<быть может единственный>, где пекутся о действительности, той действительности, к какой в Вашей Империи питают отвращение. Народное просвещение – Ваше детище, из всех именно оно должно самые глубокие корни пустить; по нему будут потомки о Вашем царствовании судить; останьтесь ему верны.
И Ваш Паррот,
он Вам верен остался и пребудет таковым до последнего своего вздоха.
P. S.
В письме, которое получил я недавно из Германии, идет речь о скорой кампании на Висле. Не посылайте Вашу армию в Швецию. Направьте силы в нашу сторону.
137. Александр I – Г. Ф. Парроту
Санкт-Петербург, 1 сентября [1808 г.][522]
Когда неправ, предпочитаю это признавать. Перед Вами кругом виноват и все доказательства тому имею, а потому спешу несправедливость исправить и в том Вам честно признаюсь. Надеюсь впредь подобных случаев избежать. Покамест шлю с этим письмом все, о чем Вы меня просили[523], и живо сожалею о том, что мог Вам столько неприятностей доставить.
Примите уверения в почтении, которое питаю к Вам уже давно и которое от того, что между нами произошло, только выросло.
[Росчерк]
138. Г. Ф. Паррот – Александру I
[Дерпт], 3 сентября 1808 г.
Возвратился я домой, мой Возлюбленный, мой достойнейший Александр! Хочу потратить первые же минуты после Вашего проезда, чтобы те несколько слов сказать, какие мечтал Вам устно высказать; рассчитывал я, что Вы на землю ступите; так смущен был, так огорчен от того, что не смог сердце Вам открыть. Вынужден был даже за выражением своего лица следить, ибо камергер Ожаровский передал мне сегодня утром Ваше письмо на станции, где весь Университет и другие особы Вас ожидали, и знал я, что с меня глаз не сводят.
Чувствуете ли Вы, какое счастье Вы мне подарили Вашим письмом? О, как оно мне дорого! Признаюсь Вам, мучили меня сомнения. Разум мне внушал, что Вы от меня отдалились, и не находил я, что ему возразить. Но сердце твердило беспрестанно, что это невозможно. О, как счастлив я, что сердце мое оказалось право!
Перечитываю Ваше письмо. Александр! Душа у Вас благородная, возвышенная. Письмо это мне бы наслаждение доставило, будь оно даже не мне, а другому адресовано. Читать в такой душе, как Ваша, уже блаженство великое, но читать так, как читаю я, – величайшее из всех. – Итак, могу продолжать Вас любить, не упрекая себя в слабости, не будучи смешным в собственных глазах, могу не стыдясь предаваться тому чувству, какое сердцу моему сделалось необходимым. Душа моя за Вами в пути следует. Отчего не могу я за Вами последовать в самом деле! – Имею основательную причину этого желать, гораздо более основательную, чем когда Вы в Моравию отправлялись. – Перечтите эту последнюю фразу и взвесьте ее, заклинаю Вас.
Снова Ваше письмо перечитываю и готов себя в неблагодарности обвинить. В те короткие мгновения, что я Вас видел, сказал Вам фразу, которая Вам боль причинила. А сколько боли причинила она мне самому! Но мог ли я от Вас истину утаить? Да, к несчастью, истина в том заключается, что у нас в нынешнем семестре на 25 студентов меньше, чем в прошлом, а, судя по известиям из губерний, ожидалось их по крайней мере на 20 больше. Это ущерб чувствительный и для Университета, и для Вас самих. Угадали Вы причину. Уничтожьте ее. Возвратите Уставу, который Вы сами нам даровали, его естественное значение. Законов достаточно, уверяю Вас. Я не пристрастен; нравственное мое чувство не позволяет мне пристрастным быть в этом деле. Поверьте, что я о благонравии студентов пекусь больше, чем те, кто Вас против них настраивает. Я изблизи это наблюдаю, а Вы – издали; я своими собственными глазами смотрю, а Вы – глазами наших врагов. Ненависть, какую они к нам питают, не умирает. Несколько времени назад думал я, что она ослабела. Но Вы меня сами в обратном уверили. Ее Вы могли увидеть собственными глазами, а опыт – подлый маневр губернатора Рихтера – слишком неопровержимо меня убедил в Вашей правоте. Представил ли наш министр Вам наши возражения? Получили ли Вы письмо мое от 28 июня? Если ни того ни другого не читали, доверьтесь мне. Отзовите распоряжение, Вами отданное, положившись на мое слово. (Если во время путешествия Вашего какого-то студента арестуют справедливо или нет, кто его судьбу решит? Неужели обречен он будет с солдатами взаперти сидеть до Вашего возвращения?) Разве я когда-нибудь Ваше доверие обманывал? Я по сей день Ваш Паррот; в определенном смысле останусь им всегда и другого желания не имею, кроме как им быть во всех смыслах. Университет Дерптский есть Ваше творение. По этой причине я к нему привязан так сильно; иначе попросил бы уже у Вас другое место, на котором не пришлось бы с дворянством Дерптского уезда и с людьми вроде Рихтера в сношения вступать.
Благодарю Вас от имени земледельцев лифляндских за то, что «Дополнительные статьи» завершили[524]. То был первый луч света, который во тьме блеснул и в сердце мое проник. Разделил я радость нашего Сиверса. – Нашего Сиверса! Когда он мне это известие сообщил, забыл, что разорен и что Вы до сих пор не возместили тот ущерб, какой неистребимая любовь к человечеству состоянию его нанесла. Был он счастлив. Может ли обладание царской казной радовать моего Александра, если упускает он случай вознаградить такого человека, как Сиверс, в то время как докучные искатели столько даров выпрашивают с успехом?
Да хранит Вас Господь – Вас и жизнь Вашу! Возвращайтесь – счастливым и довольным! Много разного в этом письме сказал. Чувствую, что требуются пояснения. Будь я уверен, что Вы его получите, непременно бы их написал. Пришлите два слова, умоляю Вас; скажите, нужны ли Вам пояснения.
Ваш Паррот, Всецело Ваш Паррот
послано в Эрфурт
139. Г. Ф. Паррот – Александру I
[Дерпт], 4 ноября 1808 г.
Только десять дней назад написал я Вам[525], Возлюбленный, и вот уже пишу вновь. Не пеняйте за мою докучливость; причину имею очень важную. Касается она и Вас лично, и Университета. В нескольких газетах говорится, что обещали Вы герцогу Веймарскому разрешить лифляндцам и курляндцам учиться в Йенском университете[526], и публика в разрешении этом видит нарушение 17-го параграфа акта постановления для Дерптского университета, согласно которому каждый, кто хочет получить место, предполагающее ученые познания, обязан три года обучаться в Дерптском университете или любом другом университете Российской империи.
Ни секунды не сомневался я, что здесь недоразумение произошло. Уверен, что не хотели Вы нас лишить большей части студентов наших и опровергнуть акт постановления, который сами нам даровали. Однако же существует указ император Павла, запрещающий русским подданным обучаться в университетах иностранных. Издан был этот указ, если не ошибаюсь, в 1799 году и с тех пор отменен не был; так вот, в Йенском университете полагают, что не учатся в нем лифляндцы и курляндцы только из-за этого указа[527]. Благоволите, умоляю Вас, издать указ, в котором указ императора Павла отмените официально, но в то же время публику известите, что тем самым вовсе нет у Вас намерений не соблюдать 17-й параграф акта постановления для Дерптского университета, а, напротив, требуете Вы, чтобы параграф этот в силе оставался и чтобы исполняли его неукоснительно, иначе говоря, чтобы юноши русские продолжали обучение в чужих краях лишь после трехлетней учебы в университете Российской империи. Когда бы дело шло только о соревновании с университетами иностранными, не стал бы я Вас ни о чем просить, ибо убежден, что обучают подданных Ваших в Дерпте не хуже, чем в Йене или Гёттингене. Но против нас действуют репутация вполне заслуженная этих старинных университетов, более строгая студенческая дисциплина, в нашем Университете установленная, и нелюбовь дворянства, особенно курляндского, которое простить до сих пор не может Университету, что он в Дерпте открыт, а не в Митаве; по этой причине, как бы много ни знали наши профессора, с какой бы точностью ни исполняли они свой долг, потеряем мы, однако же, большую часть наших студентов, лишь только параграф вышесказанный нашего акта постановления силу утратит. Университеты иностранные сами подобными привилегиями наделены. Галле, Гёттинген, Йена, Тюбинген обладают такой же привилегией в отношении местных подданных. Неужели же университеты русские, только что созданные и в десять раз большее число препон преодолевающие, чем германские, должны подобного преимущества лишиться?
С Вами дорожное происшествие приключилось на пути отсюда в Петербург, но кончилось благополучно. Небеса хранят моего Александра и Россию. Прощайте, мой Возлюбленный! Не лишайте своего расположения
Вашего Паррота.
P. S.
Позвольте мне Вам напомнить об использовании 6000 рублей, насчет которых в последнем моем письме речь шла. Я в затруднении. Прошу Вас несколько слов мне на сей счет написать; дойдут они до меня наверняка через Гесслера и Клингера.
140. Г. Ф. Паррот – Александру I
[Дерпт], 13 декабря 1808 г.
Мой Возлюбленный!
Вот уже полтора года не имел я счастья Вас видеть, исключая те немногие минуты, какие провели Вы в Дерпте, пока Вам лошадей меняли. Сердце мое ропщет. Известно Вам, что нуждается оно в пребывании подле Вас, в повторении давешних счастливых мгновений. К Новому году приеду я в Петербург и привезу одно свое изобретение, которое, полагаю, Вам удовольствие доставит[528]. Если, однако, предвидите Вы, что приезд короля прусского или какое-либо иное происшествие помешает Вам мне несколько мгновений уделить, дайте о том знать Вашему Парроту. Здоровье мое, мои труды, дорожные траты, печаль, какая меня охватит, если путешествие бесполезным окажется, – по всем этим причинам предпочту дома остаться, если не буду уверен, что желание мое осуществится.