мотрим в другую сторону, делаем вид, что в целом все не так уж страшно, могло быть и хуже, просто потому что не знаем, что делать и как реагировать.
[Свидетельство 44]
Л: Когда он только появился, мы в ужасе были, конечно. Моему сынке тогда было лет восемь, он спать не мог, боялся, если уснет, кадавр придет и залезет к нему в комнату. Мы его как только ни уговаривали — все без толку. Просто беда. Аж съезжать хотели, а потом я придумал кое-что. Позвонил приятелю, он у меня этим занимается, как его. Ну, это, короче, в заказнике работает, следит за популяцией лис. Есть такая профессия. И у него камеры особые, они типа с датчиками движения. Ты их на дерево вешаешь, и когда в кадре движение, они включаются и делают снимок. Типа вот лиса проходит мимо — и камера щелк, улыбочку! И я, короче, придумал, как это можно использовать. Показал сынке, говорю, смотри, сейчас докажу тебе, что жмур не двигается и бояться нечего. Вот камера, я ее к столбу прикрепил, на кадавра направил и включил оповещения. И, говорю ему, сынка, можешь, говорю, спать спокойно. Если он, не дай бог, сдвинется с места, нас камера сразу об этом и оповестит. Сигнализация! Классная же идея, правда? Это даже сработало. Сынка действительно перестал бояться и смог уснуть. А потом через неделю где-то мне пришло первое оповещение. Камера включилась! Я открываю, смотрю запись, а на ней ничего-никого. Стоит кадавр, все как обычно. Я думал, баг какой-то или что-то вроде. Ложное срабатывание, всякое бывает. Но еще через пару недель опять та же фигня. Я глаза себе сломал: каждый пиксель сидел с лупой рассматривал, думал, да на что ж ты, сволочь, реагируешь? Жутко было, словами не передать. Сам в итоге сон потерял, лежал и думал: неужели сынка мой прав — и оно шевелится? Решил проверить. Поставил другую камеру: она делает ровно один кадр в сутки и сразу в редактор загружает. Вот смотрите, я таймлапс сделал. [запускает видео на ноутбуке] Вот! Видите-видите? Он чуть голову повернул и рукой пошевелил! Мы этого не видим, но в таймлапсе заметно, что они двигаются. Совсем чуть-чуть, но движение есть. Ну как это не видите? Я сейчас увеличу картинку. Вот, на палец смотрите! Видите, шевельнулся! Да говорю же вам. У меня тысячи снимков, я их годами делаю, там видно, что он пальцем шевелит, давайте еще раз покажу. Нет, вы посмотрите. Это не сразу заметно, но если увидел — уже все, не развидишь.
[Свидетельство 45]
Т: Ты одежду их видала? Я тебе так скажу: то, что их создавало и одевало, не очень понимает, что такое одежда. Это же не настоящая одежда, а как бы, ну, «пересказ одежды». Как будто кому-то, кто никогда в жизни не носил одежду, рассказали, что «люди носят на своих телах такие разноцветные тряпки со швами и пуговицами», и Оно, это Существо, эта Сущность, Оно как бы «сшило» одежду для кадавров по этим пересказам. Поэтому у них такие странные рубашки и брюки. Ты ж видала, да? Рубашки их эти. У них нагрудный карман вечно не на месте, и левый край с правым не сходится, и воротники как будто слепой наспех выкраивал, и вообще все сикось-накось. Я видала нашего кадавра, ходила к нему. Любопытно было. Смотрю на его джинсы, и жуть берет. Джинсы — трындец просто. На них же вообще нет швов. И материал как будто не деним совсем, не тот материал. Я всю жизнь за швейной машинкой, а такого не видала, чтоб ни одного шовчика, цельная ткань, как будто ее отлили. А швы просто сверху нарисованы как узор типа. Я так думаю, что Оно, — то, которое их создает, — Оно даже не понимает, что делает, Оно, наверно, и не мыслит как мы, не знает, для чего нам вещи нужны. Там же все так. Я фото видала, где у кадавра в одном глазу два зрачка. Любой дурак знает, сколько в глазу зрачков, а тут — такое! Или вот еще одно дитятко было, говорят, под Белгородом, у него рот был открыт, ему в пасть заглянули, а там зубы все одинаковые, двадцать восемь передних, ни одного резца или там мудрости. Я думаю, это все связано. Оно, — то, которое их создает, — живых людей никогда не видало. Оно не знает, зачем нужны глаза и зубы, Оно воспринимает нас просто как форму, выкройку, понимаешь? Отсюда и ошибки эти нелепые. Оно когда кадавров лепит, косячит с одеждой или зубами, потому что мы для Него — не люди, а что-то другое, конструктор, с которым можно делать что хочешь. Оно и делает.
[Свидетельство 46]
О: Это все бред.
Д: Что именно?
О: То, что ты говоришь.
Д: Я просто собираю свидетельства. Расскажите, где вы были, когда впервые услышали о кадаврах.
О: Ха, я что, похож на дурака? Это все вранье. Нет никаких кадавров.
Д: Не могли бы вы пояснить?
О: Ты слышала, нет никаких кадавров.
Д: Одного из них буквально видно из вашего окна. Я прямо сейчас на него смотрю.
О: Я не знаю, чего там видно. Дурь это все.
Д: Хорошо, если мортальные аномалии — дурь, тогда что стоит на пустыре?
О: Да мне откуда знать? Манекен какой-то, муляж. Не надо раздувать из этого! Аномалии. Ишь. Слова-то какие придумали. Тебе сказали, а ты бездумно повторяешь. Вот в этом проблема вашего поколения, никакого критического мышления. Это же очевидно, если все говорят одно и то же, значит тут, как бы, что-то неладно. Не, ну то есть когда началось все это вот, я тоже знатно на измену присел, а потом как бы включил мозги. Сижу и думаю, ну какой мертвый ребенок, Семен Семеныч, тут как бы явно шо-то не сходится. Явно провокация.
Д: Чья провокация? Для чего?
О: А вот это — правильный вопрос.
Д: Но вы не будете на него отвечать, да?
О: Ты меня на этом не разведешь, понятно? Откуда мне знать, что ты — та, за кого себя выдаешь?
Д: Я только что показала вам удостоверение и разрешение на работу.
О: Видел я твое разрешение, на Китай работаешь, не стыдно тебе?
Д: Хорошо, давайте так: я скажу, что знаю, а вы поправите там, где я ошибаюсь. Вы уже много лет живете в городе Аксай, на улице Дальняя, в этой самой квартире, на третьем этаже. В двухтысячном году в поле у вашего дома возник…
О: Да в каком двухтысячном! С чего ты взяла-то, что они в двухтысячном появились?
Д: Есть данные. Свидетельства.
О: Пфф. Если вы их заметили в том году, это не значит, что они в том году появились. Мне знакомый один фотки кадавров показывал еще году в девяносто шестом, если не раньше. Они и в девяносто первом были, и в девяносто третьем. Они всегда были.
Д: Я могу пообщаться с вашим знакомым? Как его зовут?
О: Ты у меня сыр где-то видишь? А хвост? Нет. Это потому, что я не крыса. Своих не сдаю.
Д: Хорошо. Тогда давайте я резюмирую: вы почти тридцать лет живете в доме, окна которого выходят на пустошь, где стоит мортальная аномалия. Пару лет назад кто-то выстрелил в нее из ружья, с тех пор у вас в квартире на зеркале и дверных ручках появляются кристаллы соли. Это называется выброс. Он происходит, когда кто-то калечит…
О: Во-первых, это вранье. Никто в него не стрелял.
Д: У вас есть ружье?
О: Нет у меня ружья.
Д: У вас на полке фото, где вы с охотничьим ружьем.
О: У меня нет ружья.
Глава втораяАксай — Ростов
На подъезде к Ростову на стоянке для дальнобоев переминались с ноги на ногу секс-работницы, Матвей, проезжая мимо, поднес ладонь к голове на манер солдата, отдающего воинское приветствие. Он всегда так делал, когда замечал у дороги проституток или ментов — считал, что это ужасно остроумно.
— Была у меня знакомая, — сказал он, ловко открыв одной рукой банку «Ред Булла»; в дороге он пил только его, Даша уже привыкла к химическому запаху напитка в салоне. — Она из этих была, — он кивнул на обочину, сделал пару глотков и издал гортанное «хххх», которым обычно иллюстрировал удовольствие, — и она, короче, хотела актрисой стать. Ну такая мечта у нее была, типа в кино сниматься. Говорила мне: а что? У меня лицо импортное, главное на пробы попасть, а уж там я пробьюсь. Я трахаться, говорит, люблю и умею, а там же все через постель, я найду кого выебать. Так и говорила. А мы ржали, смешно же. Потом пропала куда-то, все думали замуж, что ли, вышла, она и правда ниче такая была, в сравнении с коллегами, ее часто клиенты замуж звали. И я такой через пару лет включаю какой-то сериал, сижу смотрю, а там она, прикинь? — Матвей рассмеялся, засипел, закашлялся, пролил на себя «Ред Булл». — Ходит в корсете по дворцу! Или, погоди, как эта хрень называется в старых платьях, юбка такая, тоже на «к».
— Кринолин.
— Во, да, он самый. В платье с кринолином по экрану ходит, деловая такая цаца, дохера дворянка! Я сижу, смотрю в телик, глаза тру, реально думал, крыша поехала.
Минуту ехали молча, Матвей все хихикал, Даша спросила:
— И-и?
— Чего «и»?
— Это вся история? Ты увидел ее по телику, а дальше? Или это конец?
— А, да не. Ее Ленка звали. И мы все охерели, конечно. Ниче себе типа, это не миф, оказывается, у них там реально все через постель! Во дают люди. И, короче, проходит еще год-два, и мне сосед говорит, Ленка вернулась, опять на трассе стоит, в вагончик мужиков водит. И я такой: ого. А потом встретил ее на улице, спрашиваю, че-как, а она мне: да там, оказывается, работать надо! — Он снова заржал, засипел, закашлялся. — Прикинь? Она говорит: я там пашу как лошадь, пробы, текст учить, весь день как дура на площадке торчу, в кринолине этом ебучем, в гриме, с прической, чтобы минуту перед камерой постоять, а потом режиссер такой: говно, давай еще дубль. И так — день за днем. И самое главное: трахаюсь, говорит, при этом бесплатно! Ну и зачем так жить? Жизнь-то одна, правильно? Вот и вернулась. Тут, говорит, хотя бы по-честному все, денег поменьше, зато стабильность и мозги не ебут.
Даша была уверена, что Матвей опять вошел в «режим Шахерезады» и придумал всю историю от первого до последнего слова, но все равно кивала и делала вид, что записывает, на самом деле просто рисовала в тетрадке на полях косички и смотрела в окно. Впереди вдоль обочины кто-то шел. Она пригляделась — мужчина с походным рюкзаком. Услышав приближение авто, он обернулся, поднял руку и показал большой палец — но так, словно не голосует, а делает комплимент водителю, мол, красавчик, отлично водишь.