Спокойная, беззаботная песня взбесила Карлы. Он приоткрыл дверь и крикнул:
— Эй ты, нечистая сила!.. Тут народ гибнет, а ты задрал ноги, песни поешь!
Дурды выбежал на крик отца. Следом за ним выбежала и его жена Огульгерек. Ветер ударил их в грудь. Они услышали стонущий скрип и треск кибитки и только тут поняли, почему так ругался отец.
— О-о! Я и не думал, что такой ветер, — сказал Дурды, боязливо глянув в черное небо. — Плохой ветер… Как бы кибитку не сорвало…
— Мы все уже сделали, — сказал Карлы. — Авось устоит как-нибудь. А где этот Мурад?
— Да он уже спит у нас, — ответил Дурды, входя в кибитку вместе с женой.
Кибитка все так же дрожала, качалась.
— Ну и ветер! — сказал Дурды. — Того и гляди, сорвет… А не повиснуть ли нам всем на ней со всех сторон?
— Да и так уж вон висит чувал с песком. Больше не выдержит.
В это время послышался странный звук: "шарт!"
— Ой! — вскрикнула Набат. — Оторвалась веревка от серпика[11]. Ой… Да где же этот Мурад? Ему бы залезть на кибитку. Он легче нас всех.
— Да пусть спит, — сказал Дурды. — Я сам полезу.
Набат посмотрела на рослого неуклюжего сына и покачала головой:
— Нет, куда уж тебе… Ты все жерди переломаешь. — И посмотрела на Карлы, не такого плотного, как Дурды. Карлы понял этот взгляд, потер ободранную ногу и проворчал с досадой:
— Сгинуть бы твоему серпику и твоему юзюку! Я еще не ел ничего, вон ногу ободрал, а тут еще лазай, как кошка.
В это время ветер со свистом сорвал войлок с купола кибитки, бросил куда-то во тьму, вскинул, закрутил золу над очагом и раздул кибитку, как гигантский пузырь. Сквозь тонкие ребра купола теперь видны были одинокие звезды и стремительно мчавшиеся куда-то лохматые тучи.
— Ну, что теперь делать?.. Да говори скорее, что надо делать? — закричал Карлы жене.
Набат, как капитан парусного судна, потерпевшего аварию во время урагана, с неожиданным спокойствием сказала:
— Что делать?.. Теперь уж ничего не сделаешь. Надо снять скорее весь войлок с кибитки, иначе ветер и все уки [12] и тюнюк переломает.
И она первая спокойно принялась развязывать веревки и снимать с остова кибитки старый, залатанный войлок. Ей помогали невестка, сын и Карлы.
Не прошло и десяти минут, как от кибитки остался один скелет, между ребер которого пролетал со свистом ветер, уже не встречая ни малейшего препятствия.
После этой мучительной борьбы с бурей Карлы успокоился и пошел обедать в лачугу Дурды. В лачуге было тепло и тихо. Карлы сел на палас. Набат поставила перед ним чанак, до краев налитый густым верблюжьим супом с накрошенным хлебом. Карлы ел с большим аппетитом, потом посмотрел на Мурада, крепко спавшего в углу на кошме, и крякнул:
— Эх, бедняга Мурад, так и не пообедал! И все этот ветер… Нет, как только настанут теплые дни, надо и нам будет слепить вот такую же норку. Эта кибитка — будь она неладна — состарила нас раньше времени.
— Ой, да чем же виновата кибитка?.. Разве зря говорят: "Кибитка — это святыня", — с сердцем сказала Набат, защищая кибитку, к которой она давно привыкла и которая казалась ей удобней и лучше самых лучших домов.
— Ну, так ты и живи в этой "святыне", а мы с Мурадом построим себе домишко. Мне надоело воевать с этим ветром, — сказал Карлы, облизывая пальцы.
Хижина Дурды была так мала, что в ней негде было прилечь Карлы и Набат. Им пришлось ночевать в раскрытой кибитке. Накрывшись рваным одеялом и бараньей шубой, они лежали на жесткой кошме, прислушивались к вою ветра, свисту и шуму голых тополей, к доносившимся из тьмы бессмысленным обрывкам крика и говора людей в соседних кибитках и смотрели на звезды, ярко сверкавшие среди лохматых туч.
Набат горько сожалела о том, что не отстояла кибитку от ветра, и сокрушалась, что завтра ей не избежать позора, когда женщины-соседки скажут:
— Посмотрите-ка, Набат-то, оказывается, в голой кибитке спала!..
Она вздыхала, ворочалась с боку на бок и ворчала с досадой:
— Это все джарчи!.. От его крика все эти несчастья… Карлы, уже начинавший было засыпать, обругал ее: — Э, чтоб сгинуть тебе и твоему джарчи! Спи, не ворочайся!
Через некоторое время он захрапел. И Набат тоже стала задремывать и погружаться в сладкие мечты. Она думала: "Эх, хорошо было бы построить… Нет, не дом!.. Чего это взбрело в голову Карлы? Разве может даже самый большой дом с верандой сравниться с новой, белой, еще не пропитанной сажей восьмикрылой кибиткой, как у Кара-Буга или Кулмана? Вот это красота!.."
И она построит когда-нибудь. Позовет мастера и скажет ему: "Сделай мне высокую просторную кибитку из восьми крыльев, покрой белым войлоком и поставь ее в тиши, в саду, чтоб над ней пели птицы". А потом она устелет ее красивыми коврами, пушистыми кошмами, карниз вокруг всей кибитки украсит вышитой дорожкой и так укрепит кибитку веревками, что уж никакой ветер ее не сорвет.
Так мечтала Набат, и мечты ее незаметно сменились сладким сном.
Вот она сидит и вяжет чулки Мураду в своей новой восьмикрылой кибитке. И вдруг начинает дуть ветер, он все усиливается, усиливается, превращается в страшный черный ураган и заполняет собою весь мир. Он раскачивает кибитку и вдруг срывает, опрокидывает ее и со свистом катит по полю, как пустую корзину. Набат с ужасом кричит:
— Ай, Карлы! Догони, догони её, схвати ее скорей!
Набат просыпается от своего крика и видит, как дрожат над нею жерди — уки ее старой кибитки, и слышит все тот же вой и свист ветра.
— Да спи же ты, глупая!.. Чего ты кричишь? — бормочет спросонья Карлы и поворачивается на другой бок.
На рассвете ветер утих. Тучи на небе рассеялись. От влажной земли тянуло весенней свежестью. В тополях просыпались, пели птицы. Проснулась и Набат. Она встала и по привычке вышла в дверь, хотя могла бы пройти в любое отверстие между уками голой кибитки. Она посмотрела вокруг, пригладила волосы и сказала задумчиво:
— Видишь, Карлы, какая погода? Зря мы вчера оголили кибитку. Ничего бы не случилось.
Карлы тоже проснулся, но еще лежал под одеялом и бараньей шубой.
— Ах, Набат, — сказал он, — всем-то ты недовольна. Ты радуйся, что мы хоть и оголили кибитку, а все-таки не остались совсем без кибитки. И хорошо еще, что дождя не было… Это все джарчи накликал.
— Конечно, джарчи, — согласилась Набат. — Но я знала, что дождя не будет.
— Фу-ты!.. Да ты посмотри только, как она все знает! Ну как ты можешь угадать, будет дождь или не будет? Во сне, что ли, видела? — загорячился Карлы.
— Не во сне… А вчера я видела радугу, и тучи шли и таяли. Значит, не будет дождя.
Она развела огонь в очаге и стала кипятить чай.
Карлы встал и посмотрел вокруг. Вдали в утренней дымке стояли кибитки, почти все такие же голые, как и кибитка Карлы. Видно, всему аулу ветер задал прошлой ночью немало хлопот. За аулом, высоко в светлом небе уже ясно обозначалась темная громада Копет-Дага.
Карлы вышел из кибитки и стал искать серпик, сорванный ночью ветром. Серпик лежал неподалеку на дровах. Карлы покачал головой и рассмеялся:
— Что ни говори, Набат, а оказывается, и у ветра есть совесть. Смотри, созорничал, сорвал серпик и сам накрыл дрова, чтоб не намочило дождем. Будь дождь, мы-то с тобой намокли бы, а дрова сухими бы остались. И то хорошо.
И он стал умываться.
Из лачуги вышел Мурад, а следом за ним и Дурды с женой. Чайник вскипел. Все сели у очага и стали пить чай.
— Ну что же будем делать? — спросил Мурад. — Влаги в земле и так было мало, а вчерашний ветер и совсем высушил… А до нашей очереди на поливку еще двадцать пять дней. Надо посеять сегодня.
— А как же выборы-то? — нахмурясь, сказал Карлы.
— Да что выборы? Что нам там делать?.. Иди ты один, а мы сеять пойдем… Но как хочешь, тебе виднее…
Карлы подумал и сказал:
— Да, сеять надо. Иначе ничего не получится. Сейте, а я пойду один…
Дурды и Набат одобрили это решение.
Когда взошло солнце, старейшины аула и все мужское население стали собираться на широкой пыльной площади. Скоро вся площадь покрылась полулежавшими и сидевшими на земле людьми. Ярко пестрели халаты, покачивались косматые черные и белые папахи.
В одной стороне площади молодёжь и подростки играли в бабки, а в другой — в мяч, сшитый из тряпья, и вся она гудела от крика, говора и гама.
Карлы подошел к группе крестьян, полулежавших на земле с такими утомленными лицами, как будто они неделю блуждали без воды по пескам. И все жаловались на вчерашний ветер.
— Ну, мастер, — весело сказал один из крестьян, — хорошо спал эту ночь?
— Э, слава богу! Все обошлось благополучно.
— А что же ты хромаешь?
— Да о кол, будь он неладен, ободрал колено!
— Ха! У меня тоже упал тюнюк и жене лоб ободрал, а потом так хватило меня по ноге, что искры из глаз посыпались. А у соседа чувал с песком чуть не придавил ребенка.
— Ах, нехорошо это все! — сказал другой крестьянин. — У меня уки переломало.
— Ха, уки! — засмеялся первый крестьянин. — Хорошо, что уки, а не ребра!
— Уж лучше бы ребра, — уныло сказал второй крестьянин. — Где я теперь уки-то возьму? И купить не на что. Это не шутка!
— Э, ребра! — сказал третий крестьянин. — Ты не ломал их, вот и не знаешь. А я вчера чуть не переломал. Честное слово! Весь бок ободрал. Вздохнуть сначала не мог. Как поднялся этот ветер, начал рвать и трепать, мы подперли тюнюк, привязали човши, слышу — кричит жена: "Веревка от верхней кошмы оторвалась! Лезь на кибитку!" Что будешь делать? Я с порога кое-как вскарабкался на кибитку, вдруг затрещало подо мной. "Эй, эй!" — закричала жена. Оказывается, как я навалился на кибитку, так верхушки трех уки соскочили и упали на очаг. Ну, а я все-таки лезу. А войлок-то, знаете, какой у меня — весь залатан старыми мешками и сгнил уже от дождей и дыма. Куда ни ткну рукой, она проваливается, как в гнилой арбуз. Не держит, рвется войлок. И вдруг как затрещит все подо мной, я и грохнулся в кибитку да боком-то прямо о кол от ткацкого станка. Да еще, спасибо, ногой зацепился за край юзюка, когда пад