно. Когда Андреич решился встречаться с Ютовым и уговорил Кошкина обойтись пока без доклада начальству, он не был уверен, что Большой Ингуш сам не разыщет предмет предполагаемого бартера — связи Ингуша в Москве велики, в спецслужбах есть свои люди, и если журналист Кеглер возник, вопреки уверениям Балашова, не по воле случая, а по замыслу, то, может статься, незачем генералу торговаться с Андреичем. Потому следовало узнать цену Кеглера, прежде чем выставлять его на продажу. И с этой задачей он, кажется, справился.
Миронов выпил водки, задержал рюмочку у рта и изучил ее дно так тщательно, словно там утонула муха. Он подозвал официантку и попросил принести графин.
— Теперь семга пойдет, — доверительно сообщил он Ютову и заказал бутерброды.
— Мы не отдаем вам Кеглера. Мы ищем его и находим. И разбираемся. Вместе. Ради нашего последнего союза. Мне надо пережить лихолетье нынешней смуты и победить. Перенести по ветру семя. Это обоснование союза с Большим Ингушом…
Ютов старательно нащупывал в потемках слов ниточку мысли и не перебивал полковника. Он уже сам налил водку из простого графина.
— …Ребята Назари… У них нет союзников навек. Ты — не союзник. Кавказ закончился, как и должен был закончиться — коротким бикфордовым шнуром к большой бомбе. Так? Ты хотел быть обезьяной, с горы смотрящей за битвой льва и носорога? Ждал часа силы? Ты ошибся. Гора, на которой ты сидел, оказалась мамонтом. Время твоего таланта, Руслан, вызрело раньше срока. Теперь ты встал меж величин, а те несутся навстречу друг другу с жуткой марксистской силой. Твое положение хуже моего, — Миронов вдруг задержался в летящей речи и хитро прищурился, — но я предлагаю взаимовыгодный выход. Вместе искать наших скелетов в наших шкафах. Ты — взрывников, мы — журналиста.
Теперь пришла очередь улыбнуться Большому Ингушу. «Ну вот, приехали. Какой-то российский отставной полковник предлагает отдать ему за какого-то паршивого журналиста партнерство с Зией Ханом Назари! Еще месяц назад после такого бартера уважаемый полковник Миронов взлетел бы на воздух, ягодицами кверху. Но теперь, после чертовых событий в Нью-Йорке, он прав, и это понял, увы, не только сам Ютов, но и Соколяк, и даже Рустам. Изменилась Небесная Астролябия. Может быть, единственным спасительным телом, за которым можно еще укрыться от несущихся друг на друга звезд, станет временный союзник по одиночеству, сокамерник по прошлому. Мелок союзник? Может быть. Но тем и велик Большой Ингуш, что умеет малое использовать в борьбе больших!» Большой Ингуш оглянулся и громко, как он уже давно не говорил буфетчицам, потребовал виски. Потом обратился к собеседнику:
— Я сегодня отвечу откровенностью на вашу прямоту, полковник Миронов. Вы проницательно правы. Я сторонник постоянного вращения, вы — слуга временного равновесия. Что вы предложите мне? Мне, Руслану Ютову, совершающему выборы в несегодняшней целесообразности? Что за вами? Государство без идеи, без власти, без сока силы? Государство, которое существует лишь потому, что еще не исчерпан бандитский общак? Единственное живое, что пока питает вас, вашу расу — это мы. Жизнь чужда морали, жизнь и есть мораль. Это знаете и вы. На что вы рассчитываете? На Америку? На Европу? Полковник, увы, вы предлагаете мне свадьбу и с чахлой, и с занудной невестой. Она не поможет мне достойно дойти до преклонных лет. Или я не прав? — Ютов произносил эти слова опять негромко, с достоинством отдаваясь словам. Он нравился себе в речи. Жаль, что она умрет, отцветет вместе с ее единственным слушателем.
Миронов понял, что последнее слово еще не сказано, что Ютов желает быть убежденным. Наверняка он привез два плана, один из которых — под пиджаком башибузука с деревянным лицом, а второй… Второй живет на кончике языка Андрея Андреича Миронова! Хуже было бы, коли Ютов согласился бы сразу — тогда жди удара в спину. Или прямо в лоб. «Что ж, раз ты, так и я», — отчеканил про себя Андреич. Он тоже окликнул официантку и попросил ром. От его командного голоса школьники на миг стихли, как птицы перед первым раскатом грозы…
Миронову вспомнилось, секундным сном наяву пронеслось, как сидел он с генералом Ютовым в его штабе в Шибергане и как сказал тот, в ком только вызревал еще будущий Большой Ингуш: «Не война разоряет землю, а отсутствие порядка. Вспомните это, когда вас снова пошлют сюда. Воевать». Сказал и наполнил стаканы американским виски. Миронов тогда позавидовал — как же, вот так, по стаканам, виски. От зависти даже стихла боль в висках и позвонках; та боль, что терзала после подрыва его автомобиля на мине. А еще ему тогда показалось, что Ютов хотел употребить слово «умирать», но перед чекистом, хоть и не совсем «тем» чекистом, остерегся. Шел 89-й год, оставалось совсем немного времени до того, как дивизия генерала должна была покинуть Афганистан, и офицер-зенитовец принес хорошую весть с «той» стороны, от духов, от Шаха Масуда: афганцы откроют коридор, опустят русских восвояси. Оттого и виски.
— Я не в мундире пришел. Я не представляю государство, Руслан. Ты знаешь. Но это — пункт второй. Вторая высота, и я еще отойду на нее. Ты представляешь мое государство больше, чем я. Даже по формальным признакам власти. Общак, как ты верно заметил, больше дело твоих, чем моих рук…
Миронов приподнял руку, не позволяя себя перебить. Из будущей книги писателя Балашова он представил себе фразу: «Вот здесь, за этим столом, решалась судьба континентальной Европы в геостратегическом разрезе»…
— Я более не представляю интересы государства. Даже так: за государством будущего нет. Человек свободный еще не способен осуществиться свободно в государственном порядке. А не свободным уже не хочет быть. Только из временной целесообразности, из страха или профита ради. И в том и в другом случае это разрушает материал. Где быстрее, где медленнее. Конечно, возможна суперидея. Если она преодолеет родовое и прочее частное. Но и здесь ловушка истории. Суперидея подлежит постоянному воспроизводству, из поколения в поколение. Но ее носители быстро изнашиваются, поскольку средства для них естественным образом становятся целью. В этом и кроется наша необходимость философская и наша сила. Мы не власть, мы орден, мы ген суперидеи. ДНК. Мы обучены, созданы выживать в любых условиях, мы не верим никакой власти, но умеем быть нужными любой. Нас слишком мало, чтобы нас вывести списком на поле боя, но слишком много, чтобы извести поодиночке. Мы не можем выигрывать войн. Но умеем подтачивать древо чужой власти. И мы способны прожить дольше, чем срок износа парадигм временем.
Миронов бросил на визави взгляд, полный восхищения порожденной им самим фразой. Но тот остался верен своей риторике.
— Вы не преувеличиваете прошлого в перспективе будущего? Почему тогда бандитская клетка во всех тканях вашей государственной печени вытесняет вашу?
— У нас сложный процесс воспроизводства. Селекция и вызревание. Я ведь сказал уже, Руслан, мы не побеждаем, мы переживаем. В любой среде. Но на нас нет досье с компроматом, хотя и мы лишены предрассудка морали. Подумай, генерал, столь ли ты силен, чтобы пережить нас? В нынешних обстоятельствах смены парадигм, после 11 сентября?
— А ваши писатели и журналисты — это новые призывники вашего ордена? — предположил Ютов. Слова полковника произвели на него большее впечатление, чем могло показаться на первый взгляд. Он вспомнил, как смурнели его высокопоставленные российские партнеры, когда он старался навести у них справки про этих новых каменщиков. Орден… Ютов представил себе, как ему придется выковыривать вот таких упрямых опанциренных Андреичей, одного за другим, как жуков из-под толстой российской дубовой коры — если все-таки война.
— Любой предмет — оружие в руках профессионала. К тому же писатель несет в организме важный фермент, превращающий его в естественного союзника.
— Какой?
Миронов не ответил. Ему пришло в голову, что Ютов не торопится. Странно это. Интересно было бы знать, сколько бойцов он собрал здесь. Может быть, прав Вася Кошкин? Может быть, и надо было крутить ему руки сразу, если уже ввязались… Может быть… Но в Шибергане, в Панджшере, в Герате не существовало «может быть». Скажи мне, генерал Ютов, в чем твоя суперидея? Помимо власти. Потому что тот, кто был с тобой в Шибергане и в Герате, не поверит словам, которые ты скажешь о свободе своего народа…
— Журналисты, писатели — не наша кость, Руслан. Но твои чеченские герои — тоже не наша. Только и не твоя. И уже никогда твоей не будут. В том твоя драма как одного из героев нашего времени.
— Отчего же? Такие же звери, как и ваши.
— Согласен полностью. Но в них есть антиген, фермент разрушения нашей системы. Когда в 127-ю особую бригаду, в спортроту новые космополиты набирали ваших бойцов, через несколько месяцев они уничтожили основу армии — избили младших офицеров и сержантов. Разве с ними вы перейдете ваш исторический Гиндукуш?