Я осмотрел свои подмышки и, правда, для девушки такое — не эстетично, а в среде подростков и высмеять могут. Не было, как говорится, печали, ранее, будучи в мужском обличии, я на подобное внимания не обращал. Из этого следует ровно один вывод, к подобным мелочам надо быть гораздо внимательнее, иначе не избежать мне неловких ситуаций.
Не став ожидать своей очереди к сушке для головы, а их также было пять штук, что означало, что зимой, когда со влажной головой выйти на улицу нельзя, кто-то обязательно будет оштрафован за опоздание на построение, я отправился «в нумера», надевать свою форму.
Посмотрев на себя в зеркало — я остался доволен своим внешним видом. Раздражало только две вещи, первое, как я уже говорил — галстук-бант. А второе, качество материала, из которого форма была пошита. Ткань была похожа на таковую у старой милицейской формы, из моей прошлой жизни, что расстраивало.
Одевшись, вышел из общежития и встал в колонну своего класса, которую нашел без труда, воспитательница, бывшая во главе колонны, держала в руках табличку с цифрой 8.
Плац перед зданием школы. Все классы выстроены в шеренгу по двое. Сначала идут классы «одарённых», за ними — обычные, а дальше, на довольно значительном удалении, «особые классы».
Не все обладательницы голубых беретов были выделены в отдельные классы, что было привилегией тех умниц, которые были исключительно сильны в таких дисциплинах, как химия, математика, физика, информатика А всякие талантливые спортсменки, певички, художницы и стихоплетки, чьи способности в обычных дисциплинах не отличались, в лучшую сторону, по-крайней мере, от прочих воспитанниц, — были встроены «в порядки» обычных классов. Само собой, за ними закреплялись все привилегии «одаренных».
Посреди плаца, перед воспитанницами, на постаменте стоит мужчина, лет около 40, в армейском мундире, созданный с помощью голографического оборудования, и с суровостью отца родного взирает на воспитанниц Пансиона, что собрались перед ним. Государь-Император.
Те, в ответ, с настоящим, не наигранным, благоговением смотрят на него.
Голографическая аппаратура делала свою работу столь хитро, что с какого бы места не смотрели на Государя, тот смотрел точно на тебя.
Началась вступительная речь, государственная агитация и пропаганда, разносившаяся по плацу из динамиков.
И вел ее не абы кто, а сам Государь, в записи, само собой, обращаясь ко всем воспитанницам, в общем, и к каждой из них, в частности. И, несмотря на то, к какому ведомству принадлежал Пансион, ни единого слова не было сказано, о том, что «повсюду враги»; «война», хотя из сетевых новостей вполне можно было сделать вывод, что война-то, как раз, вполне реальна, причем не «где-то там», а прямо вот тут; «с нами Бог», который у нас едва ли не начальник Генерального штаба и вообще, «советские ракеты всех буржуев в пыль сотрут».
Государь говорил о том, каких успехов уже добилась Родина в увеличении благосостояния ее граждан и в различных отраслях хозяйства, в немалой, само собой, степени благодаря вот таким вот как вы, Воспитанницам этого пансиона, что учились тут до вас. И что главной ценностью и опорой Государства — являются его граждане, а особую надежду, лично он, Государь, возлагает на нас. И каких успехов, только предстоит достичь упорным трудом нашего поколения.
Да-да, это ты, пятая с краю, во втором ряду! Это от тебя, от того, как ты будешь учиться сегодня, зависит «завтра» нашей Родины!
Император говорил с каждой.
Я искренне восхитился тем, как грамотно, используя и юношеский максимализм подростков, их надежды и мечты, их безусловный патриотизм и сам факт того, что они девочки и будущие матери и прочее, была выстроена государственная пропаганда в этой богадельне. Она была такой — какой и должна была быть, люди, что писали эту речь — едят свой хлеб не зря.
После Государя, речь взяла Директрисса, которая ходила между выстроенных в колонны классов и, говоря в микрофон, подбадривала всех присутствующих и настраивала нас на прилежную учебу, успехи в спортивных и иных мероприятиях.
Закончив свою речь, Директрисса подала знак и воспитатели, ответственные за свои классы, начали заводить их в здание школы. Начиная с самых младших, пятых классов, и заканчивая двенадцатыми.
После чего, стали заводить и «особые классы», но тех было меньше, всего шесть, с седьмого по двенадцатый, в каждом по десять человек. А в «обычных», я насчитал, по 26. У «одаренных» в каждом классе было случайное число учениц, не превышавшее, в прочем, девяти человек.
Школа, как я понял, была оборудована по последнему слову здешней техники. Во всех классах были установлены кондиционеры и батареи, так что ученицы не изнывали от жары — летом и от холода — зимой.
Никакого мела — есть «электронные доски». В классе, с трех сторон, установлены колонки, так что, не надо напрягать слух, чтобы расслышать учителя.
И так далее и тому подобное. Для воспитанниц созданы все условия, чтобы ничто не отвлекало от получения знаний.
Первыми двумя уроками была История. Сначала История Отечества, где мы изучали Русь, в период ее становления. Слава Богу, что большая часть истории обоих моих миров была идентичной, так что, не смотря на то, что я всегда путался в Рюриковичах, в том, кто из них, где «сидел», я все-таки умудрился не получить ни единого штрафа.
Затем, нас мучили историей Мировой.
«Особые классы», в отличие от всех остальных, в учебное время, а также на обед и ужин, передвигались исключительно строем, куда бы они не шли, под предводительством воспитателя.
Нас привели в столовую, на завтрак, которого я уже давно и с большим нетерпением ожидал, так как вчера, увлекшись, я забыл пообедать и поужинать, отчего теперь меня потрясывало от голода.
В дальнем углу столовой были шесть столов, по числу классов, каждый из них был рассчитан на одиннадцать человек. На воспитанниц и их воспитателя. Меню на выбор, на раздаче, для нас не предлагалось — ешь, что дают. Единственное, что можно изменить — количество, как в большую, так и в меньшую сторону, ввиду того, что за все надо было платить — очками или деньгами. Отсутствие выбора меня не расстроило, завтрак был хорош. Тем более, что я не слабо проголодался и взял себе лишнюю булочку с сыром, на которые мои соседки кидали взгляды, полные вожделение. Большинство из них взяли только чай и кашу.
Плотно позавтракав, отчего пришел в благостное расположение духа, стал осматриваться. В отличие от нас, «нормальные» воспитанницы сидели за столиками «на двоих» и «на четверых», как в кафе и ресторанах, весело болтая и смеясь. Нам бы за подобное поведение уже выписали штраф, так что, за нашими столами действовало правило: «когда я ем — я глух и нем или в следующий раз, мне будет не на что купить еды».
Я заметил, что общение между «особыми» и остальными сведено почти «на нет». Обычные, смотрят на «особых» — с высокомерием и толикой презрения, что вполне объяснимо тем, что общество Империи — классовое и сословное, а они «классом» явно выше. И побаиваются их, из-за слухов о том, что большинство «особых классов» составляют разные преступницы и хулиганки, которых Министерство Войны взялось перевоспитывать.
Воспитанницы же «особых классов», отвечают тем полнейшей взаимностью, так что «две школы» ходят мимо друг друга, демонстративно отвернув головы и задрав носы.
Следующими двумя уроками — были Русский язык и Литература.
На первом уроке был «приветственный диктант», на котором я «порадовал» учителя своим стилем письма, ибо в азбуке, что знал я, было 33 буквы, а в местной 35. Ну и «тутошняя» орфография отличалась от «тамошней».
Учитель, которая явно была в курсе того, что у меня «амнезия», только покачала головой и не стала даже начислять штраф, оставив меня в покое, вроде «есть она и уже слава Богу».
На уроке Литературы ситуация была примерно такая же, только на вопрос учителя, знаю ли я какое-нибудь из стихотворений классиков, я покачал головой и ответил, что нет, но я могу прочесть по памяти свое, хоть я и не классик, стихотворение. Та согласилась.
Со стихами у меня было плохо, если честно, знал я всего парочку из тех, что доставили мне особенно много страданий, в бытность мою школьником, в прошлой жизни. Все они были за авторством Пушкина. Я покопался в памяти, вспоминая, когда же жил Александр Сергеевич, не хотелось бы оконфузится, выдав стихи Гения — за свои. Вроде бы он умер в 19 веке, а стало быть, этот мир не узнал его Гения и значит, можно зачитать его стих.
Я встал и зачитал стих про «Цветок», собрав при этом порядочное количество аплодисментов.
— Очень неплохо, Кайа, у тебя определенно есть талант, садись, — сказала мне учитель.
Что я и сделал. Более ничего интересного не происходило.
А вот два следующих урока, были вполне себе веселыми. Иностранный Язык.
— Кайа, пойдем, — сказала мне воспитатель, а когда мы покидали класс, обернулась, обращаясь к остальным. — Всем сидеть тихо и ждать меня.
Мы шли по коридору, а воспитатель давала мне ценные указания:
— Кайа, Пансион пошел тебе на встречу и организовал для тебя уроки английского языка. Но! Так как других желающих, кроме тебя, из «особых классов», изучать этот язык не нашлось, то нам пришлось сделать для тебя исключение из правил Пансиона. Ты будешь заниматься английским в составе других классов. Не «особых». Так как этот язык не очень популярен у воспитанниц, то был собран сводный класс из нескольких «обычных» и класса «одаренных». Заруби себе на носу, что если ты создашь хотя бы одну конфликтную ситуацию, с другими воспитанницами, то никакого английского тебе не будет! Ясно?
— Я не создам никому проблем, — заверил я воспитателя.
Мы подошли к одному из классов, воспитатель велела мне ждать ее тут, а сама вошла внутрь, после чего, спустя минуту, вышла с другой женщиной, которую представила, как учителя английского языка:
— А! Так это та самая девочка, про которую мне говорила, старший воспитатель! — сказала та, разглядывая меня. — Пойдем в класс.