Я Вашему Величеству уже сказал: не стану делать секрета из того, что глупцы называют падением (невозможно упасть тому, кто вовсе и не поднимался – в том смысле, как они себе это представляют). Обреку себя оскорблениям и гонениям, какие они на меня вовсю обрушат, исходя из своих правил (Вашему Величеству известно, почему), и которые уже начались. <Укроюсь плащом собственной совести и чувства порядочности, которое меня заставляет презреть возможность притворяться, будто я по-прежнему сохраняю доверие, каким больше не обладаю.> Обреку себя всему этому, убежденный, что Ваше Величество не могут меня даже при желании от гонений избавить, хотя бы Ему этого и захотелось, а искомое воздаяние найду в голосе собственной совести и нежной дружбе почтенных людей, которые мне верны останутся.
Государь! Если когда-нибудь случай вторично сведет Ваше Величество с существом чувствительным, которое, привлеченное благородством Вашей души, пожелает полностью предаться Вам, заклинаю Вас именем Божества, которое Вы почитаете, как и я, оттолкните его немедля. Да будет Вам довольно одной жертвы чувства!
Таковы последние звуки голоса, который одиннадцать лет отзывался в душе Вашего Величества. Быть может, должен был я их иначе произнесть и печаль мою скрыть. Но хочу остаться верным самому себе; притворяться никогда не научусь.
Честь имею оставаться с глубочайшей покорностью
Вашего Императорского Величества
смиреннейший, послушнейший и всепокорнейший слуга
Паррот.
203. Г. Ф. Паррот – Александру I
Дерпт, 27 марта 1821 г.
Государь!
Старейший из профессоров дерптских дерзает смиренно приблизиться к престолу Вашего Императорского Величества с запиской в руках. Законы империи это всякому подданному позволяют, а чрезвычайные обстоятельства требуют мер экстраординарных.
Полагаю своим священным долгом привлечь в настоящий момент внимание Вашего Императорского Величества к червю, точащему изнутри Дерптский университет, коего являетесь Вы августейшим и дражайшим основателем. Если, однако же, сия записка будет иметь несчастье не понравиться Вашему Императорскому Величеству, если любовь моя к добру, если усердие мое меня ввели в заблуждение, благоволите, Государь, поверить, что виноват в том один лишь автор; Университет о моем поступке не знает, хотя успеху моему будет рукоплескать.
Граф Ливен этой записки не читал. Но я дерзаю просить Ваше Императорское Величество благоволить о ней сообщить ему и только ему одному, по причинам, которые понять нетрудно.
Молю Небо со всем пылом, на какой я способен, чтобы позволило оно Вам возвратиться целым и невредимым в Отечество[634], где обрели бы Вы как можно больше источников удовлетворения и счастья. Это желание искреннее и глубоко прочувствованное того, кто себя именует со всей правдивостью, чистотой и самой абсолютной преданностью,
Государь,
Вашего Императорского Величества
всепокорнейший и послушнейший слуга и подданный
Паррот.
Приложение
[Записка об управлении Университетом и училищами Дерптского округа]
Дерптский университет с самого своего рождения и постоянно во все последующие годы осыпан был бесценными милостями августейшего его основателя. Злополучные времена оказали на этот институт влияние пагубное, но Император недавно эти ошибки исправил с добротой и щедростью, Ему одному присущими[635]. Наконец он даровал Университету графа Ливена, попечителя в самом благородном смысле этого слова, человека чистого, который в самом деле тот, кем кажется, ревностный друг наук и добродетели, гонитель безнравственности и беспорядков. Теми же прерогативами гордятся и училища Дерптского округа.
А между тем два этих важных института страдают от червя, который тайно точит их изнутри, поглощает самые благородные их силы, хотя внешне сохраняют они видимость здоровья и мощи.
Сей скрытый червь, сия внутренняя немощь – это педантичное следование формам, доведенное до немыслимых крайностей, которое умножает до бесконечности количество дел и нечувствительно превращает ученое сообщество в канцелярию.
Дерптский университет есть учреждение, которое в миниатюре содержит в себе почти все области управления, какие есть в большом государстве: расправу и суд по гражданским делам над всеми своими членами, надзор за благочинием студентов, заведование финансами, внутреннее управление, сношения с прочими правительственными учреждениями, цензуру книг и, наконец, руководство училищами, которое само в себе почти все эти области управления содержит. Наконец, первая обязанность профессоров в том состоит, чтобы вести свои занятия, готовиться к ним, изучать новейшую литературу каждый по своей научной части, а вдобавок умножать славу Университета и собственными сочинениями расширять пределы науки.
Во всех других департаментах каждая из этих отраслей управления подлежит в каждой губернии особой коллегии, которая исключительно своим предметом ведает. Здесь же профессора обязаны всеми этими делами усердно заниматься, а сверх того и учеными быть; меж тем требуют сегодня, чтобы они все эти обязанности выполняли с той же обстоятельностью, с тем же педантизмом в соблюдении форм, с тем же обилием бумаг, с каким каждая из других коллегий только своей областью ведает. В течение первых двенадцати лет существования Дерптского университета правительство этих требований не предъявляло, и совершенно справедливо; ибо если бы тот же мелочный дух сопутствовал основанию Университета и училищ в Дерптском округе, устройство этих важных институтов, быть может, не было бы никогда закончено; ныне же нельзя не удивиться тому, что управление ими требует труда в три раза большего, нежели их создание. Ведь в течение этого первого периода дерптская училищная комиссия располагала только половиной секретаря и одним писцом. Новый устав ей даровал одного секретаря полностью и двух писцов. Затем пришлось третьего писца добавить, а сейчас вынужден Университет нанять еще трех писцов экстраординарных, одного для этой самой комиссии, двух для других канцелярий университетских; ректор и даже попечитель работой задавлены и не успевают необходимые бумаги писать, а те из профессоров, которые имеют несчастье к делам быть причастны, вынуждены главным своим призванием пренебрегать ради того, чтобы исполнять обязанности, которым надлежало бы только средствами быть, а они своей многочисленностью цель поглощают.
Но это не все: потеря времени, уходящего на столь великое множество пустяков, – еще наименьшее зло. Университет над своей головой ощущает постоянно меч ответственности, который на него готов обрушиться за любое самое мелкое отступление от этих бесполезных формальностей. Привести это может к тому исключительно, что страх станет движителем всех наших действий, иначе говоря, морально нас парализует, после того как двадцать лет трудились мы из усердия, из любви к добру. <А если можно Дерптскому университету поставить в вину дурное поведение нескольких человек за все 19 лет[636], какому сообществу невозможно подобный упрек предъявить и какое сообщество с бóльшим усердием избавлялось от этих недостойных, которые в его лоно проникли?>
Однако нам возражают
1) Что работу, если ее между 25 или 30 профессорами поделить, выполнить можно с легкостью.
2) Что другие университеты российские покоряются безропотно этим формальностям, которые в Дерпте тягостными находят.
На первое возражение отвечаем мы, что не всякий профессор способен деловым человеком быть, что редко в одной особе съединяются способности к наукам и к управлению и что, следовательно, все административные обязанности падают на плечи горстки людей <которые выдающимися талантами одарены и принесли бы больше чести Университету своими учеными трудами, если бы им на это время оставили>. Но помимо этих немногих <в числе семи-восьми человек>, шестнадцать профессоров, все, кто научными институтами заведуют, такими как три клинических института, кабинеты анатомии, естественной истории, физики, химии, астрономии и проч., также стеснены оказываются мелочными формальностями даже в святилищах своих наук, где стеснение это чрезмерное все губит. Автор сей записки полагает, что имеет право коснуться деликатного сего предмета, ибо он не меньше усердия выказывал в делах, чем в науке, но ныне вынужден признать, что в настоящих обстоятельствах служить этим двум господам невозможно.
Что же до второго возражения, на него ответить еще легче: не дай Господь Дерптскому университету сделаться тем, чем стали университеты Московский, Харьковский и Казанский, которые, впрочем, достойны лучшей участи! Но педантичное следование формам, если оно продолжится, и Дерптский университет перечисленным заведениям уподобит.
Автор сей записки далек от того, чтобы желать все без исключения формы упразднить. Формы необходимы повсюду, в делах общественных и частных. Но не должны они только ради самих себя существовать, должны зависеть от цели учреждения и ей служить, а не поглощать ее. Вода для человека необходима и целительна, но наводнение целые деревни уничтожает, разоряет целые провинции.
Кажется, начали это понимать, и Министерство народного просвещения делает попытку дать каждому университету Директора, обязанного дела вести[637]. Однако сей директор, слишком незначительный, чтобы сотворить добро, довольно значительный, чтобы сотворить все зло, какое пожелает, уничтожит истинный дух наук и усердие куда быстрее, чем все формы вместе взятые. Чуждый Университету, потому что он не ученый и быть им не может, если хочет свое дело делать, ибо он не Университету подчинен, а исключительно своему начальству, он постоянно пренебрегать будет или захочет пренебречь и бережным обхождением, в каком науки нуждаются, и почтением, какого ученые заслуживают. Например, пожелает он, чтобы химик и физик давали ему отчет в каждой капле кислоты или алкоголя, в каждом стакане, разбитом во время опыта. Стремясь дать почувствовать свою власть, желая показать вышестоящим свою незаменимость, не имея иной цели, кроме как вести дела и ежегодно представлять министру тысячи канцелярских бумаг, дабы доказать свое усердие и трудолюбие, станет он угнетать профессоров, притеснять ректора и ради соблюдения форм может даже до того дойти, что свяжет руки попечителю, над которым, не подавая виду и, главное, не будучи этого достоин, получит действительную власть. Автор сей записки краснеет при одной мысли, что увидит однажды, как его коллеги угождают этому безвестному человеку, дабы уберечься от его притеснений или оскорблений. Напротив, автор с истинным удовольствием свидетельствует свое почтение попечителю, потому что попечитель стоит слишком высоко, чтобы желать притеснять, потому что отношения Университета к попечителю основаны на доверии и привязанности. Попечителя все любят и уважают, директора все будут ненавидеть и презирать, и обоих вполне справедливо. Опыт уже предоставил на этот счет больше свидетельств, чем автор сей записки привести осмеливается. – Университет в нынешнем его виде образует со своим попечителем и министром гармоническое целое; директор сделается пятым колесом, бесполезным, а следственно вредным, и доверие между Университетом и естественными его начальниками уничтожит.
Сколько власти дано будет директору? Будет ли он стоять выше ректора, наравне с ним или ниже его? В первом случае ректор будут унижен и потеряет свою власть над своими коллегами и студентами. Во втором случае будет между этими двумя начальниками существовать вечное и неизбежное соперничество. В третьем директор бесполезен, а с делами справляться сможет так же хорошо начальник канцелярии, у которого, однако же, не будет права никого притеснять. Вот уже 6 тысяч лет человечество мучается и воюет, дабы найти способ уравновесить разные ветви власти в государстве. Великая эта проблема в Дерптском университете решена. Университетский совет <свободно дела внутренние обсуждает, попечитель за ним надзирает и занят делами внешними, министр всем управляет монархически> вопросы обсуждает, попечитель соображения взвешивает, а министр решение принимает. Что станет делать директор? Станет сложности создавать – чтобы иметь что сказать; станет недоверие сеять – чтобы себе важности прибавить. Напрасно старались уверить Императора, будто можно будет сыскать для каждого университета феникса, который всего этого не захочет; у кого должность есть, тот желает иметь влияние, и первые опыты проделанные уже доказывают это слишком явно. О! Когда бы сей великодушный Император благоволил еще раз в своем Дерптском университете побывать – вид сего учреждения, невольное чувство, которое испытал бы Он в окружении сокровищ науки, там благодаря Его милостям собранных, и признательных профессоров, в нем родителя и опору видящих, сердце бы Ему само подсказало, как должно этим учреждением управлять.
Каково происхождение всех этих избыточных форм, число которых с каждым днем умножается? Имя ему недоверие. Правительство, часто обманываемое собственными служащими, никому не доверяет и полагает, что помешает – или надеется помешать – вероломству, нагромождая формальности как препоны для злокозненности и злоумышлений. Три неудобства стали следствием этого убеждения. Первое состоит в том, что каждая новая формальность, воздвигаемая как преграда перед мошенником, в то же самое время становится новым стеснением (смею даже сказать новой жестокостью) для человека честного. Ибо государство не должно воображать, что те, кто проекты законов сочиняет, кто придумывает эти формальности, превосходят в ловкости тысячи мошенников, которые днем и ночью только и думают о том, как эти препоны преодолеть; это тайная война, в которой большинство всегда в победе уверено. Второе неудобство в том заключается, что начальник департамента, оскорбленный столькими формальностями, ослепленный огромным множеством деталей, в которые он вынужден углубляться, в конце концов (как гласит немецкая пословица) за деревьями уже не видит леса. Вот тогда-то и наступает раздолье для нижестоящих мошенников! Третье неудобство есть развращенность, до которой доводит государственных чиновников тягостное ощущение, что им не доверяют. Надо обладать добродетелью поистине нерушимой, чтобы сохранять честность, когда знаешь, что государство всех без исключения обманщиками считает; и человек, который исполнял бы свой долг, когда бы видел, что ему хоть сколько-нибудь доверяют, становится плутом, потому что правительство его к таковым причисляет; хочет он быть достойным того, как с ним обходятся. Доверие облагораживает человека и укрепляет в нем добродетель; недоверие иссушает его сердце, парализует его душу всю без остатка (Священное Писание говорит: форма убивает, дух животворит[638]). В результате, коль скоро правительство на нравственную ответственность не полагается, ответственность гражданская для злодея становится химерой, а для человека добродетельного – кошмаром. Примера общего и разительного достанет, чтобы эти истины явить в самом ярком свете. Император создал для ревизии счетов особый департамент под началом государственного контролера[639], потому что Сенат, которому была эта ревизия вверена, не имел достаточно сил и со счетами тридцатилетней давности, в его недрах пылившимися, справиться не мог. Император почувствовал, что несправедливо, бесчеловечно, даже смешно спустя 30 лет спрашивать с человека, который, по всей вероятности, уже умер, а даже если жив, неспособен предоставить сведения, с него требуемые, а следственно, и себя оправдать. Идея была совершенно справедливая, но исполнение в химеру ее превратило, потому что взялись за те дела, на которых Сенат остановился, и начали работу со старых счетов; их до сих пор и изучают. Чтобы сделался этот департамент по-настоящему полезным, надо начать с того, что все прошлые счета <до года, когда департамент ревизии был создан> объявить верными и упразднить в их отношении всякие расследования, а ревизию начать с текущего года, за верное приняв сальдо года предыдущего. В этом случае сможет Государственный контроль с текущими делами справляться, проводить ревизию счетов каждого года в течение года следующего и ответ требовать вовремя, то есть, можно сказать, вора ловить с поличным, а честного человека оправдывать. Университет Дерптский не однажды высказывал пожелание, чтобы счета его исследовали и с него подозрения сняли, но тщетно. Особливо те из его членов, которые ректорами были, видят с тревогой, что лежит на их семействах ответственность совершенно непосильная, какие бы замечания Государственный контроль ни счел нужным сделать как по содержанию, так и по форме. Та же беда грозит всем честным служащим государственным, тогда как плуты при должностях, которым долгая отсрочка позволила обогащаться безнаказанно, оставляют семьям денежные средства для доказательства собственной невинности.
Может ли правительство никому не доверять? Безусловно нет. Монарх не может сам все делать – когда бы он этого захотел, не сделал бы ровно ничего; вдобавок, не доверяя собственным служащим, утрачивает он благородную радость от царствования, которую ощутить может, лишь если во все тонкости управления входит и убеждается таким образом, что составляет счастье своих подданных. Позволить ему людям доверять – значит возвратить ему его собственное счастье и счастье его народа. Но, возразят мне, нужно по крайней мере ограничить поелику возможно число доверенных лиц, дабы иметь уверенность, что вас не обманывают. – Быть может; но в таком случае не нужно на плечи этих доверенных лиц взваливать работу, многократно их силы превосходящую, ведь они эту непосильную работу переложат на плечи других, и вот так рождается Бюрократия – и правит всем и вся! Разве не проще, естественнее и надежнее доверием почтить коллегии, которые в государственной машине по-настоящему трудятся и действуют в согласии с истинным порядком тех вещей, какие ежедневно перед своими глазами имеют? Такое обхождение нимало не исключает, впрочем, надзора со стороны вышестоящих, который осуществлять будет тем легче, что число бумаг и служащих меньше станет, а управление – проще. Университет Дерптский со своим попечителем и училищами составляет целое, где все части в общем благе заинтересованы. Члены его имеют средства к существованию и незаконной выгоды не ищут; вдобавок любовь к наукам ставит их выше подлых мыслей об обмане, если же можно привести пример противного, а именно производство в степени двух недостойных особ[640], то случай этот произошел во времена, когда жалованья не хватало на содержание семейств, к тому же виновные профессора были в прошлом юрисконсульты, уже развращенные этой деловой сферой, преступление же свое совершили во время каникул, когда остановить их мог бы только ректор, но он этим мошенничеством и руководил. Взяты меры к тому, чтобы подобное повториться не могло. Говоря короче, существует в Дерпте корпоративный дух и благодаря ему здесь желают добра, защищают честь Университета, надзирают за каждым индивидом, а тех, кто, невзирая на голоса трудолюбия и религии, о своем долге забывает, принуждают к нему, взывая к чувству чести. Но сей корпоративный дух существовать не может ни под властью оскорбительного педантизма, ни под началом деспотического директора; сменится он страхом; члены Университета в конце концов все действия свои ограничат стремлением <посредством соблюдения форм> ответственности избежать, а Университет автоматом сделается, марающим бумагу.
Наконец, зададимся вопросом: какова цель этого нагромождения форм, этой кучи бумаг, которая самих начальствующих под собой погребает? Цель эта двойная: удостовериться, что профессора свой долг исполняют, а управление финансами Университета и училищ происходит без злоупотреблений. <Вот долг профессоров: занятия вести усердно и прилежно, всеми силами дух и сердце студентов образовывать, самим беспрестанно учиться, чтобы двигаться в ногу с совершенствованием наук, и вдобавок еще заниматься делами. Бумаги и формы к этой цели не приближают.> Долг профессоров по природе своей таков, что надежно и достойно его исполнять только усердие помогает. Можно предположить в теории, что некий профессор свои обязанности выполняет равнодушно и почти никакого добра не совершает, причем ни попечитель, ни министр, ни тем более директор при всей своей бдительности ему это доказать не способны. <Но Университет в недрах своих имеет надзирателей могущественных, которым все внутренности сего учреждения ведомы, – ректора, который обо всем происходящем знает, если не обременяют его бесполезными трудами, и студентов, чье верное чутье никогда не отказывает, когда надобно оценить усердие и таланты профессоров. Если же найдется профессор, способный пренебречь и выговором ректора, и гласом общественным, то такой профессор, подобно перезрелому фрукту, оземь падет неминуемо по воле попечителя и Университета, и для этого формальности потребны лишь самые простые. В Дерптском университете явлено уже было тому не одно доказательство. – То же рассуждение верно и применительно к училищам.>
Вторая цель, связанная с финансами, так незначительна, что человек, не привыкший к формам с рождения, не способен уяснить, зачем огромные средства пускаются в ход для того, чтобы Дерпту помешать деньги расточать. Ежегодная сумма, которую Император Дерптскому университету выделил, равняется 337 710 рублям ассигнациями. Если вычесть из нее деньги, идущие на жалованье профессорам и служителям, на пенсии, стипендии, премии, поездки с инспекцией по училищам и приезд новых профессоров, а также прочие твердые расходы, раз и навсегда определенные и не могущие быть расхищенными, остается лишь около 90 000 рублей, из которых злоумышленники могли бы какую-нибудь малость удержать; но в эту сумму входят еще 46 100 рублей, идущие на содержание ученых институтов, вверенных попечению 16 профессоров (которые, впрочем, этими деньгами не распоряжаются, а только выписывают счета для оплаты), так что в конечном счете едва остается в Университете 44 000 рублей, пригодных для мелкого мошенничества. Так вот, для того чтобы этим мелким хищениям помешать, вполне довольно Университету своего казначейства, составленного из ректора и четырех деканов, которые ежегодно сменяются, причем в конце каждого года действия их подлежат генеральной ревизии, которую производят от имени Университетского совета три его члена. Сходным образом дело обстоит и с финансами, выделяемыми на училища Дерптского округа. Штатная сумма на их содержание равняется 214 550 рублям ассигнациями, из них на жалованье, оплату помещений и проч. уходят 161 350 рублей, так что для незаконной наживы остается около 53 000 рублей. Меж тем доказано на опыте, что даже при самых строгих формальностях мелкие эти мошенничества низших чинов совсем прекратить невозможно, если низшие эти чины не желают честно жить. Предположим, что мелкие эти кражи могут лишить Университет одной тысячи рублей в год и такой же суммы – училища, стоит ли ради этого нагружать работой сверх всякой меры и утеснять такое количество профессоров, а также директоров и инспекторов училищ, у которых множество других дел имеется, и ослаблять как силы их, так и усердие к собственным обязанностям? Дай-то Бог, чтобы во всех отраслях управления, которые стоят казне 550 000 рублей ежегодно, можно было бы хищения ограничить 2000 рублей, то есть 1/276, или менее чем 2/5 копейки с рубля! Ради того, чтобы добиться невозможного, помешать этой растрате и вести дела согласно предписанным формам, Университету приходится, как было сказано выше, оплачивать труд четырех писцов сверх того количества, какое в Уставе указано, иначе говоря, тратить ежегодно 3200 рублей и мучить своих членов и тех, кто в училищах трудится!
Все эти соображения вместе придают автору сей записки смелость умолять Императора позволить Университету представить Его Императорскому Величеству официальным образом план простого и надежного управления Дерптским университетом, к его нуждам приспособленный.
Конечно, против любого плана такого рода, отличного от того, который, кажется, для всех прочих отраслей управления узаконен, могут возразить, сказав, что он с прочими не согласуется. – Но зачем его согласовывать? Министерство финансов платит, Государственный контролер ежегодно ревизию счетов производит. На что знать этим двум департаментам, каким образом и по какому праву деньги были израсходованы? Этим ведать надлежит Министерству народного просвещения, которое в том разбирается, которому счета представляются незамедлительно и которое, после собственной своей ревизии, касающейся способа расходования и его законности, передает их в Государственный контроль, который проверяет точность расчетов. – Государство, возразят мне, есть тело органическое, в котором все составляющие должны друг с другом согласовываться. Посмотрим же, какие средства употребляет природа, чтобы создать организм самый совершенный – организм человека. Разве она одинаковые сосуды и одинаковые способы действия использует для кровообращения, пищеварения, дыхания, секреции, ассимиляции? Вовсе нет; она для каждой из этих функций не только отдельные органы завела, но даже совсем различные один от другого способы действия. Желать создать органическое тело, слив все исходные элементы в одну-единственную форму, – значит желать быть мудрее и умнее, чем само Божество. Из-за этого злосчастного единообразия, которое хотят насильно ввести в управление, сделалось нынче искусство править таким сложным, ибо вместо того, чтобы дать дорогу простоте, порождает оно тысячу неизбежных исключений, которые обновляются каждый день, и, следственно, столько же мелочей, в которых иначе не было бы нужды. В конце концов из единообразия этого вытекает презрение к законам, которые предстают повсюду либо вредными, либо недействующими; самым же несчастным человеком в государстве оказывается монарх, который обязан всё подписывать и одобрять все те злоупотребления, что порождены этими единообразными законами, сочиненными с помощью линейки и циркуля для всех департаментов от одного конца Империи до другого. Искусство править – не геометрическая задача, а величайшая задача морали и логики, и для решения этой задачи педантизм форм не пригоден совершенно.