[Санкт-Петербург], 24 января 1806 г.
Не могу Петербург покинуть, не написав Вам еще раз. Образ Ваш меня повсюду преследует. Тщетно пытаюсь его от себя отогнать, тщетно пытаюсь на волю Провидения положиться, Вас ему вверить. Не могу. Дражайшее существо! Боюсь, что Небеса для Вас слишком слабая защита. Послушайте голос друга. Кажется мне, что в последний раз с Вами говорю.
Нерешительность, верная предвестница несчастий, в Ваших министерствах царит. Мнения разделились, но каждое из них смутно. При дворе партии образуются втайне и парализуют усердие верных слуг. Вы обороняетесь, тогда как следовало бы Вам нападать. Возьмите сторону лучших, Новосильцева, Чарторыйского, Кочубея. Включите в число этих надежных друзей Клингера: у него душа сильная и гения немало. Не откладывайте на завтра. Начните собирать их вкруг себя уже с сегодняшнего дня. Говорите с ними, не скрывая той любви к добродетели, того сознания долга Вашего, который Вы, пожалуй, с некоторых пор в себе прячете слишком старательно. Воспламените их душу, познакомьте их с положением Империи, дайте им почувствовать необходимость действовать мощно, и пусть каждый из них даст Вам торжественную клятву пойти той дорогой, какой Вы пойдете, поддерживать Вас и Вам всеми силами помогать. Затем назначьте встречу с ними на завтра. Тогда пусть каждый слово возьмет и свое мнение всесторонне обоснует. После этого наедине с собой все обдумайте, решение примите, и пусть решение Ваше исполняется ретиво и быстро.
Нужно толчок дать делам. Вовне уже это сделано. Если Вы внутри страны делами не займетесь, не устоите. Шесть недель уже потеряны. Шесть часов могут все решить. Самого деятельного из людей, отличающегося самым чудовищным постоянством, можно победить только его же собственным оружием. Уделяйте больше времени работе. В мирное время Вам дня хватало, теперь кризис наступил: сделайте день Ваш длиннее. Внутренним делам отводите столь же времени, сколько раньше, иностранными же занимайтесь в оставшиеся часы. Пусть совет преданных Вам друзей каждый день собирается; пусть они каждый день действуют, не покладая рук. Сами ведите протокол этих собраний. Это для Вас наивернейший способ за ходом операций надзирать, привыкать к настоящей работе, внушать страсть к ней друзьям Вашим.
Знаю, сколь многого у Вас прошу. Но Вы в расцвете сил, в том возрасте, когда у человека энергии больше всего. Если не станете сегодня моим Героем, не сделаетесь им никогда. – Видите Вы, что я всеми условностями пренебрегаю нарочно. Хочу разжечь пламя Вашего гения, которое пурпур гасит. За что мне Вас любить? Мое честолюбие Вами питается. Когда бы Провидению было угодно меня во Франции поселить, не правил бы ею тиран; царили бы там свобода и достоинство человеческое. Но не нашел бы я там души, подобной Вашей, и потому благословляю волю Провидения. Царствуйте на страх негодяям. Вот что мне страсть к Вам внушает. Было время, когда более всего желал я умереть подле Вас. Теперь менее всего этого хочу. Если час пробьет, буду на посту. Впрочем, никогда больше так к Вам не буду приближаться, как ныне. Ради Вас и ради себя должен я от Вас отдалиться. Трогательное Ваше лицо, пленительное Ваше сердце слишком сильно мою душу потрясают. В Вашем присутствии забываю я слишком быстро, что Вы император, и чувству дружества предаюсь всецело. Можете на мои слова положиться. Сам я в них уверен. Я в школе несчастья воспитан.
Обскуранты у Вашего порога караулят. Поджидают, чтобы Вы в иностранных делах промахнулись, тогда во внутренних волю свою Вам навяжут. Существа трусливые подстерегают слабости Ваши в самых потаенных Ваших сношениях[431], хвалятся своими удачами и принимают сторону врагов просвещения. Выкажите суровость, внушите страх врагам добра. Вот случай подать пример. Накажите Арсеньева за то, что, имея за плечами преступления постыдные, смел домогаться важного поста, а затем свой долг нарушил.
Посещайте суды. Следите за исполнением указов, наказывайте за промедление. Не падайте духом после опытов неудачных. Придете к цели с трудом, но придете непременно.
Посещайте тюрьмы и больницы, хотя бы ради того, чтобы видеть несчастья человеческие и предохранить душу от той коварной терпимости, которая друзей добра заставляет злоупотребления терпеть.
Реформируйте армию. Замените муштру маневрами. Офицеры Ваши к этому привыкнут, лишь только поймут, что это Вам по нраву. Нужно однажды начать, иначе офицеров не воспитать никогда.
Вот что я хотел Вам сказать. Да сумеет каждое из этих слов Вам душу пронзить, как оно мою пронзило! Исполнил я самый возвышенный долг. Сердце мое оттого ликует! Слеза умиления наворачивается на глаза. О мой Александр! – Напишите мне два слова. Надобно мне перед отъездом узнать состояние души Вашей.
90. Г. Ф. Паррот – Александру I
[Дерпт], 1 февраля 1806 г.
Не написал мне мой Александр те несколько слов, которые такую бы радость доставили моему сердцу. Просил я его об этом в последнем письме из Петербурга. Вы рассердились? Или огорчились? Стиль последнего письма слишком резким Вам показался. Если бы Вы только знали, чего стоило мне в таком тоне писать. Я себя принудил; сказал себе: хочу Ему написать решительно, не мягко, а жестко. Хочу забыть на мгновение, что я Его люблю.
Ваши слова об излишней мягкости некоторых моих писем меня поразили. Постараюсь исправиться. Знаю, что не смогу. Но все-таки иногда пытаюсь. Я видел дружбу. Была она искренней, но и за ней следовал эгоизм, очень скрытый, очень потаенный, но все-таки эгоизм. Пытался от него очистить свою душу все те четыре года, что с Вами знаком. Ваше сердце столь чистое, столь добродетельное облегчило мне победу над этим врагом истинного чувства, и эта-то победа дает мне силы Вам порой писать жестко.
Отчего Вы мне не написали? Несколько слов. Не прошу писем длинных и подробных. Писать такие – мое дело. Я своему времени, своему сну, своему здоровью хозяин. Я у несчастья учился. Вы еще эту школу не закончили. Но я бы хотел, чтобы первые уроки Вам пользу принесли. Прошу у Вас всего несколько слов, и когда у своего сердца спрашиваю, отвечает оно мне, что прошу их ради Вас, да, ради Вас. Спросите у сердца человеческого, спросите у своего сердца, и убедитесь, что для человека благомыслящего, желающего быть добродетельным невзирая на обстоятельства гнетущие, которые его силу, его мощь, его страсть к добру истощают, нет ничего более спасительного, чем сношения с верным и бдительным другом, чье мнение он уважает. Это одно из главных правил моей жизни. Взвешиваю побуждения свои, решение принимаю, а затем друга в них посвящаю. После этого отступления невозможны. Из уважения к другу обязан я твердым быть. Таким образом эгоизм, который нам природа даровала не для того, чтобы нас на подлости толкать, может быть на службу добру поставлен. Верьте мне. Никто в мире, не исключая, быть может, даже Иисуса, Сократа или Регула, обойтись не может без подобной пружины, помогающей душе сохранить силу и верность тем правилам, какие человечество в их лице обожествило. Регул голосу природы и семьи противился, потому что принесенной клятве противиться не мог. Сократ, несправедливым законам Отечества покорившийся и умерший, чтобы гражданином остаться, окружен был друзьями; а Иисус, преданный, проданный, распятый, ученикам добродетель проповедовал и утешал мать свою.
Стань ближе к другу своему, Александр! Прижми его к сердцу не только в те мгновения, когда при встрече сердца ваши сливаются и язык души воспламеняет чувства. Пусть друг твой не покидает тебя никогда. Ощущай его всегда рядом с собой, поверяй ему самые секретные твои мысли, а когда он просит тебя поведать какие-то из них, не отказывай ему – это нужно ради тебя самого, ради блага твоего народа, ради собственной твоей добродетели.
О, как я рад, что имею душу деятельную, сражающуюся без устали против слабости твоего окружения. Действуй! даже с риском совершить ошибку. – Отчего «Петербургская газета» до сих пор не напечатала статью[432]? Быть может, она не отвечала твоим взглядам. Не все изложила верно. Но разве обязаны мы всегда действовать, как божества? Разве совершенство – удел человека? Действуй! Не один я, Бонапарт кричит тебе это с юго-запада Европы: действуй! Взгляни на его победы. Разве он не делает ошибок? Они ошибками перестают быть только потому, что другие совершают ошибки еще более грубые, а самая грубая из всех – бездействие.
Мысль с Вашим окружением воссоединиться имеет, возможно, свои изъяны. Но у какой меры изъянов нет? Вы ведь себя Богом не считаете. Следственно, нужны Вам глаза, руки, люди, чтобы видеть, действовать, людьми руководствовать. Те, кого я Вам назвал, – лучшие. Воспользуйтесь же средствами, какие Провидение и внутреннее Ваше чувство Вам даровали. В этом Ваше величие состоит.
Прощай, дорогой друг мой, бесценный мой Александр! Твой Паррот всегда рядом с тобой.
91. Г. Ф. Паррот – Александру I
[Дерпт], 16 марта 1806 г.
Государь!
Вот уже полтора месяца как я Петербург покинул, и до сих пор жду от Вас нескольких строк. Быть может, неправ я, когда так страстно их получить желаю. Но разве чувство с расчетом совместно? И Вы, столь хорошо зная мое чувство, мою заботу обо всем, что до Вас касается, мне в этом наслаждении отказываете. Быть может, опасаетесь нескромности с моей стороны? Сжег я Ваше первое письмо в ту пору, когда надежды не имел увидеть еще раз вожделенный почерк[433].
Самое дорогое мне предприятие, открытие приходских училищ, с места не движется. Мнение губерний отложено до следующих заседаний дворянский собраний. Время идет, а враг им пользуется, чтобы заранее эту меру опорочить. Внушают крестьянам, что открываются училища нарочно для того, чтобы солдат воспитывать. И уже учителей и учеников в рекруты записали. Люди благомыслящие, которые и без того уже в меньшинстве, теряют мужество, ибо видят, что никто их делу не помогает. Необходимо Вашу волю объявить в указе окончательном. Ведь наверняка еще не один год потребуется, чтобы все препоны, против приходских училищ воздвигнутые, уничтожить. Бл