Случайность, Государь, помешала быстрому исполнению последнего Вашего распоряжения. Канцелярия министра допустила ошибку в письме министра попечителю. Потребовалось его переписать. Благодаря этому имеете Вы возможность сделать, что пожелаете, ничем себя не компрометируя[484]. Умоляю Вас либо вывести Митавскую гимназию из-под власти Университета, либо утвердить новый план, согласно которому этому заведению благодаря богатым его средствам предоставлены все возможности для процветания; могу Вам поклясться всем самым для меня священным, что Университет для этих неблагодарных, невзирая на великую их недоброжелательность, все то сделал, что сделал бы для себя самого. Сошлюсь также на попечителя, который стенает, предвидя вред, какой распоряжение Ваше нанесет народному просвещению. Неужели должны мы свой долг в жертву принести лени восьми учителей гимназических?
Паррот
112. Г. Ф. Паррот – Александру I
[Санкт-Петербург], 11 февраля 1807 г.
Уже 11 февраля нынче, мой Возлюбленный; отъезд Ваш близится, а Вы мне ни единого слова не отвечаете. Вы огорчены, встревожены? Поделитесь огорчением и тревогой с другом, который Вас любит больше себя самого. Неужели козни против Беннигсена к дурным последствиям привели? Известили ли Вас своевременно о заговорах в армии[485]? Я о них в начале прошлой недели услышал. Но не поверил; я недоверчивым сделался с тех пор, как однажды чересчур доверчивым был. Теперь же, когда вижу, что слухи подтверждаются, что все общество о них знает, что шепчутся о них в клубах и на бирже, упрекаю себя за то, что Вам ничего не сказал. Примите суровые меры, если до сих пор еще их не приняли; отзовите без всякого снисхождения Толстого и Кнорринга, а также Каменского, который, как слышно, в армию вернулся добровольцем. Почел бы сие невозможным, когда бы он при Екатерине II худшее не учинил; хотел ни много ни мало встать во главе армии, откуда его Императрица прогнала[486]. Зачем он в Гродно остался? Я в его безумие не верю. Если неправ я, когда с Вами о подобных вещах говорю, простите меня и возвратите к предметам, меня касающимся, к моему учительскому ремеслу. Боюсь, как бы бедные мои приходские училища из-за проволочек вовсе не погибли. Вам в последние дни перед отъездом будет не до них, слишком много дел накопится. Займитесь ими теперь же. В отсутствие Новосильцева легче будет все решить.
Добрый день, возлюбленный мой Александр! Кто может сильнее Вам благополучного дня желать, чем
Ваш Паррот.
113. Г. Ф. Паррот – Александру I
[Санкт-Петербург], 20 февраля 1807 г.
Государь,
Позвольте с пользой время употребить, которое Вы мне оставили до окончания дела с приходскими училищами. Вы знаете, что план, который Главное правление в губернии отправило, весьма неисправен; вдобавок есть параграфы, которые имелись в первом плане, Главным правлением отвергнутом, но Вами одобренном; они восстановлению подлежат. Наконец, добрая воля, которую крестьяне изъявили и которая все мои ожидания превзошла, а также другие обстоятельства требуют в план кое-какие перемены внести. Перемены незначительные, но я их без Вашего одобрения внести не могу. Если Ваше согласие получу, тотчас прикажу сделать полный перевод плана и Вам его представлю либо после предварительного обсуждения в Главном правлении, либо без него, если Вы такое обсуждение бесполезным почитаете. Изменения эти следующие:
1) Генеральный надзор Университета над всеми сельскими школами, в параграфе 2.
2) Вычеркнуть указание числа приходов, так как есть у меня основания думать, что число это тогда Университету не сообщили с надлежащей точностью, в параграфе 3.
3) В приходских училищах с небольшим числом учеников может учитель обойтись без помощника, в параграфе 6 (чтобы бедным приходам деньги сберечь).
4) Школьные учителя учитываются в счет рекрутского набора от поместий, их поставивших, но персонально от военной службы освобождаются, в параграфе 7 (не раз случались попытки школьных учителей в военную службу забрать).
5) Селения, где во время летних полевых работ могут родители без детей обойтись, могут учеников и летом в школу посылать, в параграфе 18 (многие селения подобное желание изъявили).
6) Параграф 46 следует вычеркнуть, в нем речь идет о способе образования учителей. Я с тех пор другой способ нашел, более надежный и менее накладный, за счет некоторой экономии, которую можно будет на содержание семинарий пустить.
Умоляю Вас, Государь, дать мне знать, одобряете ли Вы эти изменения; скажите просто да или нет. Заклинаю Вас интересами блага общественного и доброжелательством, смею даже сказать дружеством, каким Вы меня почтили.
Ваш Паррот
114. Александр I – Г. Ф. Парроту
[Санкт-Петербург, 20 или 21 февраля 1807 г.][487]
Вы правы, что сетуете на меня, я сам все последние дни надеялся Вас повидать, однако всякий раз неотложные дела вдруг возникали и мне в том препятствовали. В пятницу прошу Вас быть у меня в половине седьмого.
Весь Ваш
[Росчерк]
115. Г. Ф. Паррот – Александру I
[Санкт-Петербург], 25 февраля 1807 г.
Снова я перед Вами, мой Возлюбленный! В эти минуты лучше всего себя чувствую, совершенно счастливым себя ощущаю. Хочу с Вами говорить о правилах цензуры. Показалось мне в пятницу вечером, что еще не очень Вас убедило то, что я Вам о сем важном предмете написал. Хочу Вас убедить. Признаюсь совсем простодушно: не могу я стерпеть мысль, что смогут Вашему царствованию бросить упрек в неверности тем правилам, которые истинными признаны. Правила эти, которые в уставе содержатся и которые я сегодня исповедую, суть те же самые, какие исповедовал я пять лет назад и изложил в записке, которую затребовали Вы у Университета по поводу сочинения г-на Циммермана, посвященного устройству университетов в России; эти самые правила мне снискали, пожалуй, первые лучи Вашего доброжелательства, создали первые основания Вашего ко мне доверия, проложили мне дорогу к сердцу Вашему. Я <правил не менял> не изменился; нынче тот же, что и тогда. Вы тоже не переменились. Благородство сердца Вашего, либеральность идей Ваших прежними остались. Отчего же так выходит, что отношение Ваше совсем иным сделалось к этому предмету, быть может, только к нему одному? Попробуйте сами на этот вопрос ответить. Поищите причину тщательно. Сделаете Вы сами для себя важное открытие: увидите, как можно помимо воли с хорошего пути свернуть, увидите, сколько тлетворных ростков это семя пускает. Отступая от правил цензуры, отступаете Вы от всей системы народного просвещения и воспитания нации, отказываетесь от намерения дать образование своему народу, то образование, которое почитали Вы справедливо единственным способом народ возвысить. Обучение юношества – не единственная часть воспитания нации. Чтение, которое действует немедленно и благотворно на ум людей зрелых, также необходимая его часть, без нее и первая мощной и успешной быть не может. Именно в этом смысле понимаю я, да и Вы сами наверняка понимали, соединение цензуры с народным просвещением. <Почувствовали Вы лучше, чем любой другой монарх, что государство к разуму своих членов обращаться должно через посредство ученых, ибо они по природе занятий своих единственные, кто этим делом заниматься может со всем необходимым тщанием и силой.>
Сохраняйте же это соединение не только в уставах, но и в их исполнении. До сей поры исполнение это с правилами расходилось самым явственным образом. Публика доверяет уставу, закону Вашему; авторы пишут, они же или издатели за печатание платят, полагаясь на разрешение цензуры; другая власть, которая в своей области не меньше и не больше силы имеет, чем Университет в своей, запрещает и арестовывает сочинения одобренные, уничтожает веру публики в Ваш Университет и в Вас самого, на всю литературу обрушивает удар, рождающий недоверие, страх и презрение к системе, Вами установленной, и доказывает, что достаточно иметь кое-какие силы и дерзость для того, чтобы наперекор Вашим видам действовать. Все четыре года Университет нападкам подвергался и обидам из-за самого существования своего и из-за заведения училищ. Ни единого раза наказания виновных не добился. Вы его поддержали, и этого ему достало, чтобы в конце концов преуспеть благодаря упорству своему. Но дурной пример безнаказанности перед публикой тем, кто цензурными делами занимается, руки развязал. Не удивительно, ведь ничем они не рискуют, нападая на Университет, которому вечно оправдываться надобно; нападают вновь и вновь и надеются вдобавок, что Университет в конце концов утомится и от Ваших правил откажется. Не будь этой безнаказанности, не будь этой надежды, разве посмел бы Пистолькорс Вам вымышленные статьи из эстонской газеты присылать? (Ведь если бы Вам верный перевод представили, составили бы Вы о ней совсем иное мнение.) Разве посмело бы рижское губернское правление отменять университетское постановление, запрещая и арестовывая сочинение о латышах и эстонцах и ссылаясь притом на Ваш авторитет, хотя Вы в ту пору этого сочинения еще не читали[488]?
Государь! Ради блага общественного и славы царствования Вашего надобно этой анархии положить конец. Восстановите истинную свободу печати, держась твердо Вашего цензурного устава. Возвратите публике сочинение вышесказанное, позвольте эстонскую газету издавать без статей политических и издайте официальный рескрипт, запрещающий всем прочим властям, кроме Министерства народного просвещения, запрещать сочинения, цензурой одобренные. Прошу у Вас этого ради Вас самого, ради того глубокого моего чувства к Вам, какое ничто ослабить не сможет и какое мне даст силу против идей Ваших собственных или от других исходящих выступить, если войдут они в противоречие с общественным благом. Не из сочувствия к Университету или себе самому я эти слова говорю. Стоит ли мне за Университет или за себя самого страшиться? Мы до сей поры согласно Вашим правилам действовали; всякий раз я это доказывал. Пока Вы судить будете справедливо, можем ли мы В