[590]. Составил я русский шифр, для которого тоже одного лишь главного знака достаточно, и воспользовался им для депеши по-русски. Не зная языка, не могу решить, довольно ли этого будет для расшифровки быстрой и верной; признаюсь, сам я им недоволен, потому что есть в нем 4 буквы, нуждающиеся в двойном действии телеграфа, как то 17-й и 18-й сигналы депеши доказывают, и пришлось их связывать с помощью тире ∩. По сей причине решил я составить другой русский шифр с использованием знаков главного и вспомогательного, где 33 буквы русского алфавита изображаются 24 сигналами, из коих 12 первых только с помощью одного главного знака, а остальные 12 – с помощью обоих знаков сразу. Наблюдатель эти последние в своем журнале отмечает горизонтальным тире. Можно было бы даже обойтись без Ъ и Ь, у которых звук не произносится, и освободить номер 12 от двух его букв, которые вписать можно в номер 4. Этот алфавит расшифровывается с большой точностью.
Но насколько я в опытах преуспел, настолько в подсчетах затрат ошибся; рост цен и изменение курса ассигнаций, которое я в расчет не принял, заставили меня выйти далеко за предел той тысячи рублей, которую Вы мне на устройство этих двух телеграфов положили. Вот счет расходам
За один телеграф
Уже истратил я тысячу рублей и больше, чтобы покрыть расходы; но скромность моего состояния не позволяет мне их уплатить целиком. Благоволите отправить мне как можно скорее 1723 рубля и к ним прибавить сумму на перевозку телеграфов в Петербург и прочие расходы, возможно, на дополнительные опыты, которые я еще соберусь сделать. После прибытия телеграфов представлю Вам точный счет со всеми квитанциями.
Впрочем, не опасайтесь, что телеграфы впоследствии столько же будут стоить, сколько эти. Убедился я на опыте, что каждый телеграф со своим телескопом, с телегой для перевозки и всеми принадлежностями не будет стоит и тысячи рублей по нынешнему курсу, а следственно, линия в сотню телеграфов для связи Петербурга с польской границей обойдется меньше чем в 100 000 рублей.
171. Г. Ф. Паррот – Александру I
[Дерпт], 2 ноября 1811 г.
Видел я Сиверса, когда он здесь проездом был; узнал от него подробности нового проекта закона о судебной администрации для крестьян Лифляндии. Если Вы его еще не подписали, благоволите, умоляю Вас, подписание и обнародование отложить на несколько недель. Я Сиверсу высказал самые важные возражения против этого нового проекта, которые его убежденность поколебали, но не уничтожили полностью; не хватило у нас времени, чтобы глубоко в предмет погрузиться и прийти к результату основательному. Продолжу этот спор на письме и возложу на него обязанность самому Вам сообщить, будет ли он после этого новый проект поддерживать. Кажется мне, что ни он, ни комитет не осведомлены в должной мере о действии поистине благотворном, которое оказало первое положение о крестьянах, Вами дарованное, и что заблуждаются они насчет английского суда присяжных, введение которого здесь почитаю я невозможным.
Рижская консистория делает Вам представление, чтобы Вы благоволили Зонтагу присудить аренду Кольберга. Позвольте мне эту просьбу поддержать и напомнить, что я Вас еще три года назад об этом просил.
Надеялся я получить ответ на последние мои письма, с которыми отправил я к Вам мой труд и доклад о телеграфах. Касательно труда моего ответил мне министр, но ни одного слова от Вас не передал. Касательно же телеграфа надеялся я, что сначала пришлете Вы мне дополнительные 2000 рублей, которые я на телеграфы потратил, ибо эта нехватка денег стесняет меня чрезвычайно. Впал ли я у Вас в немилость? Чем мог ее на себя навлечь? Благоволите мне несколько минут уделить, чтобы меня в противном уверить. Разлучен я с Вами физически и бесконечную боль испытаю, если прибавится к этому разлука моральная. Если чем-то провинился, скажите, в чем моя вина; я ее признаю охотно, а Вы мне ее простите, или же сумею я оправдаться. Вы сами наверняка не рады на меня обиду копить. Чувство, которое столько лет жило, не может прекратиться, не ранив чувствительное сердце.
Ваш Паррот, неизменно прежний.
P. S. Приговор тем троим, что разбили стекла, вынесен по всей строгости закона[591]. Получите Вы об этом официальный доклад.
172. Г. Ф. Паррот – Александру I
[Дерпт], 26 ноября 1811 г.
Вот, мой Возлюбленный, доклад о последних моих опытах с телеграфом. Сделаны они с полным алфавитом из 24 знаков и уничтожают последние сомнения относительно использования этого инструмента на русском языке. <Прибавил я к ним французскую депешу, которая с помощью этого алфавита расшифровывается без двойных букв.> Вдобавок убедился я с помощью этих опытов, что телеграф для армии можно уменьшить вполовину и сделать благодаря этому вдвое удобным для перевозки.
Вы мне до сих пор не ответили; оставляете Вы меня в затруднении относительно оплаты расходов. <Как мне поступить?> Я теряю кредит; стыдно мне слышать, как меня заплатить просят, а мне нечем.
Есть у меня к Вам важная просьба касательно наших училищ и касательно почетных смотрителей, которых в каждом уездном училище завести необходимо[592]. По причинам, которые Министр привел, могут они быть полезными в большей части русских губерний, но в наших губерниях будут в высшей степени вредны. Это новая власть, власть чужеродная, которой дух народного просвещения неведом, которая действовать будет часто в противном направлении и никакой управы на нее не сыщется, поскольку всегда найдет она поддержку у влиятельного дворянства. Понимаю прекрасно смысл этого указа; смотрители должны играть роль представительную, чтобы училищам придать больше блеска и обогатить их дарами. Но даров не будет, а почетные смотрители захотят быть не просто орудиями, станут вмешиваться в мелочи и наших инспекторов мучить. Указ не обозначает границы их власти, не уточняет, кто их назначать будет, Университет или дворянство (дворяне лифляндские уже своих назначили, не дожидаясь объявления Вашей воли), не решает, будут ли они подчиняться Университету или нет. А если захотим мы на них жалобу подать, кому станем жаловаться? Суду? Процессы длятся годами, а Университет, который только Сенату подчинен, будет вынужден, вопреки акту постановления и Уставу, предстать в губернском суде и погрязнет в целом океане новых дрязг. Министр главной причиной назвал презрение публики к обычным инспекторам, однако здесь оно неизвестно. Наши инспекторы по большей части уважением пользуются и почетом, а когда бы его и не имели, от введения новой должности уважения им не прибавится. Министр вообще полагает, что училища в глазах общества низко пали. Не знаю, прав ли он по отношению к России. Но по отношению к нам он заблуждается очень сильно. Восьмилетние труды наши помогли преодолеть предубеждение, поначалу существовавшее; училища наши процветают, а публика в этом уверена. Оставьте же нам первоначальное устройство, сделайте в указе исключение для наших губерний. Вы ведь уже так поступили однажды, когда в Устав учебных заведений внесли важные изменения по нашей просьбе[593]. Успех справедливость тогдашней меры подтвердил; то же и сегодня повторится. Проекты указов сочинять легко, но судить об их воздействии на опыте – задача куда более трудная, и разрешить ее только на местах можно. В подобных случаях должен министр непременно с университетами советоваться. Благоволите, мой Возлюбленный, не разрушать плод наших усердных трудов восьмилетних; позвольте институту нашему укрепиться, не колебля его новыми потрясениями, после того как он от первых устоял; настала, наконец, пора нас в покое оставить.
Стоило мне большого труда это представление согласовать с Советом университета; каждый из членов совершенно убежден в его необходимости, но многих смущает мысль, что Вы на нас до сих пор сердиты из-за дела князя Лобанова. Я их успокоил; сказал им, что Вы слишком справедливы для того, чтобы эти две столь разные вещи смешивать, сердце у Вас слишком доброе, чтобы, однажды покарав, продолжать гневаться. Подтвердите мои слова; не просто удовлетворите нашу просьбу, но благоволите выразить нам Ваше удовлетворение нашими действиями, ведь они, уверяю Вас, доказывают лучше, чем робкое и преступное молчание, любовь нашу к общественному благу и к Вашей особе.
Официальное представление с этой же почтой отправляется. Благоволите его к себе затребовать, если Вам его в первые же дни не покажут. Дело не терпит отлагательств; если Вы решения сразу не примете, вынуждены мы будем покориться.
Досаждаю Вам и это чувствую; но в том моя участь, как Ваша участь – императором быть. Не поминайте лихом
Вашего Паррота.
173. Г. Ф. Паррот – Александру I
Санкт-Петербург, 30 декабря 1811 г.
Только что приехал я в Петербург. Имею лишь одно желание – увидеться с моим Возлюбленным, который мне уже 15 месяцев знаков жизни не подавал, хотя сердце мое в них испытывало столь острую нужду. Множество важных предметов хочу Вам представить <их осуществление потребует слишком много>; благоволите мне уделить <как можно раньше> вскоре один из тех восхитительных часов, которые составляют счастье моей жизни, если возможно, еще прежде Нового года, дабы с началом года смог я начать труды свои для Вас. – С какой радостью получу после столь долгого перерыва первые строки, Вашей рукой набросанные! Не прекращайте никогда любить существо, которое в жизни или в смерти всецело Вам принадлежит.
Ваш Паррот
174. Г. Ф. Паррот – Александру I
[Санкт-Петербург], 3 января 1812 г.
Позвольте мне, Возлюбленный, о себе напомнить. Занятия Ваши слишком многочисленны для того, чтобы не боялся я быть забытым; благоволите мне несколько слов написать и уверить, что буду я иметь счастье Вас увидеть. Изъян физика – во всем определенности добиваться; слабость человека чувствительного – от неопределенности страдать. Будьте снисходительны к этому изъяну, свойственному, как Ва