— Недолет! — секундой позже донесся рапорт сигнальщика.
— Трусят задеть англичан, — прокомментировал старпом.
— Ну, нам трусить нечего, — проворчал Руднев и скомандовал: — Залпом — огонь!
«Варяг» и «Асама» дали залп из всех орудий одновременно до долей секунды.
Чтобы не смущать своим видом светское общество, министр велел подать легкий ужин с шампанским в ложу и сейчас наслаждался кратковременным отдыхом от трудов праведных за бутылкой «Шарль де Казанов» с фруктами. Общество министру внутренних дел составлял министр военный, генерал Куропаткин, которого Плеве всячески протежировал на роль главнокомандующего русскими войсками в будущей, а ныне настоящей русско-японской войне.
Генерал был несколько мрачен, точно предчувствовал нечто нехорошее от короткой баталии с «макаками» (так уже обозвали японцев пронырливые журналисты).
Кличка «макаки» понравилась простому народу чрезвычайно, вследствие чего в столичный зоопарк резко увеличился поток зевак, а в обезьяннике к клетке с макаками было просто не протолкнуться: все жаждали видеть своих противников. Процентов семьдесят зевак были уверены в том, что японцы и макаки — суть одно и то же иродово племя. И ежели макаку приодеть в форму цвета хаки, то выйдет чистый японец.
Обезьянья семейка под водительством старого опытного самца Яшки наплыву посетителей вначале обрадовалась, рассчитывая на конфеты и апельсины. Но умелое манипулирование общественным сознанием сделало свое черное дело, и каждый посетитель считал себя обязанным кинуть в макак чем-нибудь несъедобным или просто плюнуть в их сторону.
Воинственный Яшка воспринял всю эту возню вокруг его личной клетки как посягательство на свой сексуальный авторитет и принял ответные меры — разинул рот и показал громадные желтые клыки. Не помогло. Тогда он дождался счастливого случая, повернулся к посетителям красной лакированной задницей, показал свои весьма примечательные гениталии, чем вызвал дополнительный приток обидчиков, злорадно ухмыльнулся и обильно полил остро пахнущей мочой группу наиболее воинственных мастеровых с их подвыпившими подружками.
Охладив таким образом пыл противников, Яшка перешел к артиллерийским экзерсисам, а именно, стал быстро метать в патриотов обезьяньи фекалии, которые ему заботливо подносили макаки-подростки. Меткость была поразительной, что заставило наиболее трезвую часть публики задуматься: а не победят ли нас столь меткие воины?
Но усомнившихся тут же объявили пораженцами и пообещали набить морду. К чему, за недоступностью Яшки, и приступили. Разгорелась маленькая, но победоносная драка, о которой на следующий день патриотически настроенные газеты известили как о первой победе русского духа над макаками-японцами.
Плохо понимающие истину восприняли эти заметки как сигнал и поставили свечки в ознаменование первой победы русского оружия. Впереди маячили победы более основательные и громогласные.
Куропаткин, однако, не разделял такого мнения. Будучи начальником штаба у самого Скобелева, он понимал все трудности предстоящей войны. Генералы на самом деле ужасно не любят воевать, потому что знают, какое это мерзкое и грязное занятие — посылать молодых, красивых, здоровых мужчин на верную смерть. И на следующее утро не помнить этого и посылать следующих. У гражданских лиц этот порок отсутствует.
Вот и сейчас Плеве с легкостью, подобной той, что обнаружила толпа у клетки с бедным Яшкой, бил японцев и справа и слева, и на суше и на море. Посягнул было на воздушное пространство, но вспомнил, что люди не птицы и не летают. Маленьким фруктовым ножичком Плеве творил просто-таки чудеса, протыкая насквозь желтые груши, точно покорных его ножу японцев. Завершив разгром вазы, министр внутренних дел заявил:
— Алексей Николаевич, вы не знаете внутреннего положения вещей. Нам во как, — он резанул себя серебряным ножичком по горлу, — во как нужна маленькая победоносная война!
— Для чего? — хмуро осведомился Куропаткин.— Что мы потеряли в Японии? Курильские острова? Сахалинскую каторгу? Для чего мы лезем на рожон?
— Только для того, чтобы сдержать революцию. — Плеве с сожалением посмотрел на генерала, нисколько не представлявшего себе всей остроты революционного момента. — Ничто так не оздоровляет и не сплачивает нацию, как маленькая, но обязательно победоносная война. Вы уж там постарайтесь! А мы вас тут поддержим.
И он стал доедать поверженную грушу. Куропаткин тяжело вздохнул. Ему предстояло сражаться на два фронта — и против японцев, и против наместника на Дальнем Востоке адмирала Алексеева, чей выдающийся полководческий талант особенно был заметен на строевых смотрах: Алексеев, будучи человеком морским, до судорог боялся лошадей, а те в ответ боялись его. То есть явно отсутствовало взаимодействие разных родов войск — Алексеева и лошадей, без чего современная война не может быть выиграна по определению.
Об этом говорили многие даже в антракте. Путиловский и Франк на правах зрелых балетоманов завернули в кабинет к театральному полицмейстеру, где в честь объявления войны силами администрации был накрыт походно-полевой стол а-ля фуршет, с запотевшими рюмками русской водки и бутербродами от буфета. Франк нацелился на осетрину, а Путиловский предпочел простую английскую закуску — чернослив с расплавленными кусочками чеддера вместо косточек, завернутый в бекон и проткнутый маленькой серебряной шпажкой.
Адмирал в отставке Негода, маленький и жукастый, от возмущения брызгал слюной на собеседника, провозгласившего тост в честь главнокомандующего:
— Да знаю я, как ваш Алексеев делал карьеру! Лично видел! В Марселе, милостивые государи!
— Ну-ка, ну-ка! — зашумели балетоманы.— Владимир Степанович, извольте рюмку не в очередь. Да объяснитесь! Алексеев далеко, а мы — тут.
Негода лихо выплеснул содержимое рюмки в адмиральское горло, закаленное ветрами пяти океанов (он служил по снабжению Балтийской эскадры, что само по себе не умаляет ничьего достоинства до тех пор, пока не проворуешься), крякнул, закусил, прожевал и начал морской роман:
— Шли мы кругосветкой под вымпелом великого князя Алексея Александровича...
Все знали подоплеку этого путешествия и ехидно заулыбались: великий князь сочетался морганатическим браком с некоей Жуковской. Император Александр II, очевидно завидуя смелости и решимости молодого супруга, после медового месяца послал его проветриться вокруг света — дело долгое, года на два, не меньше. Чтобы другим великим князьям неповадно было. Noblesse oblige!1
— Прошли мы всю Балтику, Бискай, через Гибралтар завернули в Марсель. Там недалеко, налево за угол. Дело молодое, пошли по дамам. Дамы в Марселе, я вам скажу, ничуть не хуже петербурженок! — и Негода лихо закрутил ус.
«Левша» — автоматически отметил Путиловский.
— Верим! Верим! К делу! — закричали балетоманы.
— На судне я был ревизором. Ввечеру пошли в один приличный домик. Поцеловали ручки дамам — и понеслась! Только один Алексеев дамам ручки не целовал, а все в углу на роялях поигрывал да поигрывал... Ну, мы отстрелялись каждый по своей мишени, выпили, закусили да по второму кругу пошли. А тут англичане приперлись. Да еще какие-то торгаши! Первым делом Алексееву врезали, а потом пошли крушить весь дом! с прислугой! — Негода закатил глазки, вспоминая славное времечко. — Я недурно отмахался кортиком: двух в койку уложил наверняка.
— А что князь? — осторожно, дабы не прервать связующую нить времен, вопросил Франк.
— Молодой, здоровый! Только женился, кровь играет! Человек четырех ухайдакал лишь кулаком. В зеркало одного просто впечатал, аки в рамку! Ну, мы рассчитались благородно, прихватили Алексеева под мышки — ходить он не мог — и вернулись на корабль. Да... — Негода пустил в потолок мечтательную папиросную струю.
Воцарилась пауза.
— Ну и?! — не выдержал самый молодой из допущенных в полицмейстерский кабинет.
Все обратили на него взоры: дескать, не мешайте человеку наслаждаться воспоминаниями юности, это единственная драгоценность, что остается на склоне лет! Вопрошающий покраснел и стал жевать пустую булку.
— На следующее утро на корабль прибывает полицейская делегация, — вспоминал блаженно Негода,— и требует визита великого князя в управление. Грозят наложить арест на судно. Один англичанин отдал Богу душу, а хозяйка запомнила лишь великого князя — еще бы не запомнить! Великан!
— В каком смысле? — робко поинтересовался Франк.
— И в физическом, и в физиологическом. Так вот, наш Алексеев заявился в управление и заявил, что всех баб-с и всех мужчин попользовал он один, без сотоварищей, за что и должен нести заслуженную кару. Буйство, дескать, совершил он, Алексеев, а отнюдь не князь Алексей! Он так мастерски запутал французов — Алекс, Алексей, Алексеев, Алексей Алексеевич Алексеев! — что те ошалели и отпустили грех всем участникам. Наложили на него штраф, за который он потом и стал адмиралом.
— На его месте так поступил бы каждый,— съязвил Путиловский.
Негода окинул Путиловского ироничным взглядом и ответствовал:
— Натурально поступил бы! Однако мы все проспали с похмела — на корабле добавили изрядно, а этот не пил и прибежал в управление первым! Шустер был не годам.
Мужчина и женщина шли по заброшенному известняковому карьеру неподалеку от Берна. Мужчина был одет в черное длинное пальто и черный котелок. В руках он уныло нес плетеную корзину для пикника, в которой обычно находится пара бутылок красного вина для взрослых, оранжад для детей, стаканы и большие бутерброды с деревенской ветчиной и пармезаном.
Время для пикника было выбрано удачным — светило солнце и пахло весной. Но место определенно навевало тоску: ржавые вагонетки на ржавых же рельсах, недобитые глыбы почти белого известняка и полное отсутствие зелени.
Однако даму это не смущало. Она придирчиво выискивала одной лишь ей удобное местечко, руководствуясь при этом непонятными соображениями. Несколько горных синиц сопровождали парочку, надеясь на сытный обед из крошек от бутербродов.