[Дерпт], 10 августа 1824 г.
Государь!
<Не могу больше сдерживать> Учинил бы я насилие над всеми моими чувствами, когда бы стал дольше сдерживать ревностное мое служение Вашим интересам, Вашей славе, Вашей дражайшей особе. <Учиняю над собой насилие вот уже несколько лет.> Сто раз хотел взяться за перо, но столько же раз останавливался, боясь либо подать голос слишком рано, либо осмелиться с Вами о столь великих интересах говорить, не пользуясь вполне Вашим доверием. Сегодня с картины Европы сброшены покровы; являет она результаты очевидные <которые должны для Вас быть очевидны>; что же до доверия, любовь моя к Вам так велика, что заставляет забыть об опасности Вас прогневить. Накажите меня, если я неправ. Но благоволите <не ради меня, но ради собственного Вашего интереса> вспомнить, что в 58 лет энтузиазм более грезам не подвержен <и стремится только рассеять тьму, какой политика Ваших так называемых союзников Вас окружает>. Мой взгляд на Европу сложился в ходе уединенных занятий научных, исхожу я из фактов и результатов общеизвестных, не гнушаясь снизойти до тех махинаций, какие были пущены в ход для достижения этих результатов <пагубных для истинных Ваших интересов>.
Благоволите, Государь, прочесть прилагаемую записку до конца, какое бы действие ее начало на Вас ни оказало <и бросьте после этого взгляд на средства, пущенные в ход и Вам известные куда лучше, чем мне. Тогда перестанете Вы верить в справедливость и искренность политики европейской, во фразы, постоянно повторяемые, каждый раз в согласии с повесткой дня. Собственный интерес есть единственный закон, какому все действительно повинуются, а с 1813 года все интересы были соблюдены, за исключением Ваших>.
Рискую Вам не потрафить. Когда бы не любил я Вас так же, как прежде, сидел бы молча в своем кабинете физическом. Что мне до Европы? Никогда в жизни ни единой страницы не опубликовал на темы политические, хотя не составило бы это мне труда. Но буду думать, чувствовать, писать для Вас одного до последнего вздоха. В этом вся жизнь
Вашего Паррота.
P. S.
Говорю я в этой записке о религии. Благоволите, Государь, вспомнить, что в те времена, когда гордились многие атеизмом, я был христианином в душе и публично, что, когда ханжество и лицемерие окружили <после 1814 года> Ваш трон, я к этому обскурантизму не присоединился, а во времена более недавние, когда мистика утратила свое главенство, напечатал рассуждение о Библии (какого имеете Вы экземпляр), доказывая тем самым, насколько мало я склонен следовать общему движению, которое вскоре (по закону крайностей) поставит на повестку дня равнодушие[644]. <По-прежнему ли остается в должности г-н Магницкий, сей бич истинной религии и народного просвещения Вашей империи?>
Дочь Вашего Сиверса вновь в Петербург приехала. Государь! Если не благоволите Вы ей помочь без промедления <могу положа руку на сердце Вас заверить>, имение ее предков неминуемо будет взято в секвестр и продано, а имя достойного ее отца, который всегда об <Ваших интересах> интересе общественном пекся больше, чем о своем собственном, поругано.
Приложение
[Записка о внешней политике России]
Государь!
Возвели Вы Россию на степень политического могущества, которое тревожит Европу и внушает Австрии, Пруссии и Германскому союзу страх за собственное их существование. Вдобавок выказали Вы таланты, свидетельствующие, что умеете Вы распоряжаться колоссальною властью. Тревога по сему поводу не может успокоена быть личной Вашей умеренностью, ибо ни одно государство не должно безопасность свою основывать на моральных качествах соседа, а Политика не только о настоящем заботится, но и о будущем. Итак, существует лига великих держав, против Вас действующая <тех самых, которые себя Вашими союзниками именуют>; не может она не существовать <хотя о себе и не объявляет>, и цель ее есть не что иное, как желание Вас ослабить. Но какими средствами? Конечно, не войной. <Желают они войны избежать, потому что обернулась бы она неминуемо к выгоде исполина, когда бы пришлось ему сражаться с пигмеями, которые сообща действовать не умеют, если доходит дело до боя.> Для ослабления Вашей империи прибегают к Политике <и рычаг, к которому прибегают, заключается в том, чтобы Вас занять> и полагают, что добьются цели, если сосредоточат Ваше внимание на бесплодных переговорах, которые Вас удаляют от истинных Ваших интересов и отнимают у Вас ту популярность, которая в 1813 году Вас кумиром всей Европы сделала. Бросьте взгляд, Государь, на конгрессы, которые состоялись с тех пор, включая Венский, на их число, их длительность, на труды, каких они Вам стоили, на предметы обсуждения и их направление[645]. А сегодня Вас приглашают также влиять на состояние дел в Америке – Вас, у кого нет флота, который бы командовал на море так, как командуют Ваши армии на континенте, а ведь против Вас выступать будут Англия и Соединенные Штаты Америки. Но дело не только в этом; все, что сделано было и Европе <человечеству> (исключая кабинеты) не пришлось по нраву <вся отвратительная сторона этих переговоров>, – все это Вам в вину ставят. Именно Вы, подсказывают публике наемные писаки, попрали основания законной власти; именно Вы принудили к покорству Неаполь и Сардинию, не даровав им конституцию, какую даровали Польше; именно Вы восстановили права короля Испании, а нечто вроде амнистии вырвал наконец у этого жестокого короля герцог Ангулемский[646]. Вы на окраине Европы царствуете; нет у Вас авторов, чей голос слышен бы был европейской публике; <советуют Вам даже от публики подальше держаться> в чужих краях запрещают все писания о России, как за нее, так и против, тогда как в распоряжении прочих держав миллионы писателей имеются и общественным мнением управляют. Потомство, <надеюсь> разумеется, за Вас отомстит, если отыщет подобающие анналы; но отыскать их не сможет; вдобавок речь идет о настоящем времени и настоящих Ваших интересах.
<Но, Государь, позвольте мне Вам сказать, что облегчаете Вы существенно чужестранцам исполнение их замыслов посредством своих военных поселений[647]. Они сейчас Ваши средства истощают, а лишь только устроятся окончательно, раздробят Империю, если не в Ваше царствование, то в царствование Вашего преемника. История это доказывает, а Ваши мелкие соперники уже эту пору поджидают. Сии поселения суть надежда Европы. Охотно предоставлю тому доказательства в другой записке.>
Бросьте взгляд, Государь, на Ваши сношения иностранные, и поймете Вы, что величайший гений не способен противостоять стольким противникам разом: расчетливому хладнокровию Англии, хитрости князя Меттерниха, тайным махинациям кабинета Версальского. Не называю Пруссию. Она с Россией граничит и парализована возвращением рейнских провинций; лавирует, как может, раздавленная ролью, какую ей Фридрих II завещал <тайно берет она сторону Ваших так называемых союзников>. Но все эти заговоры не более чем паутина, которую разорвете Вы с легкостью, если вспомните об истинных своих интересах, если заговорите на языке собственных Ваших правил, которые Вашим союзникам не по вкусу. Надеюсь, Государь, что доброе Ваше сердце не будет Вам впредь советовать в дружбу Ваших собратьев верить, ибо дружба эта никогда на деле не существовала, а существуй она даже на деле (но этого быть не могло, ибо слабость <Франца и Фридриха Вильгельма[648]> этих господ не способна ни при каких обстоятельствах смешаться с <энергией Александра> Вашей мощью), всегда уступать будет и не сможет не уступать интересам Политики.
Греки – Вы, должно быть, удивитесь, что написал я Вам две страницы о Ваших сношениях политических, их не назвав, – греки просят Вашей помощи[649] как люди, как древняя нация, как христиане, причем христиане греческие <вероисповедания греческого>. Сия тройственная мольба, к Вашему сердцу обращенная, не могла Вас не тронуть, а между тем Вы их оставили и даже их депутатов не приняли! Но ведь их освобождение создало бы Англии соперника в Средиземном море, который бы через двадцать лет во всех морях с нею соперничать стал; но ведь их освобождение создало бы для Австрии опасного соседа, который бы ее отвлекал в будущих столкновениях с Россией; но ведь их освобождение раздробило бы Турцию, вследствие чего эта держава не смогла бы Вам больше палки в колеса ставить в любой войне, и отняло бы у Франции вечную ее надежду влиять на дела Леванта. – Итак, не ради защиты законной власти заставили Вы замолчать естественное Ваше чувство и пожертвовать Вашими интересами; это Политика дерзнула сыграть на Вашем чувстве справедливости, после того как она Мальтой завладела, Ионическими островами, мысом Доброй Надежды, Венецией и проч.
Впрочем, не посредством обращения Ваших доводов против них самих, метода, Вас недостойного, намерен я перед Вами интересы греков защищать; хочу и должен я их защищать именем публичного права, человечества и Религии.
Право, это верховное правило морали, должно первым возвысить свой голос. Вы, Государь, в теории вовсе не отрицаете, что существует такой уровень угнетения гражданского и религиозного, которого нация, порабощенная варварами, долее терпеть не может, не рискуя прослыть достойной своего унижения и своих бедствий. Признали Вы на практике, что тирания турок этого уровня достигла, в противном случае взяли бы Вы сторону султана, как взяли сторону королей неаполитанского, сардинского и испанского. Вдобавок дела до того дошли, что правительство турецкое уже объявило о своем намерении, если победу одержит, истребить греков или переселить их как рабов в Азию, и по понятиям своей варварской морали оно право, потому что никогда не сможет греков полностью поработить. Те способы, какими оно с греками войну ведет, недавняя резня на Псаре суть предвестия того, что дальше произойдет. Так вот, у нации столь жестоко угнетаемой имеются всего три способа гнет облегчить: ходатайство перед тираном, вмешательство чужестранных держав и мятеж. Первый способ испокон веков употреблялся без успеха, и в этом отношении можно применительно к недавнему времени в известном смысле правительство турецкое оправдать, ибо даже если бы обнаружилась у него добрая воля, недостало бы у него сил ее в ход пустить, ведь им янычары помыкают, а любой из его пашей затевает мятеж, когда ему заблагорассудится. Не будучи более способным своих соплеменников сдерживать, как могло бы оно защитить греков <ненавидимых мусульманами>? Но заслуживает ли подобное правительство номинального существования, какое ему Европа предоставила? Слабость к краху ведет; таков закон природы и в физике, и в политике, и в морали.
Вмешательство чужестранных держав не состоялось, потому что нет судьи там, где нет жалобщика. А жалоба <или даже просто ходатайство> перед чужестранными державами уже есть проявление мятежа, более грозное и опасное, чем прямые попытки освободиться. Вдобавок опыт последних лет доказал, что ходатайства <увещевания> чужестранных держав никакого действия не производят.
Если не доверяете Вы, Государь, этим основам публичного права, откройте великую книгу истории, где согласие наций решает на практике, что есть право. История нового времени представляет нам великие картины, изображающие свободу Гельвеции, признаваемую в течение пяти столетий самой Австрией; изгнание Стюартов, ставшее источником преуспеяния Англии; освобождение Голландии, признаваемое в течение уже двух столетий Испанией; избавление России от татарского ига, признанное прекраснейшим свершением русской истории; свободу Соединенных Штатов Америки, узаконенную Францией при Людовике XVI. Найдется ли не скажу писатель, но монарх, который поставит под сомнение законность существования этих государств: Швейцарии, России, Голландии, Соединенных Штатов, английской конституции? Был бы я слишком многословен, Государь, если бы стал Вам перечислять все события такого рода, которыми богата древняя история. Но благоволите открыть Библию, сей кодекс христианской веры и морали, сию священную книгу, которую все правители (исключая Папу) предоставляют ныне для чтения всем своим народам[650]. Прочтите там историю освобождения народа израильского из египетского плена, и Вы удивитесь как сходству, так и различию изложенных фактов. Авраам, глава кочевого семейства, жил в земле Ханаанской. Его внук Иаков, гонимый голодом, переселился в Египет, где один из его сыновей, став визирем царя египетского, отвел своей семье для поселения округ Гесем. Впоследствии народ израильский в течение четырех столетий изнывал под невыносимым гнетом фараонов. Моисей, хотя с нашей точки зрения должен был испытывать признательность к царской семье, решил возвысить свой народ[651]. Но ощущая, что униженный сей народ не может мериться силами с Египтом, замыслил он исполинскую идею увести у фараона два миллиона подданных за пределы страны, а вдобавок забрать у египтян все золото и серебро. Но это не все: народ Израиля предъявил свои права на землю Ханаанскую, по той причине, что <глава племени> их патриарх жил в ней пятьсот лет назад. В самом деле, сорок лет они сражались и наконец отвоевали эту землю, истребив всех ее жителей, чтобы занять их место. И все это сделалось при непосредственном вмешательстве Божества[652].
Греки тоже изнывали в течение четырех веков под оттоманским игом, с той разницей, однако, что земля, где они живут, есть истинное их отечество, которого не покидали они последние 3000 лет <и с которым связаны они самыми славными воспоминаниями>. Подобно народу израильскому, желают они избавиться от невыносимой тирании, но не желают ни завоевывать чужую землю, ни истреблять народ, ее населяющий, они защищают свою родную страну, свою старинную собственность. Вы конечно, верите, Государь, что Провидение печется о судьбе народов. Оно вдохновило Моисея на избавление народа Израиля от египетского ига, оно вдохновило <Арминия> Германна на освобождение Германии от господства римского. – Станьте же Моисеем, Германном для греков; можете Вы им стать легко, не боясь упреков в неблагодарности; ибо дочь султана Вам жизнь не спасала, а двор константинопольский Вашим обучением не занимался. Вас к этому человечество призывает; и если бы даже усомнились Вы в Вашем благородном сердце, которое Вас к тому подталкивает, общий голос всей Европы (за исключением того, что говорит Политика), дары, которые со всех сторон к грекам притекают, переселения сочувствующих в их страну, помощь, какую Вы сами оказываете греческим изгнанникам, хотя они в глазах турецкого правительства суть не кто иные, как мятежники, даже самоубийство лорда Каслри – все Вашему чувству служит оправданием.
Религия свой возвышенный голос присоединяет к голосу права и сострадания. Греки суть Ваши братья, более близкие Вам, чем любой другой народ, и если они падут, пять миллионов христиан исчезнут с лица земли, а потерю эту тысячи миссионеров и за столетие не смогут возместить. А если Порте удастся их покорить, тогда вмешательство Ваше придет слишком поздно, чтобы облегчить их участь, и Вы первый о том пожалеете. Они греческие христиане, предкам которых Ваша нация обязана своей Религией, первой своей промышленностью, первыми началами просвещения <а следственно, той ролью, какую играет она ныне на сцене мира>, зачатками того, чем она сделалась ныне. Вы, Государь, создали Священный союз ради защиты Религии, но ведь не той, какую мусульмане исповедуют, от Религии Вашей; и вот священные Ваши союзники отговаривают Вас от намерения спасти христианскую религию и предотвратить непоправимую утрату, какую может она понести. Разоблачите, Государь, разоблачите этих заговорщиков <которые сумели даже в течение четырех лет тайно поддерживать Турцию в ее отказе, вопреки подписанным трактатам, освободить Молдавию и Валахию, тогда как довольно было всерьез сказать этому шаткому правительству, что в Вашей власти за полтора месяца положить конец присутствию Оттоманской империи в Европе>, которые так долго козни плетут и Вашу истинную славу разрушают. Станьте спасителем героического народа, который доказал страшной этой пятилетней борьбой, что он свободы достоин. Не посмеют Вам припомнить собственный Ваш образ действий в делах неаполитанских, сардинских и испанских. Там надобно было доказать, что солдатня не может безнаказанно революции устраивать. Здесь все иначе; у греков солдат не было; они рождаются под знаменем свободы, как происходило это на полях Платей, Марафона, Бородино, Лейпцига <и побеждают всегда не числом, а этим энтузиазмом, который доказывает, что восстание греков есть не дело партийное, а следствие воли всей нации; и четыре года жесточайшей войны, которую ведут они героически, доказывают, что желают они свободы всерьез. Отчего же их без помощи бросать? Приведет это только к еще большему кровопролитию и, быть может, уничтожению нации и ее Религии>. Это не заговор, но необходимое следствие гнета, доведенного до последней крайности.
Итак, право, человеколюбие, Религия и даже здравая Политика, особливо Ваша, Государь, требуют освобождения греков. Ваша политика, говорю я, Ваше положение по отношению к Европе и Ваше имя перед лицом потомства; ибо пришла пора доказать, что Вашу добрую волю можно обманывать и терпением Вашим можно злоупотреблять лишь до поры до времени, но не вечно.
Примем это за правило и рассмотрим, как намеченного добиться можно. В способах у Вас недостатка нет. Но не вздумайте рассчитывать на переговоры. Объявите Вашу волю и немедленно приведите ее в исполнение. Скорость обеспечит успех почти без кровопролития и обманет заурядных политиков, ибо дело будет сделано прежде, чем они опомниться успеют. Ваши границы с Турцией проходят по левому берегу Прута и по берегу Дуная (от Прута до Черного моря). Одна из Ваших больших армий стоит неподалеку[653]. Можно ее собрать под предлогом передислокации. Провиант заготовлен будет по большей части в Одессе, оттуда и из Херсона отправят его на кораблях вдоль побережья, чтобы обеспечить главную армию. Армия эта, состоящая из 150 000 человек и снабженная многочисленными понтонами для перехода через небольшие реки, вторгнется через Измаил и двинется по берегу моря прямо на Константинополь. Это армия береговая. Ее путь, включая возможные отклонения, не превышает 600 верст, которые преодолеть можно без труда за 40 дней. Вторая армия, состоящая из 100 000 человек, движется в то же самое время по левому берегу Дуная, это армия внутренняя. Она провиант легко отыщет в Валахии, где отправит примерно 25 000 человек, разделенных на небольшие отряды, вглубь этой провинции, чтобы <уничтожить турецкие силы, там находящиеся> ее держать под надзором. Дойдя до Челеи у впадения Искыра в Дунай, пошлет она 50 000 человек через Бессарабию[654], чтобы завладеть перевалами Македонии, тогда как остальные 25 000 вдоль Дуная дойдут до Оршовы и там соединятся с сербами. Армия в Валахии будет тогда же с той стороны угрожать Австрии, тогда как другая крупная Ваша армия (не та, что Дунай перешла) будет ей грозить поражением со стороны Галиции. Армия береговая оставит несколько обсервационных частей, чтобы окружить или захватить те хилые крепости, которые на своем пути встретит, и край этот удерживать, колонну из 25 000 человек отправит из Бургаса или Варны в Адрианополь, а 100 000 человек придут к вратам Константинополя. Армия, в Македонии находящаяся (половина внутренней армии), будет эту провинцию держать под надзором, а небольшой отряд в 15 000 человек отправит вдоль реки Вардар в Салоники, откуда соединятся они без труда с греками из Фессалии, тогда как другие отряды займут позиции на реке Дрино, дабы провиант доставлять своей армии, ибо в Македонии его отыскать нелегко. Таким образом эти 250 000 русских покроют всю Турцию некоей сетью, и сей народ рабов, наглый и безжалостный в пору благоденствия, трусливый в пору бедствий, в ужасе ощутит, что армии Ваши стоят повсюду, и даже не будет помышлять об обороне, особенно если станут его как можно менее притеснять и не будут на его Религию нападать. Решит он, что в страну его целый миллион русских вступил, а в газетах очень кстати будет объявить хотя бы о половине этой численности. Константинопольская армия захватит азиатские Дарданеллы и поселение Скутари, чтобы завладеть обоими проливами.
<Единственная держава, которая Вам препятствия может чинить, это Англия в смысле снабжения береговой армии. Но путь из Константинополя в Лондон и из Лондона в Константинополь хоть по морю, хоть по суше занимает сорок дней, а за это время Ваша береговая армия уже до Константинополя наверняка дойдет. Вдобавок предпочтет Англия прибавить к вознаграждениям, уже ею полученным (Ионические острова и Мальта), остров Родос.>
Когда эта военная операция, <в ходе которой не прольется даже половины той крови, что пролилась в Испании[655]> которая обойдется почти без пролития крови, закончится, нужно будет решить, что делать с завоеванной страной, – вопрос зачастую куда более трудный, чем само завоевание. Поскольку цель – освобождение греков, надобно им создать государство, составленное из всего того, что называлось прежде великой Грецией, включая Македонию и острова Малой Азии, и дать им национального короля с представительным правлением, дабы отнять у нации прежнюю страсть образовывать мелкие республики. Вы, Государь, возьмете под защиту их свободные выборы с помощью двадцатипятитысячной русской армии, которая будет уже находиться в Салониках, куда депутаты съедутся. Коринф сделается столицей нового королевства, у которого границей будут служить на северо-западе река Дрино, на севере горная цепь, отделяющая Македонию от Болгарии, на востоке река Стримон, которая Македонию отделяет от Румелии вплоть до Контессы, и Эгейское море вплоть до континентальной Малой Азии, а на юге и на западе море Средиземное.
Это основание нового государства истинно европейского, это возвращение Греции ее старинных прав <с долговечной конституцией> вернет Вам любовь Европы и станет, Государь, памятником нерушимым Вашей славе.
<Остальную часть европейской Турции составляют турецкие Хорватия и Далмация, Босния, Сербия, Валахия, Молдавия, Болгария и Румелия. Провинции эти можно сохранить в составе Оттоманской империи (хотя это и нежелательно, поскольку означать будет, что работа сделана лишь наполовину) или же поделить между Россией и Австрией, с тем чтобы эта держава в покое оставалась, а она таковой останется тем более, что будет ей известно о наличии у Вас, помимо армии, в Турции стоящей, еще 500 000 человек, готовых выступить и дойти до самой Венгрии.> Что же до прочих завоеванных провинций, есть два способа ими распорядиться: либо вернуть их Турции, а Вам оставить только славу и возмещение военных убытков, либо их разделить между Россией и Австрией. Первый выбор имеет ту выгоду для Вас, что докажет полное Ваше бескорыстие, и ту невыгоду для человечества, что сохранит азиатскую тиранию и исламизм в этих провинциях. Если выберете Вы второй способ, тогда, Государь, сможете сохранить Молдавию и Валахию полностью, Болгарию вплоть до реки Искыра, которая вблизи Софии протекает, и Румелию. Австрия получит в этом случае Хорватию и Далмацию вкупе с пашалыком Скутари вплоть до реки Дрино, Сербию и западную часть Болгарии до Искыра, так что Австрию от России отделять будет водная граница, образуемая Дунаем от Челеи до Оршовы и Искыром от Челеи до Македонии.
Нет нужды долго перечислять выгоды политические и торговые, которые от этой великой операции воспоследуют. Одного взгляда на карту довольно, чтобы их оценить. Австрия благодаря этому получит область, которую объединить сможет с венецианской Далмацией, Венгрией и Банатом. Россия получит, помимо плодородных провинций, оба берега Дуная <там, где река эта наиболее судоходна>, весь западный берег Черного моря, проливы Дарданеллы и Константинопольский <который в это море закрывает доступ всем европейцам>, и горы Румелии, бесспорно богатые самыми разными рудами. Наконец, как в этих краях климат тот же, что в Италии и южной Франции, сами турки там виноградники станут сажать, и это их заставит куда скорее, чем любые проповеди миссионеров, ислам на христианство сменить, если их к тому мягкое обращение правительства европейского будет склонять.
Легионы греков из континентальной Малой Азии, истомившиеся под турецким игом, переселятся в многочисленные черноморские порты и оживят посредством торговли Румелию и Болгарию.
Вы, Государь, сможете выбирать между двумя способами, пока завоевание не закончится, но лишь только выбор сделаете, обнародовать его и исполнить надобно одновременно. Ничто Вас остановить не сможет. На Вашей стороне мнение всей Европы, сила Ваших армий и энтузиазм Вашей нации, которая сердцем и душой будет Вам благодарна за освобождение братского народа греческого и увидит в этом освобождении неуклонную Вашу решимость православную веру поддержать.
Последняя сложная задача – как спасти Вашего посла. Но ее решить будет легче, чем прежде, если посла заранее предупредить. Прочие послы смогут, если захотят, его примеру последовать. В подобных случаях за деньги все можно сделать.