— Ты меня пугать решил? Кремлем пугать? А ты на каких войнах был, родимец? Тебя где пули крестили? А меня еще в Кабуле Кремлем пугали, а вот ничего, — горячась в спокойном духе, накатил Раф. Он угадал неуверенность в чеченце Хане.
— Э, ты! Ты не говори так при мне, понял! За старую кровь повесь себе орден на елку, а здесь понты не гони. И центр твой — понты! — сорвался чеченец. По сути, он действовал верно, не допуская, чтобы унижали его подопечного. Он твердо выучил, что в разборках важны два правила: никому, никакой силе не дать себя унизить, ну и стреляй первым.
И тут произошло то, что удивило даже видавшего виды Миронова, наблюдавшего за событиями из подсобки. Лагутников протянул через стол руку, схватил Хана за грудки и правой нанес сокрушительный удар в скулу. Чеченец пролетел три метра и рухнул у соседнего столика. Его темное лицо залилось темной кровью.
Балашов приготовился к тому, что сейчас начнется пальба и закончится его поход в героическое. Страх приобрел форму не ужаса, а бездвижной иронии. Но, удивительно, войны не случилось. Больше того, будто гроза, разразившись, прочистила душный воздух, и всем стало проще. И когда чеченец Хан сел, очумело глядя по сторонам, он и сам уже знал, что стрельбы не хочет никто. Погибать одному не ломилось.
— Ты понял, мужик? — Лагутников обратил взор на Аллакова и указал на Рафа. — Ты его слушай. Держи нос по ветру и все пучком выйдет.
— Дерьма галошами мешать не будем, коллега. К делу так к делу. Ты в толк возьми: победить нас нельзя. Поскольку нас нет. Как пресловутая «Аль-Каида», прости господи Иисусе. Мы не власть, мы не мафия, и чинопочитание меж нами слабее братства. А договориться с нами можно. Вот и договаривайся, отрабатывай. А крысят нам посылать не следует, мы и милицейских генералов, если надо, без команды в затылок выстроим.
Полковник Аллаков понял из слов Рафа свое: дело предлагают решить миром. Значит, все-таки не хотят неприятностей. Ну, и на том спасибо «трезвому политику» и Тит Терентичу. Спасибо.
— Хорошо. Раз вы упорно лезете в государственные дела, будем договариваться по-государственному. Только гарантии с кого спрашивать?
— А с него и спросите, — Раф указал на Лагутникова, и креветочные губы изогнулись зигзагом, — он визиточку оставит.
— Несерьезно, — коротко, как щелчок затвора, отбил Аллаков, — за мной государство. Вы понимаете, что долго вам с вашим Мироновым в шпионов играть не дадут. Вам генерал… — Аллаков назвал фамилия Тита Терентича, — один вечер подарил. Я ваш последний шанс, господин имярек.
Раф покачал головой. Отметил, что туркмен забавно хорошо говорит по-русски. Лагутников посмотрел на Шарифа с вопросом. Он не знал, о чем речь, но в словах туркмена появилась убеждающая простота.
— Хорошо. Вы хотели Миронова? Вы получите его.
— Когда?
— Пусть уедут чужие, товарищ военпред. Хомячки свое отслужили, верно? А ты наш последний шанс. Тебе бояться нечего, гарант, — тихо произнес Шариф.
— Ну, уезжайте. Уезжайте тогда, — повторил Аллаков Хану. Тот медлил. Такого на его памяти еще не случалось, чтобы клиент сам отсылал его «крышу» во время «терки».
— Уезжайте. Что обещано — получите.
Только когда люди Хана расселись по джипам и уехали из «непонятного», так и не зная, решили они проблему или нет, Раф дал ответ на волновавший Аллакова вопрос:
— Сейчас. Прямо сейчас. Пойдемте-ка в ту дверь.
Аллаков с опаской поглядел на дверь в подсобку.
— Не стоит тревожиться. Вы ведь гарант?
Миронов ожидал гостя с бутылкой коньяка. Молдавского коньяка, пожертвованного хозяином ради встречи полковников. Он готов был выставить и «Курвуазье», но Андреич сам отверг щедрый жест:
— В простоте залог победы! Французский мы с тобой, после боя…
Когда Аллаков оказался в помещении, Шариф позвал туда и Балашова.
— Иди, Пимен-летописец. Не пропусти сладкую каплю истории.
Аллаков взглянул на Миронова и сразу понял, что никто, ни Кремль, ни милиция, не смогут выковырять эту улитку из облюбованной им ракушки. Да, торговать! Слава боксеру, убедившему Хана.
— Так выпьем за знакомство полезное? — предложил Андреич. — Сводит судьба, а уж от людей зависит, во что связь обратить, во вред или на пользу?
Аллаков покривился. Самое худшее, что он пил из коньяков в последнее время, был напиток туркменский, разлитый в бутылки, облаченные в серебряные доспехи. Но и туркменский коньяк казался нектаром по сравнению с этим пойлом. Вот и думай о пользе и вреде.
— Вы искали — вы нашли. Чем могу обернуть знакомство ко взаимной, так сказать?
— Ай-ай, господин Миронов, очень рад, очень рад, — вдруг распался в радостной улыбке Аллаков, из него выкатилась и во все лицо распахнулась его туркменская начинка, успокоившая Андреича сходством с Чары. Туркмен в нем выпил в охотку коньяку, причмокнул и поглядел на Миронова, на Балашова, на Рафа счастливыми добрыми глазами. На собровцев с автоматами он смотреть не стал.
— Все решим. Все решим. С такими умами все решим. По-дружески, по-братски. А то накрутили… Чеченцы, милиция! Зачем они? Пыли много, слов много, ума нет.
Он выпил еще коньяка и удивился — совсем не плохо.
— Да, задал нам с вами работу этот дезинформатор. Надо же, каких талантливых лжецов плодит наша земля… И ведь не кто-нибудь купился, не «Свобода» — с нее и взятки, как говорится, гладки, а «Радио Европа — Германия» купилось. Солидная старая Европа. Очень, очень обидели «нашего».
— Обидеть Сердара немудрено, любезный. Только что именно так его задело, если он Москву повелел шерстить?
— Ай-ай. Хитрый вы человек! Вам ли не знать? «Радио Европа — Германия» уже на весь мир раструбило. А что, раньше про дружбу «нашего» с муллой Омаром не знали? А что кое-кто у нас под прикрытием погон героин гоняет — не знали? — доверительно сообщил Аллаков. — А тут как талибов прижали, из него чуть ли не пособника террористов делают. Сердар — человек чувствительный, да и диабет… Нам бы с вами вместе найти этого лжеца, клеветника, да язык… — Аллаков запнулся и не стал продолжать.
— Значит, вам нужен журналист. Кто бы подумал, что акулы пера так вырастут в цене? Новые времена…
— Да. Слово, слово. Ох уж эти мне баловники. А забот из-за них… Раньше хорошо было, на такого управу легко найти. Государство ого-го какое было! — решил щипнуть ностальгическую струнку Аллаков.
— Все и сейчас можно. Кто хочет, тот может. Нужны только воля и знание.
— Верные слова. Вот поэтому я у вас. Помогите знанием. Вы знаете благодарность Сердара.
— Знаю. Я правильно понял, вам нужно молчание ягнят? Мое, его, — он указал на Балашова. — Плюс некий журналист, работающий на немцев?
— Золотые слова. Поистине золотые слова.
— Золото золоту рознь. Мне в годы разгула демократии американская фирма предлагала много злата. В качестве эксперта-страноведа. А как разобрался, что за люди, как обдумал предложение, так с легким сердцем отклонил по причине интереса работодателя к наркотранзиту…
Аллаков насторожился.
— Американцы вообще творят что хотят. Но вы сейчас с ними в дружбе. Хотя они вас кинут. А как кинут, с кем жить придется? С нами.
— С кем жить — вопрос философский. Вот писатель, — Миронов вновь напомнил о присутствии Балашова, — до сих пор в сомнении, с кем ему жить. Дома неделю не был, не брился. А вернулся, так ваши нейтралы тут как тут. Помешали личному выбору честнейшего из прозаиков современности…
— Да, погорячились, погорячились. Но вы ведь знаете как… Там торопят, тут обещают помочь, а на деле самим искать вас пришлось… Сами знаете, оперативно-розыскные… Так как, договоримся, уважаемый вы человек? — Аллаков и не взглянул в сторону Балашова.
— Уважаемый. Верно. Пока, — Миронов решительно отставил коньячную рюмку, — я не могу вам отдать журналиста за деньги. Этого не поймут люди, уважающие меня. Мы прагматики, а для прагматика постоянный источник информации дороже временного источника денег.
Аллаков покачал головой:
— Но тогда… Тогда начнется охота. Вы же знаете закон: большой съедает маленького. Это закон Каспия. Уважающие вас люди не поймут отказа! Ведь взамен лгуна мы предлагаем наши оперативные возможности. А они, поверьте…
— Вера — не моя материя.
— Что, не договоримся миром? — Аллаков не верил своим ушам. Он готов уже был выбрать и более жесткие слова, но помнил, как обошлись эти странные люди с сердитым чеченцем Ханом.
Миронов наклонился ближе к туркмену:
— А войны не будет. Войны не будет, пока вы нам не отдадите за то, что нужно вам, то, чего хотим мы.
— Что?!
— Нам нужны убийцы нашего товарища. Василия Кошкина. Организаторы и исполнитель.
— Кого-кого? — туркменский разведчик изобразил столь искреннее удивление, что Миронов почти поверил, будто тот и не слышал о Васе Кошкине. Но это уже не имело значения.
— Наш товарищ полковник Кошкин сейчас пребывает в подавленном состоянии здоровья. И мы не без оснований считаем, что это ваша вина. И пока наш орден не сгложет кости тех, кто покусился на офицера ФСБ, ни фирма, ни власть не рискнут вырвать кусок из нашей пасти. Мы не оставляем своих на поле боя. Вы этого могли не знать, а нашей милиции этого не понять даже. Но мы объясним этот нюанс генералу. Любому генералу. В меру сил и возможностей. Поверьте, мы научились извлекать выгоду из демократии. Нас так готовили: извлекать выгоду из любой кризисной ситуации. Первыми. Так что пока на вас должок числится, Кремлем пугать бесперспективно. Кремль — это ведь маленькая разрозненная страна. Они хоть высоко, но и с нами вынуждены разговаривать «по понятиям». Вы одному чемоданчик волшебный подносите, а мы другому — компроматик. Так вот и выживаем.
— Почему вы думаете, что ваш офицер пострадал по туркменской линии?
— Мы не думаем. Мы знаем. Мы хотим знать больше, а вернее все. И Ваше удивление мне самому удивительно, ведь мы уже брали здесь ваших, так сказать, коллег… Хотя ведь вы конкретно ВПК представляете?