Рустам не понял значения этих слов, но уловил их смысл. У американца были аккуратно подстриженные бачки. Вдруг Рустаму до тоски стало не хватать русских. Русских врагов. И он с гордостью выговорил по-русски короткое ругательство. И американец понял его. Нос и щеки Спэнна сквозь загар пробились болезненной краской.
— Чеченец? — снова крикнул он.
— Иди ты… — повторил Рустам. Другие пленники, приведенные на допрос и ждущие своей участи, заволновались.
Тайсон со злорадством наблюдал, как-то справится с упрямцем его коллега, обычно теряющий уверенность в отсутствии виски. Спэнн отсчитал про себя «раз, два, три», задержал дыхание, чтобы успокоиться. Духота донимала его. Вспомнились галлоны с водой, завезенные с родины. И сильные, но бесшумные вентиляторы «Хэллогс». Дыхательная медитация не особенно помогла ему.
— Я тебя спрашиваю в последний раз, дерьмо! — членораздельно вышептал он и наклонился над пленным. Ладонью он сгреб «мужское» и спрессовал в кулаке. Таких упрямцев надо обламывать сразу и прилюдно, это азбука!
Спэнн ожидал, что ингуш присядет от короткой боли, и уже приготовился откинуть ему голову и подержать так, чтоб постоял на коленях и понял зверь, кто здесь хозяин. Но Рустам любил боль. «Горец, знай, к боли привыкают, как к змеиному яду. Только к сладости нет привычки, ее бойся», — учил отец. И с самого детства сын испытывал на себе разные виды боли, как женщина примеряет разные наряды — внимательно, долго и не без кокетства. Отклонившись, ингуш на коротком замахе ударил американцу головой в нос. Умелый удар вышел с такой резкой силой, что Спэнн рухнул на пол. В воздухе словно лопнула струна, сдерживавшая людскую массу. Так осы за сотни метров мгновенно узнают о гибели соплеменницы осиного племени и изменяют вихлястые дуги своих полетов. Что, какой эфир доносит им известие о событии и его месте? И задумана ли оса Создателем как существо более организованное и способное, чем человек, или последнему также была дана такая способность? И хоть на этот вопрос уже объявила очередной ответ новая наука о Личности, сомневается венец Творения в своем пчелином даре и, чем более цивилизованным представителем цивилизованного общества он себя осознает, тем больше и сомневается. Сомневается и даже боится этой меры связанной свободы…
Нецивилизованные сторонники дикарей движения «Талибан» уловили разряд, пробивший воздух тюрьмы Калаи-Джанги, и подавленность массы рассаженных по клеткам человек-ос сменилась деятельным возбуждением. Пар вырывается из-под крышки в поисках свободы расширения. Пар — массовое явление примитивного, механического освобождения газа. Не успел Рустам кувырнуться через голову и привычным движением выдернуть связанные за спиной руки из-под ступней вперед, другие пленники бросились на Спэнна и принялись пинать его ногами. Из других камер наружу выскочили пленники, презревшие страх, ибо обретшие простоту. Простота и есть свобода, — не думали, а реализовывали они тезис самого Спэнна. Они били Спэнна и даже не обращали до поры внимания на Тайсона. Тот замер в ожидании, происходящее на его глазах никак не умещалось в мозге победителя. Лишь по прошествии добрых десяти секунд инстинкт прорвал ткань затмения и Тайсон схватился за пистолет. Он бросился к двери, криками призывая охрану. Но охрана уже бежала к выходу. У двери Тайсон взял себя в руки и вспомнил о коллеге, о товарище, которого нельзя оставлять на поле боя. Ему было жутко от опасности и от осознания ее бессмысленности. Ему в 35 не хотелось погибать вообще и особенно здесь. Но он остановился. Тела Спэнна уже не было видно за нападавшими, и Тайсон выстрелил в ближнего из них. Он давно не стрелял, а в живого из пистолета — вообще впервые. Рука задрожала. Цель упала, но ее место сразу заняла другая. Тайсон не слышал выкриков, он оглох, но ощущал все возрастающее давление за спиной. Он выстрелил еще и еще. Рустам освободил руки и обхватил ими бока Спэнна, нащупал оружие. Тот еще прикрывал ладонями голову. Ингуш, примерив пистолет в руке и вспомнив телом, как «работал» и с такой волыной, откатился и выпустил пулю в Тайсона. Не попал, но американец, словно очнувшись, бросился из чертовой западни в ставку Дустума. Там уже собрались удравшие из тюрьмы охранники. Положение их было аховым: в тюрьме Дустум держал склад оружия, включая ручные гранатометы. Комендант крепости по телефону дозвонился до генерала Турелая, тот долго кричал на него, распекал за то, что его собственность, тихих пленников до бунта довели, но тут талибы ударили по ставке из гранатомета и посыпали окна гречневой крупой автоматного огня. Когда Тайсон достиг помещения ставки, комендант уже корчился на полу от ран. Американец схватил спутниковый телефон и принялся звонить в штаб. Стрельба уже шла столь густо, что голоса в трубке не было слышно. По всей территории Калаи-Джанги валялись трупы. Огонь защитников ставки, отстреливавшихся из окон, был практически подавлен. Еще полчаса, и восставшие овладели бы ставкой, но тут подоспела танковая бригада Турелая. Обложив крепость, танки принялись обстреливать тюрьму. Впрочем, толку от этого было не много: снаряды крошили стены тюрьмы, но большинство талибов рассыпались по всему просторному двору, отделенному от внешнего мира высоким валом. Вслед за танками появился американский бомбардировщик Б–52. Он покружил над крепостью и вернулся в Манас, но на смену ему пришли штурмовики. Если бы Дэвида Тайсона нелегкая не занесла в ставку генерала Дустума, Б–52, конечно, отутюжил бы крепость, не смущаясь близостью врагов и союзников. Но, получив от командира машины сообщение, что нет никакой возможности укладывать бомбы в цель без большого риска угробить собственного агента, командование решило иначе. Штурмовики, сменившие Б–52, с низкого захода скинули бомбы, развернулись по глубокой дуге и снова зашли на цель. И так повторялось несколько раз. Пилоты в рапортах потом отмечали — талибы под бомбами садились на землю и молились, молились. То, чего не видели с высоты американские летчики — вырвавшиеся из казематов пленники Калаи-Джанги, усаживаясь кругом по десять, пятнадцать человек, посреди адского грохота складывали у ног оружие и возносили свой голос и взгляд к небу. В их глазах была покорность воле Всесильного, превосходящего Силу Сильного. И не было растерянности и страха. Чтобы не позволить Сильному упредить волю Всесильного, они, не отрывая глаз от безоблачных высот, взрывали себя гранатами. Кадавры человеческих тел, руки, ноги, головы, обернутые тяжелыми от черной крови тряпками, покрыли поле брани.
Еще сутки, долгие сутки авиация и танки гвоздили пространство тюрьмы, уничтожая там остатки живого, будь то талибы или не сумевшие перекинуться через стену дустумовцы. Те немногие, кто не погиб под обстрелом и не сумел взорвать себя, вернулись в тюремные подвалы, под укрытие камня и тьмы. Когда дустумовская пехота пошла штурмом на крепость, сопротивления ей уже никто не оказывал. Северные не стали утруждать себя выкуриванием врагов из казематов, они просто залили в подвалы мазут и подожгли его. Талибы задыхались и сгорали, и их крики яростным эхом отдались в устах победителей.
И Рустаму, и Дэвиду Тайсону удалось сбежать через крепостной вал. Тайсона взял с собой смельчак афганец, решившийся перебраться к своим еще в начале сражения. Добежав до стены, он толкнул вперед себя американца, а сам пал, изрешеченный пулями. Потом никто не стал разбираться, чьи были эти пули и выполнили ли узбеки, блокировавшие крепость, приказ командира о прекращении огня на участке прорыва своих. Как бы то ни было, Тайсон скатился кубарем со рва, его подобрали и сразу отправили в Манас, а журналисты разнесли весть о первом погибшем в ходе кампании американце — Спэнне.
Рустам действовал иначе. Некоторое время он пролежал посреди двора, притворившись мертвым и прикрывшись чьим-то телом. Заметив, что сопротивление защитников ставки ослабло, он пробрался к валу и, коротко помолившись, прыгнул вниз. До него туда прыгнули другие. Ингуш не знал, что внешняя стена полога, и подвернул руку. Его подобрали те, кто прыгнул перед ним. Это оказались журналисты, прибывшие в ставку Дустума заснять пленных талибов и оказавшиеся в эпицентре мятежа. Все они, два мужчины и девка, говорили по-русски. Рустам, хоть и был в сознании, молчал. Он изображал раненого. В молчании он узнал больше, чем иной в разговоре. И когда его бинтовали, он молчал, и когда тащили к позициям дустумовцев, тоже молчал, и только когда передовой отряд узбеков подобрал их, он открыл широко глаза и сообщил чумной девке с черным от гари лицом и голубыми каплями слез в глазах, что и сам — журналист из Ростова.
— Как фамилия твоя? — спросила девушка. Ее губы пахли мятой, как дыхание разведчика Спэнна.
— Логинов, — влепил он и снова закрыл глаза.
Солдаты поверили на слово — а что им не поверить, и отправили журналистов с охраной к генералу Турелаю отмываться и дожидаться Дустума. На передовой им нечего больше делать. Вместе с ними повезли и Рустама.
Сперва Рустам думал сбежать. Удобнее всего это было осуществить из лазарета, но вместо того журналистов отвезли в гостиницу «Барат» в Мазари-Шарифе, приставили слуг и охранников, и лекаря обещали доставить туда же. В городе звучала музыка, в гостинице все было по-домашнему, словно здесь и не помнили ни о талибах, ни о бомбах. Рустам представил себе, что сейчас творится в госпиталях, подумал о гостеприимстве хозяина и вспомнил, как Большой Ингуш внимательно относился к прессе. Воспоминание о Ютове навело его на важную мысль. Большой Ингуш терпеть не мог Дустума и всегда в своих построениях, малодоступных Рустаму и обращенных больше к Соколяку, очерчивал планете Дустум узкую орбиту, особенно в сравнении с Панджшерским Львом. Но это была планета той же системы, и, возможно, как рассудил Рустам, посоветовшись с мыслимым Ютовым, стоило не бежать, а, напротив, сблизиться с влиятельным узбеком.
В номере «Барата», в близости с русской самочкой, особенно ясно стало, что тут не его война и не он тут враг. И Рустаму стало весело, он ощутил себя гладкокожим смуглым зверем. Петлистым, хищным, голодным, но терпеливым. Свобода — это простота. Простота — это движение. Так-то, Руслан Русланович Ютов!