[Санкт-Петербург, 13 октября 1802 г.][251]
Государь,
Любите Вы науки. Убеждены Вы в их пользе для воспитания человечества, в их влиянии на счастье народов. На сих правилах угодно было Вашему Императорскому Величеству основать Дерптский университет и на них одних должно его устройство зиждиться. Рассматривая же его с сей точки зрения, находим мы в нем изъяны многочисленные и существенные, кои одобрения Вашего Величества не получили. Прежде всего не имеем мы акта постановления. Простое утверждение проекта, предложенного в такое время и при таких обстоятельствах, когда невозможно было его до совершенства довести[252], есть единственный оплот наш, доходы же у нас столь скромны, что если останутся они таковыми и впредь, обречены мы на вечную посредственность, коя желанию нашему приносить пользу осуществиться не позволит. С одной стороны, не можем мы пригласить многих профессоров, Университету необходимых, а те, кто, стремясь деятельно трудиться ради общественного блага, согласились места в нашем Университете занять, от нужды не защищены; с другой стороны, недостает у нас доходов на содержание многочисленных заведений первой необходимости, без которых обречены мы вести существование жалкое. Наконец, нет у нас возможности помогать бедным студентам, число коих возрастает и коих равно жестоко и из Университета исключать, и оставить в нищенстве прозябать. Все, что было в наших силах, мы ради сих студентов уже предприняли; лекции им читаем бесплатно и от скудных жалований наших отрываем крохи на их насущнейшие нужды. Однако все сие не идет ни в какое сравнение с тем, что сделать надобно; потребен для этой цели доход особливый и постоянный. Государь! Благоволите назначить нам сумму, соответствующую цели Университета нашего и пламенному нашему желанию приносить пользу. Не позвольте нам в начале пути весь наш пыл растратить в пустых усилиях и приносить жертвы бесплодные. Сделаем мы это, если такова Ваша воля. Чего только мы не сделаем из любви к долгу нашему, из любви к Вам? Однако целей Ваших человеческих не достигнем, и все, что назначили Вы для их достижения, пропадет втуне. Институт наш не есть предмет роскоши. Известны Вам, Государь, его направление, его правила неизменные. Станет он вечным памятником разуму, воздвигнутым монахами, которые служат другу человечества.
Дабы мог наш Университет вести ту деятельность, на какую способен, должен он быть свободен от препон и пользоваться уважением публики, на какую призван влиять. Посему должен он иметь такие же права и прерогативы, как и другие учреждения государственные. Первая из сих прерогатив есть юрисдикция гражданская, уголовная и полицейская[253]. Обладаем мы уже ею частично, но именно потому тягается постоянно университет с другими органами власти, ибо невозможно, особливо при нынешнем состоянии законодательства, разграничить три этих вида юрисдикции.
Государь, когда бы жили мы в том счастливом веке, когда добродетели роду человеческому служили заменой законов, не требовали бы мы ни юрисдикции, ни власти. Однако рассудите сами, Государь, возможно ли сегодня уважения и влиятельности добиться одними добродетелями? Оставаясь в нынешней бедности, истратим мы время и силы на сопротивление нападкам циническим или на разоблачение коварных заговоров, а между тем показал опыт, что в университетах лишь полная юрисдикция над его членами есть истинный оплот их безопасности. Посему все они сей прерогативой наделены, и даже прежний университет Дерптский из сего правила не был исключением[254]. Не большей сие будет привилегией, чем та, какую другие сословия имеют, обладающие в государстве собственной юрисдикцией.
Убежденный, Государь, в справедливости сих просьб, ибо основаны они на тех правилах, что Ваше Величество признали официально в письме достопамятном, каким Академию почтили, дерзаю я сложить к стопам Вашим набросок прав, нами требуемых, в форме акта постановления[255]. Если удостоится он одобрения Вашего Императорского Величества, молю Вас, Государь, поручить мне его на немецкий и русский перевести и дозволить Вам представить для подписания, дабы мог я радостную весть сообщить нашей Академии, которая лишь об одном радеет – о том, чтобы долг свой исполнить, и лишь об одном печется – о том, чтобы здравствовала священная Ваша особа.
Благоволите, Государь, нашу мольбу уважить. С нею на устах переносимся мы к подножию Вашего августейшего престола. Покиньте его в мыслях на мгновение. Перенеситесь в наш Университет, окажитесь среди нас и как частное лицо, как человек насладитесь всей признательностью, всей любовью, кою здесь к Вам питают. Чувства сии безусловны; коль скоро суровая необходимость принудит Вас прискорбное решение принять и нам в просьбе отказать, чувства наши, Государь, не переменятся, а Ваше отеческое сердце нашим тяготам сострадать будет.
Примите, Государь, особливое уверение в безграничном почтении и любви, коими я проникнут.
6. Г. Ф. Паррот – Александру I
Очерк событий, имевших место при возмущении крестьян в части Вольмарского уезда в октябре 1802 г
[Санкт-Петербург, 26 октября 1802 г.][256]
Указом Вашего Императорского Величества отменены были обязательные поставки от лифляндских крестьян в казну[257], стоимость которых, 10 рублей 4 копейки с одного гака по шведскому расчету составлявшая, вычиталась из подушной подати, и приказано было крестьянам подать платить целиком деньгами.
Рижское губернское правление, вместо того чтобы этот милостивый указ опубликовать как есть, ограничило его действие землями казенными, а также такими имениями помещичьими, где крестьяне сами подушную подать платят, прибавив, что для тех имений, где крестьянин сам подушную подать не платит, но предоставляет это помещику, а ему возмещает своими поставками урожая, все остается по-старому, и крестьянин с помещиком поставками расплачивается, а тот на себя берет уплату подушной подати. Вдобавок были и такие имения, где помещик с крестьян возмещение за уплаченную им подушную подать получал не только поставками, но и работой в поле, а та оценивалась бесчеловечно дешево. Таким образом, вышло согласно постановлению губернского правления, что в этих имениях крестьяне от поставок помещику освобождены, но зато обязаны их возмещать барщинной работой по обыкновенной несправедливой цене[258].
Сие различие в правах, оскорблявшее большинство крестьян губернии, следствия имело вдвойне пагубные. С одной стороны, многие помещики, не вошедшие в число исключений, в него войти пожелали; почти все захотели подушную подать за своих крестьян платить, а начальственное постановление им такую возможность предоставило, ибо предписывало, что не со всем селением надобно по сему вопросу советоваться, а только с пастором, несколькими владельцами хуторов и смотрителем, на жаловании у помещика состоящим. С другой стороны, многие земледельцы, видя нечестность этого постановления и доверяя очень мало, а то и вовсе не доверяя губернскому правлению и тамошним судам, уверились в конце концов, что постановление это поддельное и что то, что им сообщают, есть всего лишь маска, скрывающая намерения Государя куда более благодетельные, а поскольку в такие дела непременно энтузиазм вмешивается, убедили себя крестьяне в конце концов, что шла речь о предоставлении им свободы, что же до сообщения о десяти ударах розгами, которыми здесь при публикации указа грозят за его невыполнение, увидели в нем неопровержимое доказательство того, что губернскому правлению выгодно, чтобы они и дальше в неведении пребывали. Таким-то образом, посеяв недоверие в сердцах земледельцев, подставив собственные свои идеи на место идей государевых, толкуя о наказаниях, тогда как он о милостях говорил, довели губернские власти народ робкий и покорный до того, что зажег он факел войны.
Первоначальное заключение суда, который это дело разбирал, представляет, в качестве результатов сего недоверия, следующие факты, кои довольно перечислить так, как они в этом заключении обозначены, несмотря на откровенную пристрастность, в слоге сего документа заметную (подчеркнутые слова переведены в точности из немецкого протокола), чтобы показать, что ничего не было предпринято из того, что предпринять требовалось для восстановления доверия, и что крестьяне действовали куда более умеренно, чем судьи.
Многие земли в окрестностях Вольмара сделались театром раздоров. Крестьяне отказывались платить господам повинность трудом и урожаем. И сие-то названо было возмущением, как будто тот, кто противится частным лицам, может быть в таком преступлении повинен!
5 октября 1802 года земский суд получил приказание положить конец беспорядкам, и первым делом были направлены в ту местность войска. 7-го числа в имение Каугерн, где впоследствии события и развернулись, прибыл судья. Назавтра суд начал рассматривать дело против крестьян. Весь этот день прошел спокойно, без скопления народа. Однако несколько крестьян из соседнего имения проникли в ту залу, где заседал суд. Прочли им постановление, запрещавшее там находиться. Они вину свою признали; тех, кто владел хуторами, отправили прочь, а поденщикам дали 25 палок. Первая мера, противная тому, что предпринять следовало для восстановления доверия!
Чтобы несколько виновных (в чем – неизвестно) не сбежали, заперли их, а сторожить поставили часовых из числа военных. Назавтра в восемь утра появились первые скопления крестьян, вооруженных палками, дубинами, а кое-кто и ружьями. Войска уже выстроились. Крестьяне потребовали освобождения своих товарищей. Судья вышел к ним и потребовал, чтобы они успокоились,