м известно,
Вашему Парроту.
175. Г. Ф. Паррот – Александру I
[Санкт-Петербург], 7 января 1812 г.
Вот уже девять дней, как я здесь нахожусь, тратя без всякой пользы деньги, необходимые для содержания семейства моего, и даже узнать не могу, хотите Вы меня видеть или нет. Если впал я у Вас в немилость, благоволите по крайней мере мне об том сообщить. Сердцем угадать не могу, чем я немилость заслужил, не говоря уж о презрении, о каком мне Ваше полное молчание говорит. – Презрение! Великий Боже! Вспомните, как часто Вы меня прежде уверяли, что мое уважение, мою привязанность цените очень высоко, как годом раньше разбранили меня за сомнения в Ваших чувствах на мой счет.
Если можете меня в чем-то упрекнуть, справедливо или нет, упрекните. Если в чем-то я перед Вами виноват, охотно это признаю; если же нет на мне вины, сердце Ваше избавится от подозрения, которое, должно быть, Вас самого мучит.
Сами Вы должны желать решить, как Вы ко мне относитесь. Каким бы виноватым я Вам ни казался – Боже мой! я, виноватым перед Вами! – Вам самому на руку понять, в чем тут дело. Поверьте, добиваясь от Вас решения, я о Вашем благополучии пекусь по крайней мере не меньше, чем о своем. Осмелюсь Вам предсказать, что наступит день, когда, узрев, какая ужасная пустота Вас окружает, тщетно станет Ваше сердце искать друга, кому сможет поведать тайные горести, жгучие муки, которые только излияниями дружбы излечиваются. Тогда пожалеет оно о том, что презрело единственного друга, который в течение девяти лет одержим был желанием оставаться таковым. Мои страдания оттого, что я Вас потерял, Вам радости не принесут. – О, как я страдаю уже теперь, выводя эти слова!
Ваш верный Паррот
176. Г. Ф. Паррот – Александру I
[Санкт-Петербург], 13 января 1812 г.
Вы меня о терпении попросили четыре дня назад. Поверьте, мой Возлюбленный, что мне ни терпения, ни настойчивости не занимать. Но у меня только и есть времени свободного, что эти каникулы. В последний день января обязан быть на посту, а осуществление тех важных проектов, какие я Вам представить намерен, потребует моего здесь присутствия в течение нескольких недель. Благоволите бросить взгляд на мое положение. Поездка моя неофициальная и официальной быть не может; мало того, что я деньги трачу попусту, но и пребывание мое здесь могу продлить только вследствие Ваших точных приказаний. Снедаемый желанием Вам пользу принести, всегда оказываюсь, как говорится, между двух стульев и потому без опоры. При каждом новом усилии рискую рухнуть. – О, поверьте, что и настойчивости, и терпения у меня вдоволь, и если я Вас поспешить прошу, имею на то причины серьезные. Беглый взгляд на предложения, какие я Вам уже столько лет делаю, убедит Вас без сомнения, что я Вас не пустяками занять хочу.
Не оставайтесь глухи к речам
Вашего Паррота.
177. Г. Ф. Паррот – Александру I
[Санкт-Петербург], 25 января 1812 г.
Мне здесь всего несколько дней жить осталось, ибо долг предписывает 1 февраля в Дерпте находиться. Скажите же наконец, умоляю Вас, желаете ли Вы меня видеть. Не стану Вам говорить (потому что уже сказал), как сильно страдал от этой неопределенности все 27 дней. Но должен Вам другое сказать: нужно мне с Вами поговорить не только о Дерптском университете и народном просвещении вообще, но и о еще нескольких вещах чрезвычайно важных.
Во-первых, хотел Вам представить телеграфы, которые, как я Вам уже писал, удались даже больше, чем я ожидал. Вдобавок надобно счета оплатить, ведь уверен я, что не желаете Вы ни моего разорения, ни моего бесчестия.
Во-вторых, хотел я своим пребыванием здесь воспользоваться, чтобы провести опыты с новым пушечным ядром, которое Вам предложил. Чем больше об этом думаю, тем больше убеждаюсь в точности своих расчетов. А если урон от этих ядер окажется хотя бы вдвое больше, чем от обычных, то преимущества их неоценимы.
Наконец, хотел Вам предложить способ улучшить пушечный порох уже произведенный и провести опыты, чтобы убедиться в полезности этого изобретения.
178. Г. Ф. Паррот – Александру I
[Санкт-Петербург], 28 января 1812 г.
Государь!
Молчание Ваше мне доказывает более убедительно, чем любые слова, что Вы нашим особливым отношениям желаете положить конец. – Итак, не остается мне ничего другого, как к Вашей справедливости воззвать и попросить принять счет расходам, какие от меня изготовление телеграфов потребовало, и приказать выплатить мне до моего отъезда 1850 рублей 82 копейки, которые потратил я сверх тысячи, от Вас для этой цели полученной, поскольку общая сумма расходов равняется 2850 рублям 82 копейкам. Не спорю, сильно превышает она ту сумму, какую я три года назад положил на изготовление двух телеграфов. Но в нее входят также
Эти телеграфы, Государь, суть Ваша собственность, и я умоляю Вас назвать мне особу, которой бы я их передать мог, ибо нахождение их в Дерпте меня стесняет ничуть не меньше, чем невозможность их оплатить.
В настоящий момент, когда лишаюсь я счастья быть Вам более близким, что прочие Ваши подданные, почитаю своим долгом перед Вами и перед самим собой представить Вам счет другого рода, касающийся всего того времени, когда блаженные эти отношения длились.
Не стану Вам напоминать в подробностях о начале этих редких отношений. Слава Вам за то, что Вы предо мной явились, что угадали во мне сердце, не недостойное того возвышенного сближения, какое Вам осуществить захотелось. Я этому пленительному чувству предался беззаветно и с энтузиазмом. Тем не менее, как ни был я тверд в своих правилах, я не забывал о слабости человеческой натуры и счел необходимым в договор нашей дружбы внести условие, согласно которому не уступите Вы никогда искушению меня одарять милостями, сходными с обыкновенными; мне Вашего сердца было достаточно.
Я слово сдержал. Орден Владимира, как Вы знаете, принял по необходимости, хотя прежде министру объявил, что мне его не надобно. Оплатили Вы расходы на три мои поездки сюда, потому что я совершенно не способен был самостоятельно это сделать. Говоря короче: был я беден, когда к Вам приблизился, так же беден теперь, когда Вас покидаю, а вдобавок нажил, Вам служа, тысячу врагов, которые Ваше отдаление от меня назовут немилостью и с мною обращаться станут как с человеком, которого некогда страшились, так как он их интриги разоблачал, но который теперь Государевой милости лишился.
О! если когда-нибудь захочется Вам опять приблизить к себе душу чувствительную и порядочную, – вспомните о Парроте и оставьте эту злосчастную мысль. Не подвергайте никого тем сердечным мукам, от каких страдаю я уже целый год. В течение восьми лет владел я Вашим сердцем и оттого испытывал счастье, которое возвышало меня над моей судьбой и над самим собой. Счастлив был, как ни одному смертному никогда не удавалось. Отвечал Вам тем, что любил Вас всем сердцем; служил Вам девять лет ради этой любви. Принимал любые облики, смирялся с любыми ролями, приучался к любым трудам, лишь бы Вам быть полезным; всегда Вам правду говорил, нередко правду самую суровую, нелицеприятную, ибо Вас уважал так же сильно, как и любил. Итак, мы квиты. – Вот чем утешаюсь теперь, когда Вас теряю. Вот подушка, на которую голову преклоню надежно в тот момент, когда прощусь со всем прочим, что мне в сем мире дорого. Одно лишь сожаление преследовать будет меня в вечности – сожалеть буду о том, что не смог Вас на тот путь направить, какой искали Вы в первые годы, на путь, который бы Вас кумиром человечества сделал, единственный, который в эту страшную эпоху способен Вам и жизнь, и корону сохранить. – Прощайте, мой Александр! – Простите мне эти слова в последний раз.
Ваш Паррот
179. Александр I – Г. Ф. Парроту
[Санкт-Петербург, 29 января 1812 г.][594]
Я Вас всегда уважал и любил, но экзальтацию Вашу никогда не одобрял и не разделял. Она Вас всегда за пределы, разумом предписанные, увлекает. – Вы всякий раз для приезда сюда выбираете конец декабря и проводите здесь начало января, а это из всего года то время, когда я в силу обязанностей, какие мой сан на меня налагает, менее всего досуга имею. К этим препятствиям, связанным с временем года, добавились еще и текущие обстоятельства политические. Прошел ли хоть один день после Вашего приезда, когда бы я свои труды не закончил в половине одиннадцатого или даже в одиннадцать вечера? А ведь вставал в шесть утра. А много раз приходилось мне работать целые ночи напролет. И вот уже из того, что не могу я Вас принять тогда, когда Вам хочется, выводите Вы, что впали в немилость! И вот Вы уже выходите из терпения! – Когда бы Вы от меня ожидали аудиенции пятиминутной, уже давно бы мы увиделись; но подумал я, что хотите Вы со мной долгую беседу иметь, как прежде. – Знайте, что будь я Вами серьезно недоволен, тогда бы непременно Вам написал. Но полагая, что нахожусь с Вами в тех же сношениях, что и прежде, я с Вами не церемонился и дожидался первого свободного дня, чтобы Вас увидеть. Объявляю Вам теперь, что смогу Вас принять не раньше, чем в четверг после обеда. – Государственные дела прежде всего. – Что же касается Ваших счетов, надеюсь, что не могли Вы сомневаться в том, что будут они оплачены в точности. Прилагаю к сему сумму за телеграфы, чтобы Вас в том уверить, а когда сообщите Вы мне, во что обошлись Вам две последние поездки, оплачены будут и они.
Вот письмо в духе Ваших посланий.
Весь Ваш
[Росчерк]
180. Г. Ф. Паррот – Александру I
[Санкт-Петербург, 29 января 1812 г.][595]
Не могу Вам не сообщить как можно раньше, со всем хладнокровием, на какое я способен, что письмо Ваше возвратило покой в мое сердце, вернуло мне счастье,