Уложив таким поэтическим способом имеющийся сумбур в собственной голове, успокоенный, Балашов взялся за сборы в готовности покинуть златоводую осеннюю Ладогу и вернуться в Златоглавую.
Андреич звонит Курою и Большому Ингушу второй раз 7 октября 2001-го. Ладога
После того как Маша с Балашовым оставили его в покое с расспросами и отправились собирать вещи, Андреич взял бутыль кальвадоса и поднялся в кабинет. Напиток выбрал не молдавский, а самый что ни на есть французский. Миронов пил его из правильного бокала с огромными женственными бедрами. По мере убавления в длинношеей бутыли темной влаги, у Миронова вызревало решение. Он более не завидовал Балашову, его обладанию молодостью, его обладанию Машей. Горькое богатство, но богатство — зрелость вкупе с одиночеством. За окном река на изгибе поблескивала. Хотелось погладить ее по холке. Хотелось…
Миронов набрал номер мобильного телефона. В далеком от Ладоги Ходжа-Бахуитдине ночь уже перевалила за середину. Афганец Курой отозвался на звонок.
— Дорогой друг и в ночи дорог, — так сказал он Миронову.
— Я и есть дорогой. И тебя, полковник, и себя разоряю нашей связью.
— Я знаю, просто так далекому забытому другу не позвоните. Если бы не такой день…
— Обычный день. Мы-то с тобой знаем, что самый обычный день. Или ты на этот раз собрался побеждать? До самого исчерпания войны?
— Это последний поход моей войны, полковник. У меня хватит сил только на один ответ. Вы позвонили в правильный час…
Что-то в оборотах речи Куроя указало Андреичу: он не зря тратится на международный звонок.
Обратившись к Курою с просьбой разузнать подробнее про судьбу Паши Кеглера, Миронов больше не звонил афганцу. Хотя знал, что Курой не позвонит ему сам. По этому делу не позвонит. Сам Андрей Андреич, в силу беспокойной своей натуры раздираемый великим нетерпением, не торопил Куроя вовсе не из гордости, а чтобы не спугнуть, не столкнуть лавину, еще находящуюся в равновесии между силой тяготения и трением. Но после того как небо раскололось громом войны, пришла пора действовать. Миронов надеялся, что, по закону связи явлений, в правильно организованной человеческой механике общее событие с необходимостью сцеплено с частными, и афганец уже нашел путь к решению задачи о Кеглере. И Курой опять не обманул теорию полковника Миронова…
После разговора с афганцем Андреич так и не смог заснуть. Стоило настать утру, он нырнул в туман, бухнулся с мостика в черень, потом растерся досуха, выбрил подбородок, глотнул коньяка, заел пористым сыром — таким он был готов к бою. Он прослушал последние известия и позвонил Руслану Ютову. Курой прав, партию пора переводить в новую стадию. Но афганец ошибался, назвав эту стадию последней.
Утренний Ютов звучал неприветливо, совсем не так, как ночной Курой. Миронову показалось, что и у генерала за спиной бессонница.
— Да, полковник. У вас есть товар для обмена? — донесся сухой голос из Назрани.
— У меня есть большее. У меня в руках календарь. А перед глазами — телевизор. По телевизору идут новости. Они говорят о том, что нам пора скрепить союз, генерал.
— Знаю вас, полковник, и понимаю, что союз с вами — это вызов на дуэль. После него — только смерть. Вы так к этому готовы?
— Дело же не во мне, Руслан. Так распоряжаются твои звезды. Я знаю генерала Ютова, который испытывает склонность соединять. Личное и звездное. Теперь от теории, о которой мы говорили в Москве, нас сама жизнь подвела. Выбор.
— Андрей Андреевич, у вас есть товар? Или вы тоже решили положиться на звезды? Это не надежное дело, слишком изменчивы их законы для непосвященного.
Миронов озлился после этих слов. Яйца не учат курицу. Генерал, похоже, не хотел понять, как изменились их позиции после начала всемирного похода на террористов. Полковник стал мягок и вкрадчив:
— Генерал, отдаю честь смелости и уму. Особенно смелому уму. Но я проснулся раньше. А по правде и не ложился. Ты талантливый человек, Руслан. Я вчера общался с весьма талантливым человеком, и он сказал, что мир распадается теперь медленно на атомы, а потом от основы будет собран. Заново и по-новому.
— Это вас лишило сна? Зря. Этот человек писатель. Я — военный.
Миронов понял, что Ютов обиделся за сравнение. Ничего, переживет.
— Да, я понял про талант. Талант — это страх смерти. Обостренный страх смерти. Страх отсутствия истинной значимости. Обыватель живет, обретает блага, уходит. Талант страшится уйти в никуда. Ты меня ведь понимаешь, Руслан Ютов?
— И что, полковник? Как это относится к нам? Мы не боимся смерти.
— Не про смерть, не про смерть. Я про после смерти. Про наследство. Наследников. Наследника.
— У вас нет детей, полковник. Когда-то мы уже говорили об этом.
— При чем тут дети? Это для писателей. Об этом поговорим в спокойные времена, которых и не предвидится. Не дети, а связи — наше наследие. Мозг создает порядок, свой маленький порядок. Он борется со стихией, равнозначной забвению. Другой мозг — другой порядок. Редко их согласуешь. В этом наша трагедия. Общий беспорядок увеличивается. Третий закон термодинамики. Война — трагический способ овладения беспорядком. Состояние войны — это состояние не армий, а мозга, который не может ужиться с мыслью, что выстроенный им, выстраданный им порядок — это раковая клетка хаоса, беды. Мы это пережили. Теперь другие пусть. Афганистан — да что объяснять! Черная дыра хаоса. Крокодил, чей желудок переварит любой чужой порядок. Теперь афганцев толкают в союзники Назари, а, значит, к черту газ, к черту нефть, к черту геополитику. Мы видели с тобой Кандагар, Руслан. Там война любого порядка проиграна. А знаешь, почему?
— Ваш писатель вдохнул в вас поэзию. Но поэзия — не лучший советчик занятых людей. Даже при заключении союзов.
— Союз — это связь, генерал. Единственное, что сохраняет от хаоса при соединении разных порядков. Связь — это память, наследство. Пойми, Ютов, сейчас мой порядок, твой порядок — все за жизнь истинно натруженное высосет через трубочку эта война. Новый Кандагар. Наши с тобой порядки в экзистенциальной опасности. Союз неизбежен. И не терпит отлагательства. Кабы не знал я, что ты стратег, сказал бы тебе просто: да, у меня есть, что отдать тебе в обмен на нужное мне. Но тебе я говорю другое: пришло время определяться. Мы с тобой сильны умением использовать системы. Ты от таланта, я — по профессии. А системы погибнут, будут перемолоты в новом Кандагаре. И рак хаоса сожрет нас. Сперва тебя, а потом меня.
— Почему это так? Почему не наоборот?
— Молодые, здоровые, сильные отчего быстрее распадаются от рака? Отчего армии, хорошо отмобилизованные армии, потерпев поражение, рассыпаются в прах? А партизаны воюют десятилетиями.
Ютов задумался. Чертов русский. Опять он вытягивает его из твердой позиции, как устрицу. Большому Ингушу не были понятны умствования Миронова, ему досаждала фраза, чуждая кавказской метафоре, насыщенная не цветом, а весом. Но Ютов был невольно польщен упоминанием о его таланте. Больше того, к собственному удивлению, слова русского полковника давали ему нить в его собственных рассуждениях последних недель. Столкновение порядков, хаос, катастрофа среднего положения. Жаль, что 20 лет назад он не «угадал» этого Миронова так, как следовало, не привлек его в советчики. Хотя… Поистине, всему свое время.
Той ночью, которая предшествовала разговору с Мироновым, Ютов искал, но еще не дал себе окончательный ответ на вопрос о своем месте в Новой Небесной Астролябии. Вот теперь он поистине оказался между гигантскими планетами, несущимися друг к другу в жажде ненависти. В этом не было беды, он всегда находил в таком положении выгоду и путь к победе. Больше того, он знал, что когда-нибудь именно такая ошибка сильных мира сего освободит ему путь наверх — но! Когда-нибудь, не сейчас. Сейчас он не готов. Как успеть ему отступить, пропустить бешеную бычью космическую массу мимо себя? Если бы его храбрый Рустам не был бы Жестоким Рустамом, если бы он был одинок и пуст, как Соколяк, планете Большого Ингуша проще было бы уйти на тихую орбиту. Но Рустам после возвращения из Москвы растворился в Чечне. Теперь он уйдет искать свою войну. Неужели Миронову ведом закон, который не был учтен Большим Ингушом в Небесной Астролябии? Не цели, не принципы, не образ мысли, но нечто определяющее, задающее порядок в их мирах оказалось более близким, прагматически соединимым у него с полковником, чем с воинами нынешнего Большого Джихада. Возможно, прав полковник с голубыми холодными глазами. Пришло время выбора. Не смерти или жизни. А смысла или хаоса. Может быть, Миронов и выходит единственным союзником сейчас. По связи.
Ютов засмеялся: чёртов полковник, чёртов гэбэшник, опоил-таки русским зельем. А думал-то, что ещё с академии противоядие — на всю жизнь.
Андреич по смеху собеседника понял, что теперь Ютов готов. Не к обмену, а к союзничеству. Не тогда, в Москве, а именно теперь. И он сказал слова, которые не следовало произносить:
— Передо мной коньяк, генерал. Предлагаю выпить со мной. За порядок в хаосе. Хаос может быть любым, а порядок — только один.
— Я с вами не брататься собираюсь, полковник Миронов. Мы совершим взаимовыгодный обмен. Тогда я выпью коньяк.
И они договорились о встрече. Через два дня. Положив трубку, Ютов почувствовал, что не договорил. Ему на миг пришло в голову, что за Мироновым вообще ничего нет. Ни его ордена, ни таинственного Центра. Ни-че-го. Ютов усилием воли отогнал от себя эту шельмовку. Ведь тогда и его дорога к сегодняшнему дню обесценивалась, как рубль в перестройку. Руслан ушёл, товара для обмена с Мироновым у Большого Ингуша не было. Кроме одного имени — Моисей. Впрочем, теперь ему не столь нужен Кеглер. Кому сейчас до Кеглера? Цена на него упала. Сейчас нужен Рустам. Ему и Миронову. Так пусть Миронов вычислит ему Рустама.
В то время как в Германиях, Франциях и Россиях большие люди еще спорили, стоит ли и можно ли наносить удар по Афганистану, будут ли и впрямь точечными бомбежки лагерей Усамы и Назари, не ввяжется ли цивилизованный мир в долгую — вспомним Советы — войну с диким, но упорным зверем по имени «Талибан», не помешают ли ракеты кормить голодающих дехкан, выдержат ли гуманитарные фонды новые миллионные потоки беженцев, сколько будет стоить — и кому — окончательная победа прогресса над мрачным средневековьем, и, и, в Белом доме все посчитали и решили. «Неотвратимая свобода» выросла на Капитолийском холме без больших споров, и с разных концов мира к азиатскому материку потянулись авианосцы и крейсеры. Горные дивизии, рейнджеры, «зеленые береты» готовились искать виновника атаки на Нью-Йорк в Афганистане. Пусть это будет Усама, пусть это будет Назари. Пусть это будет хоть мистер Х, лишь бы в Афганистане…