Итак, Государь, возьмите это дело в свои руки. Станьте ангелом-хранителем Петербурга. Защитите столицу Вашу от ярости океана. Времени терять нельзя; трех месяцев, которые после обсуждения плана останутся, от силы хватит на то, чтобы начать приготовления столь же многочисленные, сколь и неотложные к весенним работам. Позвольте мне в них свой слабый вклад внести. Я вновь за свой труд возьмусь. Благоволите мне сказать, что согласны его почтить своим вниманием. Одна строчка Вашей рукой с лихвой вознаградит меня за огорчения, причиненные необходимостью все переделать <Неужели стал я этого недостоин, хотя одиннадцать лет имел честь от Вас столько писем получать? Не упускаю ни одного случая быть полезным.>, и неужели откажете Вы мне в сем, невзирая на любовь мою к Вам и на усердие, с каким ловлю я все случаи пользу принести знаниями своими и деяниями?
Ваш Паррот
212. Г. Ф. Паррот – Александру I
Дерпт, 10 января 1825 г.
Государь!
Выезжаю я в Петербург и прибуду туда одновременно с этим письмом. Еду представить Вам мой труд и надеюсь, что не откажетесь Вы взглянуть на него и на его автора и тем даровать ему самую желанную награду. Еду в Петербург также и для того, чтобы своим присутствием ускорить окончательное решение. Ведь если работы должны весной начаться, времени терять нельзя. Кроме тех причин не откладывать начало работ, какие я приводил в последнем письме, есть и еще одна, первая мысль о которой привела меня в дрожь. Вообразите, Государь, что во время наводнения и урагана, подобных тем, какие 7 ноября приключились, вспыхнет пожар. Что станется с Петербургом и его жителями? Не хочу рисовать ужасную эту сцену. Но она возможна!
<Да хранит Вас Господь от такого несчастья.>
Доканчиваю последнюю страницу моего плана.
Ваш Паррот
Строки эти были уже написаны, когда получил я официальную бумагу от моего Министра, где по приказанию Его Императорского Величества сообщают мне, что «как уже представлено было множество проектов такого рода, Вам надлежит и Ваш представить в Главное управление путей сообщения Его Императорского Высочества Принца Вюртембергского»[661].
Порву ли теперь свое письмо? – Нет. Дерзаю просить Вас, Государь, в мое сердце заглянуть. Увидите там, Государь, только упорство, надежду, привязанность к Вашей дражайшей особе, которую ничто победить не может.
Принимаете Вы архитекторов, которые представляют Вам планы обычных зданий, а меня отсылаете в Управление, которое охотно обойдется как со школяром (уже дважды это произошло, и в деле о карнизах, и в деле о казармах[662]) с человеком моего возраста, ученым, <чья слава> чье имя во всех европейских странах известно. <Честь народного просвещения в том заинтересована, чтобы со мною так не обходились.>
Не боюсь, Государь, <испытаний> научных дискуссий; напротив, надеялся, что вверите Вы общую идею защиты Вашей столицы от наводнений и снабжения ее гидротехническими сооружениями, которых ей от основания не хватает, чрезвычайному комитету, составленному из самых просвещенных членов Адмиралтейства, Департамента путей сообщения и Инженерного корпуса. Надеялся, что сами примете общую идею моего плана, а затем меня в этот комитет отошлете для ее обсуждения. Ибо напрасно, Государь, было бы надеяться план такого масштаба постичь по одному лишь описанию, которое, хотя и более пространным вышло, чем я предвидел, не содержит, однако же, многих сведений и расчетов, которые, будь они тоже изложены на письме, превратили бы эту записку в целую книгу, не говоря уже об опровержении замечаний, которые могут быть сделаны.
Если есть у Вас, Государь, некое предубеждение против меня, какое смею я полагать незаслуженным, бросьте лишь беглый взгляд на мои планы, и Вы почувствуете, что обширный этот труд достоин того, чтобы Вы о предубеждении забыли хоть на мгновение. <Вдобавок известно Вам, что я в этом деле не новичок. Видел и изучил>
Жить буду у академика Круга, в доме Академии на Васильевском острове. Благоволите мне туда приказания прислать.
213. Г. Ф. Паррот – Александру I
Санкт-Петербург, 12 января 1825 г.
Государь!
Исполнил я Вашу волю. Представил мою записку и чертежи герцогу Александру Вюртембергскому, который их в течение 4 часов в моем присутствии изучал с большим тщанием. Не мне повторять все то лестное, что он мне по сему поводу сказал; уверен, что он уже Вашему Величеству свой доклад представил.
Но хочу Вас, Государь, об одной милости попросить! о единственной награде за эту работу, за мою поездку, за мое усердие. Впрочем, ни на что не притязаю и прошу эти слова в буквальном смысле трактовать. Только на одно притязаю – на счастье еще однажды в жизни Вас повидать. Неужели откажете Вы мне в этом последнем свидании? Неужели сердце Ваше к моей мольбе останется глухо? Неужели можете Вы быть жестоки <и несправедливы> с Вашим Парротом, которого так часто к сердцу прижимали? Только одного хочу – Вас увидеть. Хочу знать, каковы отношения наши; хочу это из Ваших уст услышать. Право имею об этом спрашивать, потому что я Вас любил, потому что Вы меня любили. Мне Вас жаль, да, мне Вас жаль, и не хотел бы я оказаться на Вашем месте, если Вы это чувство романическим называете. Не презирайте Вашу юность, о которой Россия и целая Европа вместе сожалеют; не презирайте мое чувство, по-прежнему юное, но созревшее и укрепившееся благодаря разуму, опытности и самому возрасту. Не сражайтесь с божественной Вашей природой. В миг, когда все <что Вам сегодня принадлежит>, Ваш двор, Ваша армия, Ваша империя и происки держав, все растворится перед Вашим взором в тумане, отделяющем время от вечности, в этот миг вспомните Вы Вашего Паррота. – Сделайте же так, чтобы воспоминание это утешающим было и драгоценным.
Попросил бы я у Вас еще одной милости – в последний раз Императрицу повидать. Желаю в последний раз в сердце моем запечатлеть облик того редкого существа, какое Небеса Вам даровали. Вы меня ей представили в первый раз. Закончите же так, как начали. Подарите мне, подарите Вам самому еще одно из тех мгновений, когда предавались Вы чистому счастью, которое из сердца, из одного лишь сердца проистекает. После этого будьте для меня Императором, только Императором.
Молчание Ваше будет для меня жесточайшим из ответов. Если откажете мне в просьбе, сделайте это по крайней мере собственноручно, одной-единственной строкой.
Ваш Паррот
214. Г. Ф. Паррот – Александру I
[Санкт-Петербург, конец января – начало февраля 1825 г.][663]
Государь!
Узнал я вчера от герцога Вюртембергского, что после рассмотрения планов в комитете, на сей предмет учрежденном, последует второе рассмотрение в Совете гидравлического департамента[664], а затем этот департамент из всех предложенных идей составит окончательный план, который будет Вам представлен. Итак, в конечном счете решение за Вами будет, а я только этого и хотел. По правде говоря, желал бы я, чтобы Вы соблаговолили председательствовать в комитете, куда герцог войдет и два или три самых образованных члена департамента, и чтобы каждый из планов, которые сочтут достойными допустить к соревнованию, был бы в Вашем присутствии рассмотрен и автор каждого такого плана имел бы честь самолично свои идеи развивать и защищать, когда до его плана черед дойдет. Два заседания, каждое по несколько часов, позволили бы Вам, Государь, о каждом пункте судить и, следственно, самому выбрать лучшее на основе всех сведений, какие бы Вы во время заседаний узнали. Но поскольку уже избран, кажется, иной порядок, позвольте мне, Государь, предложить Вам на страницах нижеследующих несколько неизменных правил, каких придерживаться надобно, чтобы никакому риску не подвергаться и не покупать несколько посредственных выгод ценою неоценимых потерь. – Естественно, исхожу я из того, что Вы приказали себе доставить планы и записки.
Я, Государь, объявил герцогу, что не жду, не желаю никакого вознаграждения за этот труд и мою поездку; поручил ему Вам это передать. Но объявление это не исключает мысленной оговорки. Прошу у Вас вознаграждения, того самого, какого так часто у Вас просил, – возможности Вас еще один раз повидать. Когда последнее письмо Вам писал, глубоко был огорчен Вашим равнодушием, и горькие эти чувства слишком часто меня посещают. Теперь чувствам прикажу молчать; обращается к Вам один только разум.
Прошу у Вас одной-единственной встречи, и если полагаете Вы, что нынешние Ваши правила (после десяти лет, причем десяти лет, столь богатых великими событиями, допускаю я, что должны были они в чем-то измениться) с моими несовместны, тогда встреча эта станет последней. Вам не придется даже мне эти неприятные слова говорить; скажу их сам.
Бросьте взгляд на прошлые наши отношения. Вспомните о многочисленных советах, которые я <Вам давал> взял на себя смелость Вам давать, которых Вы у меня просили. Разве нашелся среди них хоть один, который бы Вам зло причинил? Вспомните, что сказали Вы мне однажды: «Я о Вас думал на поле сражения при Аустерлице; меня подло предали». Неужели думаете Вы, что австрийцы были единственными, кто внутри и снаружи Вас предает? Вспомните дело Сперанского; были Вы так признательны за совет, который я Вам дал и который Вашу боль хоть отчасти утишил. Разве пытался я, по примеру многих других, хоть когда-нибудь Вас себе подчинить? Разве не ограничивался всегда тем, что Вам представлял факты и правила, но Вас к решению не подталкивал? Великий Боже! Хотел я, чтобы царствовали Вы, Вы один; всегда хотел только этого одного, это составило бы мое счастье, мою славу, какая самому Божеству пришлась бы по вкусу. Разве система народного просвещения, которую я Вам предложил и которая, к несчастью, только в Дерпте приведена была в исполнение, не удостоилась и не удостаивается по сей день одобрения Европы? а если и вызывает она неудовольствия, то лишь потому, что не осуществлена во всей своей чистоте.
Но пускай ныне мои советы Вам не нужны, разве чувство справедливости не подсказывает Вам, что существо, Вам так сильно преданное, заслуживает, даже если желание его есть проявление слабости, того снисхождения, какое оказываете Вы многим другим, кои к Вам столь сильной любви не питают? Подарите же мне, мой прежний Александр, этот час, драгоценный по меньшей мере для меня. Чем Вы рискуете? Потерей одного из тех часов, которые у Вас отрывают в таком количестве на простые условности.
Когда десять лет назад был я вынужден покинуть Петербург, Вас не повидав, чудовищное кровотечение едва меня в гроб не свело. Если вновь мне в свидании откажете, не бойтесь подобного результата; более мой темперамент на такую встряску не способен. Но увезу я воспоминание мучительное, которое отравит остаток моих дней.
Если, напротив, хотите Вы желание мое исполнить, благоволите не откладывать. Служебные обязанности и соображения экономии вынуждают меня уехать как можно раньше.
Всецело Ваш Паррот
Приложение
Основополагающие идеи, которые помочь могут в оценке планов защиты Петербурга от наводнений
Для Императора
1) Первое, о чем позаботиться следует, это чтобы вода Невы в большом рукаве, начинающемся от резкого поворота выше Невского монастыря и доходящем прямо до моря, сохраняла нынешнюю чистоту. В ней питье и пища жителей, и нужно ее сохранять чистой и здоровой; все прочие соображения перед этим отступать должны.
Всякий план, который Неву накрепко отделит от частей верхней и нижней и всю ее к северу повернет, превратит русло Невы в болото, несмотря на верхнюю и нижнюю протоки, которые проделать можно, чтобы эту стоячую воду хоть немного оживить. Произвести эту операцию значило бы устремить всю чистую воду Невы на пустоши, а жителям оставить только воду стоячую и отравленную нечистотами целого города. Городские каналы, в которых вода летом уже теперь для питья не годится, превратились бы в этом случае в настоящие клоаки и источники заразы.
Вдобавок эта идея всю Неву повернуть на север, навсегда ей новое русло проложить либо посредством совсем нового канала, либо за счет расширения Невки чревата неисчислимыми трудностями и даже опасностями. В истории гидравлики мало отыщется операций такого рода, да и те далеко не всегда удачей кончались.
2) Ни в коем случае нельзя со счетов сбрасывать песчаные наносы. Профессор Паррот рассмотрел этот предмет в своей записке, и из его наблюдений следует, что самое надежное средство положить конец их образованию – либо увеличить объем воды в реке, либо усилить ее напор в устье, отрезав все внешние ответвления, которые течение разделяют. Вдобавок предложил он перегородить Невку и Малую Неву в их устьях и только несколько проходов оставить в дамбах ради того, чтобы вода в этих рукавах реки не застаивалась и была чище, чем в городских каналах. Чтобы определить размер этих проходов, надобно будет измерить объем воды в этих рукавах и установить, сколь часто она обновляется по сравнению с тем, как это происходит в Большой Неве. По правде говоря, станет эта вода менее чистой, но ею пользуются только богачи, которые летом на островах развлекаются и которые могут, если захотят, снабжать себя водой из Большой Невы. Напротив, в Большой Неве вода сделается, благодаря большему напору, гораздо чище, а в перегороженных рукавах все равно чистотой будет превосходить воду городских каналов, потому что туда нечистоты почти вовсе не попадают.
3) Предлагают в общем плане безопасности Кронштадт соединить с Петербургом. План этот имеет в себе нечто величавое и, следственно, притягательное. Но связан он со столькими неудобствами, что следует его причислить к неисполнимым. Во-первых, из чего же построить такую большую дамбу, которая Петербург и Кронштадт в один бассейн заключит? Земляные дамбы совершенно невозможно возводить на этой почве, всегда покрытой водой и изобилующей песчаными банками и мелями. Самая слабая буря их уничтожит. Наваленные из камней дамбы протяженностью в 30 верст обойдутся, возможно, не дороже 90 миллионов рублей, но защиту не обеспечат, ибо дамбы такого рода не устоят долго против прилива воды, которую буря нагоняет выше уровня моря. Опыт Шербура и мола в Плимуте это доказал. Следственно, необходимы дамбы из каменной кладки, а это уже 140 миллионов будет стоить.
Важно и другое: если даже сей грандиозный труд до конца довести, поможет ли он достичь искомой цели? Нет, по крайней мере в том, что касается песчаных наносов; ибо даже если из этого большого бассейна открыть проход в море, то река всегда со стороны вод этого бассейна будет встречать сопротивление более сильное, чем теперь; вдобавок ветры с востока, юго-востока и северо-востока не будут более, в отличие от нынешнего положения дел, очищать русло реки, потому что дамба остановит движение воды вовне, какое эти ветры теперь производят на этом пространстве; ведь сегодня оно свободно, а завтра окажется полностью огороженным, и узкий проход дела не изменит. Наконец, очень трудно будет кораблям внутрь заходить, а во время непогоды вовсе невозможно, не только из-за расположения прохода, но и потому, что при западном ветре вода в этом бассейне отступать будет к петербургским берегам и глубина бассейна посередине и возле дамбы уменьшится.
Итак, проблему Кронштадта следует отдельно рассматривать.
4) Земляная дамба должна со стороны моря иметь откос весьма плавный, в основании по крайней мере в 12 раз больше, чем по высоте, а поверхность дамбы быть такой ровной и однородной, как только можно. Если дамбу построить таким образом, сможет она противостоять самому страшному разгулу волн без всякой посторонней помощи. Напротив, очень опасно сажать деревья на берегу между морем и дамбой, чтобы уменьшить первый напор волн. Ведь если буря вырвет с корнем хотя бы одно из них, дерево это сделается своего рода тараном, который станет биться о дамбу и может в ней брешь проделать; а стоит появиться бреши, и через час разрушена будет вся дамба.
5) Каменные дамбы или молы подводные должны иметь больший откос, чем мол плимутский, который в ноябре сильно пострадал. Профессор Паррот их строит из камней и песка и полагает по этой причине, что бесполезно их укрывать крупными глыбами со стороны моря, потому что песок выравнивает поверхность и остается на своем месте в качестве откоса. Впрочем, если сохраняются какие-то опасения, можно прибегнуть и к такому укреплению, тогда дамба благодаря песку, откосу и этим глыбам станет совершенно неподвластной стихиям. Такое строительство обойдется лишь немного дороже.
6) Каменные дамбы надводные должны быть на всем своем протяжении сложены из плит, с внутренней стороны не из песчаника, а из глыб, пригнанных друг к друг очень плотно, как в тех постройках циклопов, которые восходят ко временам доисторическим и остатки которых не перестают нас удивлять. Чтобы ослабить силу волн, со стороны моря откос этих дамб должен быть устроен так, чтобы основание к высоте относилось как полтора к одному.
7) Если требуется устроить линию шлюзов поперек реки, нужно, чтобы сумма проходов в этих шлюзах равнялась обыкновенной ширине реки, то есть самой малой ее природной ширине. Так как столбы шлюзов перегораживают часть реки, вся их линия должна быть больше, чем эта природная ширина, причем разница должна равняться сумме ширины столбов. При каждой попытке сузить свободную ширину воды строители в том раскаивались, поскольку река всегда какие-нибудь разрушения производила.
8) Когда шлюз должен не только перегораживать реку, но также и поднимать уровень воды на 10–12 футов, что будет предусмотрено во всех планах, которые предполагают отведение реки из Петербурга на время урагана с целью предотвратить наводнение, шлюзы эти, даже двойные, потребуют огромную силу не для открытия, а для закрытия. Профессор Паррот изобрел машину, с помощью которой четыре человека будут закрывать и открывать один из этих шлюзов, тогда как с помощью вóрота операция эта потребовала бы усилий по меньшей мере двух сотен человек, которых вдобавок на узкой поверхности шлюзового столба разместить невозможно. Не успел он эту машину описать.
<9) Тот факт, что можно воду на 10–12 футов поднимать в верхнем течении реки, дает надежное средство очищать городские каналы посредством небольшого канала со шлюзом, который то в одну, то в другую сторону можно будет открывать.>
9) Часто буря застает корабль вблизи залива Петербургского. Куда же он денется, если Петербург будет прочно дамбой отгорожен? Человеколюбие предписывает, чтобы мог такой корабль найти приют, и это непременно надобно иметь в виду тем, кто будет производить работы, призванные Петербургу обеспечить безопасность. План профессора Паррота предусматривает на сей предмет надежную гавань, способную вместить от 10 до 12 кораблей, за одной из тех двух дамб, которые будут сдерживать силу волн в устье Большой Невы.
10) Во всех возможных планах льды Невы от ее большой излучины до устья сулят значительные неудобства, потому что окажутся взаперти. Льды же запертые тают очень медленно, и каждую весну навигацию на Неве откладывать придется на несколько недель. Профессор Паррот описал в своей записке и дополнении к ней способ избавиться от этих льдов с помощью пилы даже прежде обыкновенного ледохода, так что порт петербургский сможет открываться каждую весну за несколько недель до начала природного ледохода, а это предоставит торговле драгоценное преимущество, к которому важно привлечь внимание[665].