Я в Петербурге, и душа моя Возлюбленным полнится! Отчего не могу я Вам свои чувства высказать! О мой Александр! Самое важное, самое главное, что я вблизи Вас чувствую себя лучше. Сердце очищается. Все, что Вас недостойно, исчезает и место уступает благородным чувствам, Вас одушевляющим постоянно, с Вашим существом неразрывно связанным. Увижу я драгоценную Вашу дочь, по крайней мере, надеюсь на это, прижму ее к сердцу. – Но <это дело не самое спешное> нужно мне с Вами поговорить об ополчении применительно к нашим губерниям[456]. – Ни дня терять нельзя. Проездился я по Эстляндии и должен Вам правду сказать, которую Вы еще не знаете, иначе Вас видимость обманет, и оттого пострадаете Вы жестоко. Если возможно, уделите мне уже сегодня один час, чтобы этот предмет обсудить. Ни минуты нельзя терять.
99. Александр I – Г. Ф. Парроту
[Санкт-Петербург, 26 декабря 1806 г.][457]
Не ожидал я вовсе, что Вы мне объявить собираетесь нечто, касающееся моей армии. Можете вообразить, с каким удивлением узнал, что Вам, сколько судить можно, о событиях, там происходящих, известно. Прошу Вас мне обо всем на письме сообщить. Нет ничего такого, чего нельзя бумаге доверить, тем более таким надежным путем, каким мы пользуемся, а завтра во второй половине дня я мог бы сам с Вами увидеться[458]. Сделайте удовольствие, напишите без промедления.
Весь Ваш
[Росчерк]
100. Г. Ф. Паррот – Александру I
Санкт-Петербург, 27 декабря 1806 г.
Государь!
Узнал я, сколько важнейших дел Вас обременяют, и понимаю, что нескромным было <с моей стороны> у Вас просить свидания с такой настойчивостью; следовало мне начать с того, чем сейчас займусь, изложить Вам на бумаге то, что хотел на словах поведать. Рассердитесь ли, если признаюсь, что блаженство предстоящего свидания мне, должно быть, голову вскружило? Где только эгоизм не может угнездиться?[459]
Хотел я с Вами говорить об ополчениях, прежде всего в приграничных моих губерниях.
Несмотря на все возражения против созыва ополчения, я идею нахожу хорошей, даже счастливой, и Новосильцев, ее придумавший, Вам и государству важную услугу оказал. Она патриотизму Вашей нации дает ход, а Вам при необходимости, какая непременно скоро объявится, предоставит обученных воинов. Ведь несомненное преимущество, которое нам победа Беннигсена принесла, в военном отношении невелико[460], а в отношении духа общества тем более, и вскоре можете Вы ожидать дурных последствий, которые от разногласий среди армейских начальников произойдут. Да и как можно было доверить важный командный пост человеку столь презренному, как Буксгёвден?
Созыв ополчения поэтому рассматривать следует непременно с двух вышесказанных точек зрения: патриотической и военной; именно так подходить надо к этой мере и применительно к губерниям Эстляндской, Лифляндской и Курляндской. У крестьян в этих губерниях патриотизма нет и быть не может <и смешно его ожидать>. Латыши и эстонцы не русские, они со всей остальной нацией не съединены. С тех пор как стали они подданными Российской империи, рабство их более суровым и гибельным сделалось. Императрица Екатерина земли умела завоевывать, но не умела людей покорять. В этих двух нациях она почти ничего не сделала для большинства, полагая, что довольно привлечь на свою сторону дворянство; отсюда милости, какими осыпала она это сословие в названных губерниях, – милости, против которых в России ропот до сей поры не умолкает. Освобождение этих губерний от рекрутских наборов есть в этом смысле грубая ошибка политическая. Латыши и эстонцы к военным победам <русских над турками и (к несчастью) над поляками> остались непричастны. Эти две нации с русской нацией никакими узами не связаны, следственно, и патриотизма в покоренных губерниях нет. Каков источник патриотизма русского? – Слава. Ваша нация некогда иго наций чужестранных сбросила, прежних своих завоевателей покорила, сражалась со славой, покорила даже нации соседние. Вот как образуется боевой дух, из которого, когда он всей нации присущ, рождается любовь к Отечеству, единственный род патриотизма, какой у народа, не знающего свободы, существовать может. Таков патриотизм нынешних французов. Латыши и эстонцы свободы имеют еще меньше, чем русские; деспотизм частных лиц их унижает, а освобождение от рекрутского набора с общим делом разлучает. Русские победы им безразличны; чувствуют они только главенство нации-завоевательницы, которая скрепляет оковы, на них дворянством надетые. Откуда же возьмется у них боевой дух, патриотизм? – Впрочем, я ошибся. Боевой дух у них существует. Сожалеют они о временах шведского владычества, для них более счастливого, но дух этот вовсе не тот, какой нам надобен; полностью он противоположен патриотизму, какой теперь требуется, ибо заставляет их желать любых перемен. Вас лично латыши и эстонцы любят, я Вам об этом говорил. Но у них в поговорку вот что вошло: «До царя далеко, а до помещика близко», и родилась эта поговорка именно благодаря Вашим стараниям участь их облегчить. Поговорка эта сама по себе содержит и историю Ваших стараний <потому что старания эти не смогли препоны преодолеть, перед Вами воздвигнутые>, и образ мыслей этих двух наций; дает она истинное представление об их привязанности к Империи.
Еще одно общее соображение. Объявили о созыве ополчения, не обратившись предварительно к большинству нации, не сообщив ему о видах правительства, о нуждах государства. Пока дело только о рекрутах для армии идет, можно без объяснений обойтись. Но когда доходит до всеобщего ополчения, тогда чувствует нация, что в ней есть нужда, и хочет, чтобы с ней говорили, и право на то имеет. Оттого ошибка эта даже в России породила разногласия, которые могли бы серьезные последствия иметь. Все, что привычно, по привычке принимается, но все чрезвычайное нуждается в объяснениях. В подобных случаях вся нация, как бы покорна она ни была, вспоминает, что у нее разум есть, а каждый индивид, каким бы он недалеким ни был, собственным разумом гордится.
От этих общих соображений перехожу к положению в покоренных провинциях в настоящее время. Ревельское дворянское собрание свои заседания окончило и постановило, что, несмотря на всю опасность, им ощущаемую, несмотря на ропот и испуг большинства, будет Вам подчиняться без возражений. Отчего? Оттого, что ораторы доказали большинству, что возражения обнажили бы слабость дворянства, что Вы могли бы у дворян осведомиться, почему на их крестьян нельзя положиться так же, как на русских, а затем поступать соответственно. Ораторы дали понять большинству, что ополчения суть лучший способ избавиться от смутьянов – как если бы в настоящий момент все до одного смутьянами не сделались! Если этим правилом руководствоваться, нужно призвать не четверть или треть людей, способных носить оружие, но всех без исключения; объявить нужно всеобщую эмиграцию.
Во время короткой моей поездки по Эстляндии говорил я с разными дворянами с глазу на глаз; видел их страх, читал их отчаянные письма, и все меня умоляли помочь предотвратить роковой исход. – Сиверс без сомнения не трус, и знаете Вы, что он того же был мнения, что и я, прежде чем мы на сей счет переговорить успели.
Прибавляю на отдельном листе частные возражения против вооружения завоеванных губерний, изложенные так коротко, как только возможно, и способы без этого вооружения обойтись с выгодой для государства.
Взвесьте эти резоны. Ваш Паррот их Вам привести обязан и Вам их сообщает, как и все прочее сообщал до сих пор, не сомневаясь, что умножает число своих врагов. Поступок мой, вдохновленный желанием спасти это дворянство, меня ненавидящее, новым преступлением станет в его глазах или, по крайней мере, в глазах его предводителей.
Приложение
[Записка об ополчении]
Латыши и эстонцы воинственного духа лишены; потому из них хорошего ополчения не набрать. Неоткуда у них воинственному духу взяться, потому что они сотню лет не воевали. Русские воевали всегда, и воевали успешно; потому из русских ополченцев получаются превосходные солдаты всего за несколько недель обучения, лишь бы оно несложным было. Цель же ополчения не только в том, чтобы множество народа против врага выставить, если он нашу армию потеснит и ослабит, но, главное, в том, чтобы новую дисциплинированную армию создать.
Ополченцы, размещенные по своим лагерям, слишком разобщены, чтобы вовремя выступить против армии победоносной; а вместе всех ополченцев собрать невозможно, потому что нечем будет их кормить.
Наилучший способ ополчение использовать с толком в том состоит, чтобы часть его на границах сосредоточить, неподалеку от армии, которую новыми солдатами хотят пополнить, причем эта часть самой сильной быть должна.
Ополчения из латышей и эстонцев по меньшей мере вызывают подозрения. Крестьяне эти вслух говорят, что ждут Бонапарта как освободителя. Следственно, придется их ополчения другими ополчениями или линейными войсками охранять. Иными словами, польза от них выйдет отрицательная. Самая большая трудность будет их после распустить; если они сопротивление окажут, что более чем вероятно, как быть, можно ли будет без оружия обойтись? Если где-то помещики силу применят, как помешать первым убийствам? А если они начнутся, это все равно что костер в лесу.
Когда погасим этот пожар мятежа, половина помещиков уже убита будет, а половина поместий разорена. Но для усмирения опять-таки солдаты потребуются, и тогда разорение поместий наименьшим из зол покажется. Мало того, что у армии лишний враг появится, но придется ей также сражаться с голодом и общим мнением, которое дело решает там, где пришли в движение большие массы людей. Поляки, что еще колебались, перейдут решительно на сторону врага и станут его армию кормить и укреплять.
Итак, надобно ополчение из латышей и эстонцев упразднить, а победу, Беннигсеном одержанную, как предлог использовать: объявить, что опасность миновала; но надобно поторопиться, ибо если принять эту меру после начала беспорядков, может она слабостью показаться.
Сказанное не означает, что названные губернии должны быть от повинностей избавлены, каких нынешнее положение требует. Пусть поручат им на содержание русского ополчения двойные суммы платить; пусть разместят в Эстляндии, Лифляндии и Курляндии около 90 000 русских из ополчений соседних. Там будут ополченцы проводить ученья без помех, а пока в путь не выступят, порядок поддерживать; сделаются настоящей армией, которая к противнику уже на пару сотен верст приблизилась. Это преимущество нешуточное.
Чтобы прокормить эти 90 тысяч, следует три меры принять, необходимые по причине неурожая. 1) Немедля запретить винокурение. Имеющейся уже водки хватит с лихвой для этих 90 тысяч. Если этот товар здесь вздорожает, тем лучше; крестьянин, когда меньше пьет, спокойней себя ведет, а для армии надобно установить цены строго определенные. 2) Открыть склады, куда крестьяне свозили зерно, чтобы наипервейшие нужды утолить. Голод уже дает себя знать. 3) В счет названных губерний доставить туда провиант из других губерний, где урожай лучше.
Твердость, быстрота, успех.