[Росчерк]
120. Г. Ф. Паррот – Александру I
[Санкт-Петербург], 10 марта 1807 г.
Дражайший Александр! Вышел я вчера от Вас с тревогой на душе. При появлении моем и все то время, что я у Вас провел, были Вы чем-то озабочены. На лице Вашем беспокойство, даже огорчение выражалось; пытались Вы их скрыть, чтобы тем заняться, что Вы своим долгом называете, но забыли Вы, что друг самый нежный рядом с Вами находится, наблюдает за Вами и ожидает нетерпеливо той минуты, когда Вы <ему доверитесь> с ним чувства разделите. О, как живо я тяжесть Вашего положения ощущаю, коль скоро наедине с собой вынуждены Вы прилагать усилия, чтобы печали скрывать. Александр! Возлюбленный мой! Излейте их в сердце друга. Пусть даже не могу я Вам дать полезный совет, по крайней мере горести с Вами разделю, будете Вы уверены, что хотя бы одно сердце есть, которое их знает, которое Ваше сердце ценить умеет. Больше двух месяцев здесь нахожусь и ни разу Вам о своей нежной привязанности не говорил. То немногое время, что Вы мне уделить могли, было делам посвящено. Александр! Не думайте, что привязанность моя ослабела. Могу ли я перестать Вас любить? – Излейте же Ваши печали единственному другу. Не бойтесь меня огорчить, страдать вместе с моим Александром, ради него есть наслаждение для моего сердца. Но знать, что Вы тревожитесь, быть может, страдаете, и не разделять с Вами эти чувства – для меня самое жгучее мучение.
Доверьтесь же Вашему прежнему Парроту. Обязаны Вы это сделать ради самого себя, ради священной дружбы, нас связующей, даже в том случае, если причина Вашего огорчения не кто иной, как я сам. – Взволнован я сверх меры. Отчего не могу Вам это чувство сообщить, руки Вам в этот миг протянуть, к сердцу Вас прижать, своей нежностью Вас принудить душу облегчить[493]!
121. Г. Ф. Паррот – Александру I
[Санкт-Петербург], 13 марта 1807 г.
Как нелегко мне Вам писать в эту минуту! Чувствую, каким тяжким грузом на Вас дела важнейшие давят. Но Вы один в целом свете о моем положении знаете, один можете мою участь решить, к Вам одному сердце мое прибегнуть хочет и может.
Подали Вы мне надежду, что смогу уехать в середине этой недели. Причины, по каким я свой отъезд должен ускорить, Вас убедили. Собственный Ваш отъезд близится, половина недели позади, а я так ничего и не знаю касательно главного моего дела; не знаю, скопирован ли план, подписали ли Вы его, получил ли его министр, готов ли рескрипт о моей поездке. Отчего не поручено мне вражескую батарею атаковать вместо того, чтобы Вам ежедневно докучать своими письмами; бросился бы вперед с наслаждением! Никогда еще я сильнее свою верность обязанностям своим и Вам не доказывал. Не пеняйте за это на Вашего друга.
Ваш Паррот
122. Г. Ф. Паррот – Александру I
[Санкт-Петербург], 15 марта 1807 г.
Узнал вчера после заседания Главного правления, что Возлюбленный обо мне не забыл. Передали Вы план приходских училищ министру; члены Правления один за другим его подписали, теперь недостает только собственной Вашей подписи, дабы узаконить сие великое благодеяние, каким Вы человечество осчастливите. Мой Александр! Как я Вам благодарен! Благодарен? Нет, это слово неспособно выразить чувство, какое я к Вам испытываю. Сердце мне подсказывает, что если Вы сие важное дело покончили из любви к Вашему народу, то способ, каким Вы его покончили, меня касается. Как должен я Вас любить! Как я Вас люблю. – Теперь мой черед действовать. Александр! Обещаю Вам, что действовать буду так, как Вы того желаете. Знаю Ваше сердце, Ваши намерения; не обману их; будете мною довольны.
Обещали Вы мне еще одну встречу. Не могу по доброй воле от нее отказаться; хотя бы несколько минут. На сей раз нескромен не буду. Хотел бы рескрипт о моей миссии из Ваших рук получить, благодарность сердечную высказать Вам на словах, обнять крепко. – Быть может, уезжаете Вы надолго; едете в армию. Могу ли не тревожиться? О мой Александр!
123. Г. Ф. Паррот – Александру I
[Санкт-Петербург, 17 марта 1807 г.]
На следующий день после отъезда Вашего.
Я в отчаянии. Указ о приходских училищах отложен. Уезжаю завтра с кровоточащим сердцем.
Отправился я к министру попрощаться, надеясь получить рескрипт о моей командировке. Осведомился, какие будут приказания, а в ответ услышал, что дело о приходских училищах потребуется еще к Вам отослать. Позже узнал от одного из секретарей министра, что тот до Вашего отъезда доклад Вам не представил, и по этой причине решение отложено. Вдобавок не знаю я, верный ли план министр раздал членам Правления для подписания (по всей вероятности, нет, потому что план этот в момент Вашего отъезда у Вас еще находился <и Вы мне не сказали, что он среди членов Правления хождение имел>), не знаю, передали ли Вы ему верный план, тот, который сами исправили, и подписали ли Вы его заблаговременно, чтобы возражения предупредить[494]. – Два года назад я этому делу посвятил полностью пять месяцев жизни, в этом году – три. В промежутках ни на минуту его из поля зрения не упускал. Великий Боже! Отчего благо, которое мой Александр сотворить желает, требует всякий раз стольких усилий. – Поклялся я преуспеть или пасть жертвой; слово сдержу. – Но Вы, Государь! Не забывайте, что не все Ваши слуги подобную клятву дали. Если мы еще раз увидимся, сказали Вы мне на прощанье. А если не увидимся? Если отвага Ваша заставит Вас о долге забыть? О себе не думаю. Но тогда хотелось бы последние мгновения, какие на мою долю еще выпадут, на то употребить, чтобы о Вас потомству поведать. Все остальное в руках Провидения.
Не знаю, что произошло после того, как я с Вами расстался. Но знаю, что именно должно в настоящую минуту свершиться, коль скоро дело должно быть сделано, если хотите Вы доказать, что обстоятельства самые критические не могут Вас ни на мгновение от правил Ваших отлучить. Отправьте министру верный план, Вашей рукой уже подписанный, и прикажите его опубликовать без промедления. Отправьте ему также рескрипт о моей командировке с Вашей подписью и прикажите тотчас его мне передать. На прилагаемом листе три пункта перечислены. Две недели мы потеряли, я знаю; но все ж таки я с этим делом покончу до начала следующего семестра и в том смысле, в каком Вам угодно. Сделаю все, что в человеческих силах, и даже сверх того; добьюсь своего, и в сентябре семинарии откроются.
Прилагаю короткую записку от Клингера. Думаю, Вам понравится. (Все вместе Вам понравится точностью и ясностью, тем более что все его взгляды Вам не в новинку.) Дайте ему это понять, чтобы легче ему было к Вам приблизиться. Держится он поодаль из скромности, но сердцем предан Вам всецело.
Прощайте, мой Возлюбленный. Небеса Вам покровительствуют, а с Вами и благополучию человечества!
124. Г. Ф. Паррот – Александру I
[Дерпт], 14 апреля 1807 г.
Вот уже середина апреля, а ничего не сделано для приходских училищ; ничего из Петербурга не прислано. Начинаю я сожалеть о том, что предпочел долг, требующий с этой работой покончить, наслаждению, какое мог бы испытать, с Вами в армию отправившись. Мой Возлюбленный! Краснею я от сего признания; но по нему можете Вы судить, как важно Вам поддержать энергически то доброе дело, какое Вы начали. Всякий порядочный человек, каким бы решительным характером ни обладал, не защищен от приступов отчаяния, человеческой природе присущих. – Я своему долгу верен; буду его исполнять до последнего вздоха и со дня Вашего отъезда себя держал соответственно. Действовал в духе устава приходских училищ, впрочем со всеми возможными предосторожностями, но ведь устав сей не опубликован; рескрипт, меня действовать уполномочивающий, не издан, есть основания опасаться, как бы те из власть имущих, кто в других случаях позволяли себе открыто против Вашей воли выступать, и на сей раз бурную деятельность не развернули. Вы знаете, что все закончить надобно до конца июля, если не хотите Вы, чтобы еще один год на различные козни был потрачен. А вдобавок знаете Вы, как сильно я желаю, чтобы этот великий вопрос о просвещении класса самого многочисленного разрешен был именно в момент кризиса и чтобы доказали Вы тем самым Вашей нации и потомству, что заставить Вас отступить от правил Ваших ничто не смогло. Вы сию твердость характера выказали, но только мне одному. Отчего желаете Вы лишить себя важного преимущества, показав себя в истинном свете, отчего отнимаете у Вашей нации и Европы возможность Вас любить, Вами восхищаться еще сильнее? – Уверен, что Вы меня понимаете и не считаете, что речи мои призваны в Вас тщеславие возбудить. Все степени уважения, какого Вы достойны, не Вам одному принадлежат. Принадлежат они также Вашей нации и всем тем, кто на Вас надеется. Предмет, которым Вы заняты теперь, разумеется, самый важный. Но к твердости, которую Вы по сему случаю выказываете, Вас события вынуждают, и в этом смысле она Вам принадлежит меньше. Вынуждены Вы не так себя вести, как все прочие нынешние монархи, и сделаться исключением из правила. Но все то, что Вы для народного просвещения делаете, принадлежит Вам и только Вам. Ни опасность, ни страх Вас к этой мере не вынуждают, скорее наоборот!
До сего дня считал я дни и часы, которые бесцельно утекали. Теперь считаю дни, которые для действия остаются. То, что уже сделано, сколько-то времени сбережет. Пока еще возможно до конца июля все покончить. Но дольше откладывать нельзя. Если рескрипт, который Вы издать хотели на сей предмет, еще не отправлен, отправьте его, умоляю, не откладывая. Если должен его мне Министр выслать, пусть знает, что обязан это сделать тотчас же, а медлить не смеет.
Рижская финансовая палата получила от министра <финансов> приказ отдать поместье Кольберг в приходе Салисбург в аренду тому, кто больше денег предложит, и с ним контракт подписать. Если Ваш приказ о предоставлении этой земли генерал-суперинтенденту Лифляндии не поступит немедленно, он ее не получит, а никакой другой свободной земли нынче не имеется. Зонтаг вынужден отказаться от места пастора, которое его прежде кормило, потому что не хватает у него сил на две службы