Колдобин и Мозгин
В те минуты, когда поезд уносил Машу и ее спутников от Твери в брызжущее из-за горизонта утро, и Маша, ворочаясь в прохладной бессоннице, ловила себя на том, что впервые с ней происходит нечто, что не управляется ее разумом и волей, а катится под горку раскатистым самокатом — и хорошо, и вот оно — счастье, пугающее, страшное скоротечностью, — в эти минуты Григорий Колдобин, как раз закончив статью в газету, готовился приступить к приятной части вечерней программы. Его подруга или, как раньше говорили, любовница, курила тонкую сигарку, пока известный журналист принимал душ — в спальне Колдобин курить настрого запрещал, — и разглядывала пустой двор. Она соскучилась по этому человеку, состоящему, казалось, из одних недостатков.
Телефонный звонок, учитывая профессию хозяина, не удивил ее. Колдобин, тоже в халате, с распаренным лицом и сырыми блестящими волосами, появился из ванной, когда она успела выяснить, что звонит важный туркмен по важному делу.
Колдобин изобразил недовольство, давая понять своей штучке, что с туркменами построже надо, а то им волю дай, так личной жизни вовсе лишат.
— Доброй ночи. Колдобин слушает! — с подчеркнутой официальной ноткой произнес он.
— Капитан Атаев из Ашхабада беспокоит. Срочный разговор, господин Колдобин. Я тут, у подъезда жду вас.
Колдобин выглянул в окно. У гаража, в конусе света стоял человек.
— В чем дело? Я сам только из Ашхабада вернулся. Почему ночью?
— Вы спуститесь, я вам объясню. Это быстро. Мы с коллегами проездом, очень, очень заняты. Очень торопимся. Мы к писателю одному торопимся. У нас новости. Полковник просьбу передал. И подарок.
— Какой полковник? — из предосторожности все же спросил Колдобин, хотя понял, о ком говорит капитан. Атаев выговаривал слова медленно, грамотно, с хорошо затушеванным акцентом.
— Григорий Валерьевич, спускайтесь. Вам ли не знать, какие у нас полковники.
Колдобину очень не хотелось спускаться к туркмену. Выходить на холодный двор. Но и звать к себе капитана не следовало. Знает он азиатов. Торопятся, торопятся, а потом из дома не выставишь. А если еще водки попросят для согрева…
— Сейчас приду, не ложись пока, — наказал он подруге, натянул треники, кроссовки и куртку, взял ключи и отправился на встречу. Слова Атаева о подарке особенно заинтересовали его.
Девушка увидела, как Колдобин вышел из подъезда, дошел до гаража и исчез за его освещенным квадратом. Она выпила кофе, приняла душ, долго возилась с кожей на лице, сохнущей выше меры, снова выпила кофе и, наконец, рассердившись, прилегла. Прошло около часа, Колдобина не было, и ее охватило волнение. Мобильный телефон хозяин оставил дома, документы тоже лежали в кармане пальто. Девушка еще помаячила у окна и вышла на улицу, где, ежась от холода и страха, стала искать приятеля. Но его не было. Она, плача, позвонила в милицию.
— А что вы, собственно, плачете? К знакомому вышел? Вот у него и ищите, — ответили в отделении.
— Да не знакомый. Приезжий, — убеждала она начать поиски, но опасалась рассказывать известные ей детали.
— Розыск! Да что вы, милая! Розыск! Розыск у нас через трое суток. А ваш и пару часов не перегулял. С приезжим, сами говорите. Знаем мы этих приезжих. Кто он у вас? Журналист? Ну что вы. У этих в одном месте шило. К утру пришлепает.
Она попробовала поскандалить, пригрозила газетой, но мент без особой страсти ответил, что у него ночных дел — по горло, и из-за какого-то драного акулы пера рвать известные места его люди не обязаны. И не будут. А газета — газета хороша для тех самых известных мест. А времена, когда с газетчиков пылинки сдували, слава богу давно прошли. «Мой совет — в душик и спать. А проспитесь — тут ваш голубь, с повинной!»
Поразительно, но грязные слова хама из отделения милиции успокоили, и она все-таки заснула. А под утро проснулась, услышав ковыряние ключа в замочной скважине. Колдобин вернулся. Он был трезв, но слова упрека и гнева застряли у женщины в горле при взгляде на него. Ей захотелось уйти от него. Навсегда. Не оттого, что виноват, а оттого, что принесло его тело в себе такую болезнь, что теперь либо дели ее всю жизнь, либо беги скорее. Но ни к первому, ни ко второму она не была готова. Она пошла в ванную, включила на полную мощь воду и, время от времени вытирая с лица брызги, смотрела и смотрела в зеркало. Потом, выйдя, увидела, что Колдобин спит, свернувшись поверх одеяла калачиком. Она вытянулась в одежде рядом с ним, но не прикасаясь к нему, и уснула.
Гена Мозгин исполнил роль Амангельды Атаева без спецэффектов, просто, но эффективно. Как и ожидал Раф. Уйдя за гаражи, он спросил Колдобина, кто руководит операцией по ликвидации Балашова, и, не дожидаясь ответа, резко и коротко пробил основанием ладони в пах. Затем изложил журналисту несколько вариантов развития сюжета. Все они выходили нехороши для Колдобина, но лишь в одном из них он оставался при доме, любовнице, имени, детородном органе и при жизни. Туркменский генерал Назаров далеко, Туркменбаши высоко, а мы здесь, мы совсем рядом — убедил Атаев-Мозгин. Колдобину в детстве умный учитель физкультуры объяснил, что идеи хороши только тогда, когда их вес ощущаешь либо в кармане, либо в кулаке. Такие они, учителя физкультуры, прямые и опытные. После повторного удара, очень больного и очень прямого, Колдобин сделал выбор и, сев в чужую машину, уже не спорил, когда его везли куда-то. Он утратил жизненную цепкость и даже не следил, куда. А потом рассказал, что знал, о полковнике Сарыеве, рассказал о Кеглере. Знал он не много, но искренностью убедил Гену и был отвезен обратно, домой. На прощание Мозгин вежливо повторил урок: что, кому следует говорить и как следует сообщать ему, Мозгину, о новых просьбах друзей-туркмен.
— Мы на вас пока не в обиде, — даже дружественно, но сильно хлопнул его по плечу Мозгин, — хочешь, как говорится, жить… Герой нашего времени, можно сказать. Так что идите спать, жизнь продолжается. Пока. А умный умного ведь поймет! Ну, идите, идите, а то подруга жизни волнуется…
И Колдобин хихикнул, шаркнул ножкой, сказал: «Да не волнуется она. Не подруга, а так, штучка», и пошел через пустырь домой.
В темном конусе фонаря шел старик тела, и на горбатой душе грузом лежала беда. Он презирал себя. Его победил Паша Кеглер, ничтожество, тля Кеглер! И жизнь, которая шла вверх, споткнулась о камень и рухнула лицом вниз.
Сарыев докладывает Джудде Сентябрь 2001-го. Ашхабад
Полковник Ораз Сарыев лично выслушал доклад майора Кулиева о командировке. То, что он услышал, вызвало больше вопросов, чем дало ответов, но свою работу его люди выполнили: писатель Балашов был агентом БНД, работал на немцев. Туркмены на допросе сумели даже выбить у хлипкого Балашова фамилию его опекуна в Германии.
Полковник Сарыев слушал и протирал то и дело большим платком обильно потеющий затылок. Видно, серьезную игру задумал Одноглазый Джудда, если немцы стали щупом в самое дно тыкать. Немцы — это немцы. Сила. Мелькнула мысль, что бундесы бы тоже, наверное, заплатили хорошие марки за то, что может им рассказать о Джудде маленький туркменский полковник. Но нет! Страх перед Джуддой слишком велик, чтобы эта мысль подвигла его к практическим шагам.
Ораза Сарыева беспокоили некоторые моменты проведенной операции. Куда делся лейтенант Бабаев? Не обнаружили ли себя его люди, допросив, но оставив в живых писателя? И самое главное, заплатит ли за этот фантастический номер Одноглазый? Должен заплатить.
Оразов подошел к майору. Для того чтобы заглянуть в глаза Кулиеву, ему требовалось приподняться на цыпочки, но Кулиев сам будто уменьшился, просел в коленях, оказавшись в кабинете у полковника.
— Сдается мне, Гурбан, сын Нияза, что-то не складно в твоем рассказе. Ну-ка, повтори мне еще раз все с самого начала.
И майор заново рассказывал о том, как сутки следили за квартирой объекта, как сменяли друг друга на посту, как милиция — звери хищные, ненасытные, взяли молодого Бабаева, обобрали и увезли — им бы вместо Путина Сердара Великого, чтобы порядок навел… Как уже вдвоем, решив не рисковать и бросив Бабаева, хитростью проникли к Балашову в жилище, как тихо, аккуратно, но жестко взяли его в оборот, как своими глазами увидели факсы из Германии с фамилией Назари — они разобрали там слова «террористен» и «нах Дойчланд». О том, как поспешили назад, путая след.
Полковник проявил въедливость. Он спросил у Гурбана Кулиева о денежных тратах и, надев большие очки, проштудировал отчет, сверил каждую копейку. Потом отправил майора в приемную, а на смену призвал капитана Атаева. Его он не заставлял повторять рапорт трижды и, тоже потребовав ведомость денежных трат, похлопал ободряюще по плечу. «Быть тебе майором, Атаев. Денег много потратили, да с тебя не спрошу».
Естественно, Сарыев запросил по иным каналам коллег из российского ФСБ, чтобы те проверили на Московщине, у своих ментов, не попадался ли в широкий бредень некто Назар Бабаев, но те резонно ответили, что искать можно у ментов через трое суток, да и то у них в «обезьянниках» учета нет, сам черт о бомжей ногу сломит. Сарыев счел довод убедительным, но на всякий случай, если их кадровики спохватятся и донесут окольным путем наверх, приготовил для генерала Назарова объяснение. Особой изобретательности ему не потребовалось, появление наркокурьера Кеглера с телеоткровениями несло угрозу их маленькому, но очень доходному «комитетскому» наркобизнесу, и враги генерала только и рады были бы получить то, за чем поехал в Москву лейтенант Бабаев.
Затем полковник, трижды вдохнув-выдохнув, отправился к Джудде.
Одноглазый Джудда не обманул надежд полковника. Выслушав Сарыева в тиши холла гостиницы, он рассыпался в любезностях и, самое главное, пообещал немедля дать указание о переводе денег на нужный счет в Турции. Сарыев ушел в довольстве. Будет на что пережить черный день.
Однако оставшись в одиночестве, Одноглазый Джудда принялся чертить на широком желтом листе индийской бумаги, специально привезенной из Кашмира, окружности и треугольники. Окружности он называл сферами доверия, треугольники — знаками связи мысли, сердца и судьбы. Сферы доверия никак не желали вписываться в магический треугольник. Джудда не поверил полковнику Сарыеву. Не логикой, но знанием, вырастающим из чувства.