Позвольте мне Вам о деле Зонтага напомнить и о патентах для профессоров – это вещи менее важные, и великие дела их с легкостью заслоняют.
Добрый день, мой Возлюбленный! Последний вечер, который Вы мне даровали, меня намного счастливее сделал.
Ваш Паррот
108. Г. Ф. Паррот – Александру I
[Санкт-Петербург], 27 января 1807 г.
Государь!
Когда Вы со мной об эстонской газете, в Дерпте печатаемой, заговорили[469], мог я Вам только за намерения редактора отвечать, поскольку ни я, ни профессора университетские о ее содержании судить не могли, ибо мы эстонского языка не знаем; цензуру газеты вверили мы первому пастору дерптскому[470], который вообще должен лучше знать, о чем с крестьянином из окрестностей Дерпта говорить следует. Нынче получил я официальный перевод всех статей из этой газеты, которые политическими называются, и, прочтя все присланное, возмущен был подлым поступком г-на Пистолькорса, легкостью, с какою граф Кочубей, дела всерьез не рассмотрев, в мнении своем, адресованном нашему министру, подозревает Университет в дурных намерениях, и невозмутимостью, с какою наш министр все это снес, не спросив объяснения у Дерптского университета. Газета эта содержит по преимуществу множество полезных для крестьян советов по части экономической и моральной, примеры патриотизма и добрых дел вообще, а вдобавок в каждом номере помещается короткая заметка о событиях политических. Об Аустерлицком сражении только в первом номере говорится, и каким образом? Вот точная цитата: «В прошлом году под Рождество состоялось большое сражение между русскими и французами возле Аустерлица, города в Германии». А затем, не говоря ни слова о последствиях, не сообщая, кто это сражение проиграл, а кто выиграл, приводит автор заметки несколько примеров храбрости русских: прапорщика, который собственное знамя вокруг тела обмотал; юного сына Буксгёвдена, который отца в самых опасных местах сопровождал. Вообще единственное место, где говорится о России как о державе воюющей, – то, где рассказано об успехе русских в Персии и предательстве <турок>, которое Цицианову жизни стоило[471]. Все прочие статьи о войне касаются других держав и союзников наших представляют в выгодном свете. Ни полслова в похвалу французам. Англичане всегда французов на море побеждают, а французы всегда изображены как пираты, которые захватывают или топят беззащитные суда торговые.
Государь, когда бы государство газетчика наняло, чтобы крестьян просвещать в согласии с интересами России, чтобы готовить сочинения и проповеди, которые пасторы должны по приказанию Вашему среди крестьян распространять, нельзя было бы лучший выбор сделать. Говорят, что незачем крестьянину знать о том, что его напрямую не касается. Будь даже это правило верным, и тогда не следовало бы всю газету целиком запрещать, а запрет наложить только на статьи политические. Но верно ли правило? Уже сказал я Вам и берусь это любыми способами доказать, что крестьяне о событиях политических представление имеют, узнавая их от дворни, иначе говоря, самой развращенной части крестьянства. Уже по одной этой причине следовало бы непременно его просвещать, чтобы ложные идеи истребить. Но случаются и такие критические моменты, когда всю нацию приходится на помощь призвать. Если крестьянин ложными сведениями пробавляется, если не имеет прочной опоры, чтобы умом оценить правильно, о чем его просят, то воззвание, к нему внезапно обращенное, желаемого действия не окажет; картина, правительством нарисованная, доверия не вызовет, ведь она с ложными идеями, у крестьянина имеющимися, не совпадет.
Позвольте от этих частных замечаний перейти к общим соображениям касательно цензуры. Ваш Паррот Вам солгать не может. Сердце Ваше и опытность тому порукой.
Издали Вы устав о цензуре самый прекрасный, самый человеколюбивый, самый разумный из всех, какие когда-либо существовали[472]. Объявили в этом уставе, что цензура обязана развитию литературы и подлинной свободе идей не препятствовать, а покровительствовать; что строки с двойным смыслом истолковывать следует в пользу автора, что можно о действиях правительства писать и их судить, если делается это скромно и с заботой об общественном благе. Правила же, какими цензоры на деле руководствуются, Вашим – тем, о каких Вы России и Европе объявили, – полностью противоположны. Газету Гейдеке в Москве закрыли, а на автора гонения обрушились[473] из-за глупостей, которые я и сам не одобряю, но которые достаточно было запретить, когда бы истинная цель не в том состояла, чтобы заставить замолчать газету, которая обличала справедливо – и в соответствии с уставом о цензуре – ужасные злоупотребления администрации. Запрещают эстонскую газету, не только невинную, но во всех отношениях полезную, по доносу Пистолькорса, чья дурная репутация всем известна, исключительно ради того, чтобы на Дерптский университет тень бросить; накладывают арест на короткое сочинение (которое Вы теперь изучаете), меж тем как автор Вашей признательности достоин[474] – и во всех этих случаях вину на Дерптский университет возлагают. Государь! Взгляните на дело со всех возможных точек зрения, и убедитесь Вы, как сильно этот мелочный дух, овладевший Вашими министрами, даже теми, кто прежде исповедовал идеи самые либеральные, вредит прочности и славе Вашего правления. Университет вечно между двух огней оказывается: по одну сторону обязанность следовать уставу, Вами данному, по другую – дурной дух, здесь царствующий. Если следует Университет уставу, его гонениям подвергают, если же не следует, то публика с него спрашивает отчет за строгость, противоречащую очевидным Вашим намерениям, то он долгу своему изменяет, то он славу Вашу подвергает опасности внутри страны и в особенности за ее пределами. Помните Вы мое предсказание о том, что Бонапарт, когда к нашим границам приблизится, ощутит недостаток средств, по той простой причине, что тирания рождается из чувства собственной слабости. Правило это всеобщее, и Ваше правительство тоже в слабости заподозрят, если позволите Вы ему действовать вразрез с тем духом человеколюбия и открытости, который Ваш устав о цензуре отличает. Екатерина II цензурного устава не издавала, но цензура при ней была незлобива, и за все царствование императрицы, пожалуй, столько книг не запретили, сколько за Ваше.
Быть может, изъясняюсь я слишком сурово. Но Вы меня знаете. Не могу ничего смягчать, когда с Вами о Вас говорю. Не забывайте, что Вы за все отвечаете, что ответственность, которую Вы при образовании министерств на министров возложили, согласно общему суждению о ходе вещей целиком на Вас одного падает. Не сердитесь на строгий голос друга, который иного наслаждения не ищет, кроме как Вас любить, который все свое счастье в Вашем сердце и в благополучии Вашем обретает.
Ваш Паррот
Возвратитесь к своим правилам, к себе самому; употребите могучий рычаг гласности, чтобы Вашу нацию, даже вельмож Ваших привести туда, куда Вам угодно. Чувствуете Вы сами, что наилучших указов недостаточно. Рассчитываете Вы на образование, на народное просвещение, и совершенно справедливо. Гласность есть школа нации. Но если, уничтожая гласность, навлекают власти подозрения на те институции, которые о ней заботиться обязаны, если им действовать мешают, чего можно ждать от таких средств? Дерпт покамест от порчи, которая за этим следует, уберегся. Мы все еще нашему долгу верны, но если будут продолжать нам вредить, могу предсказать, что через несколько месяцев не минует эта участь и нас. 28 человек, вместе трудящихся, все как один героями быть не могут. Мы свободными быть желаем, а это значит действовать в согласии с Вашими правилами. До прочего нам дела нет, и хотел бы я, чтобы Вы нас так и трактовали. Не нужно внешних знаков отличия, но пусть никто не смеет безнаказанно нам мешать наш долг исполнять.
Много еще мог бы я Вам сказать о таком важном предмете, как гласность! Знаете Вы, что многие руководствуются правилом – нацию в неведении оставлять. Даже «Петербургская газета» в плачевном состоянии пребывает[475]. Шторх несколько раз предлагал способы сделать ее более достойной Вашего царствования, но пробиться не смог. <Враг Ваш все мыслимые средства употребляет, для того чтобы на мнение французов и немцев влиять, а у Вас отнимают средства на мнение Вашей собственной нации воздействовать.>
Говорил я Вам в пользу гласности с жаром. Не сочтите, однако, будто полагаю, что можно о сем важном предмете с легкостью судить. Как часто я взяться за писание хотел! Сколько интересного мог бы сообщить! А между тем с начала своей жизни в Дерпте только и написал что статьи по физике и химии для газет иностранных, потому что чувствую: не пристало мне благое дело защищать на публике, коль скоро Провидение и сердце Ваше меня правом наградили его защищать перед Вами.
109. Г. Ф. Паррот – Александру I
[Санкт-Петербург], 30 января 1807 г.
Государь!
Всё против Зонтага. Рижская казенная палата выставила аренду Кольберга на торги; три даты назначены: 31 января, 6 и 8 февраля, и кто больше денег предложит, к тому аренда отойдет; извещение об этом в еженедельном листке помещено. Если не отказались Вы от своего решения эту землю предоставить рижскому генерал-суперинтендентству и Зонтагу средства к существованию дать, нельзя терять ни дня; надобно немедля приказать министру финансов приостановить торги, казенной палатой объявленные.
Говорят повсюду, что Вы вскоре собираетесь в Польшу отправиться. Я до сей поры этим толкам не верил, потому что понять не могу цели такого путешествия. Но поскольку теперь говорят наверное о подготовке к отъезду, а у Вас тысяча причин может быть, мне не известных, не могу более не находить путешествие Ваше вероятным