Быть убитым солдатами страны, которой он, верой и правдой, судя по всему, служил долгие годы. Печальное завершение жизни, да…
Мой разум «зацепился» за несколько слов:
«Убит страной»!
Я оглядел покойных, никто, судя по всему, не пытался с ними договориться, их просто убили.
От этих размышлений меня отвлекла ворвавшаяся в помещение бригада медиков и моя «вновь обретенная матушка».
На следующий день, у себя в «домике на островке», в Поместье. После осмотра врачами, прибывшими вместе с «матушкой», которые пришли к выводу, что, кроме сильного душевного потрясения и поврежденных запястий, перебинтованных прямо тут же, в «пыточной», никаких иных физических повреждений, требующих лечения у меня нет.
Так что единственным специалистом, с которым мне пришлось «плотно» пообщаться — был психолог, тоже какой-то «ведомственный», не гражданский.
Ибо, все произошедшее в Пансионе — не подлежало огласке, об этом меня предупредила «матушка».
Целый день провалявшись в кровати, не желая никого видеть и вставая только на «покушать», под бдительным надзором сиделки, я к вечеру решил посмотреть «ящик».
«Щелкая» пультом, я внезапно замер, на одном из государственных каналов женщина-диктор читала новости:
— К печальным новостям, — сказала она, — вчера ночью, в своем доме, на пятьдесят девятом году жизни, вследствие тяжелой скоротечной болезни, скончался…
Я пропустил мимо ушей то, что она сказала далее, ибо на меня, с экрана «ящика», смотрел «дядюшка» Художницы, облаченный в мундир…
— Приносим свои соболезнования, — услышал я конец фразы диктора, — в связи со смертью человека, имевшего столько заслуг перед Родиной.
Скончался, от болезни, дома… да.
Я переключил на «коммерческий» новостной канал, один из репортажей которого, освещал крупное ДТП:
— Сегодня ночью, в крупной автомобильной аварии, погибли несколько офицеров седьмого управления армейской контрразведки, в данный момент, сообщается о пяти погибших…
Глава 26
«Ничто» — пожалуй именно так можно описать то место, где я сейчас нахожусь. «Ничто». Ничего нет, не видно ни зги.
Внезапно «дали» яркий свет, осветивший меня и то место, где я стоял.
Резко отвернув голову в другую сторону от его источника, я сильно зажмурил один глаз и заслонил рукой другой.
Еще один источник света! Еще один! И еще! И еще!
Попривыкнув — осмотрелся, выяснилось, что свет «дали» вовсе не только ради меня.
Пять мощных прожектора освещали пять участков… сцены!
Место где я оказался — было обычной деревянной сценой, без кулис, возникшей «из ниоткуда» и находящейся посреди «ничего».
— Убийца! — позади меня раздался истошный крик, я вздрогнул и резко развернулся, узнавая голос — кричала Яна!
На сцене стояла освещенная прожектором ванна, из которой поднималась мокрая и голая Яна, чьи глаза и рот были широко раскрыты, прямо как тогда, когда я видел ее в последний раз…
— Что ты натворила? — ее голос сорвался на истерику, — я лишь хотела быть твоей Прислужницей, а ты меня безо всякой жалости убила! Ты жестокая, как и все знатные…
Она с трудом вылезла из ванной и сделала несколько шагов в мою сторону, оставляя мокрые следы на деревянных досках.
— Убийца, — раздался еще один девичий вопль, я повернул голову, чтобы узнать, что на этот раз…
На другом освещенном участке сцены я увидел Художницу, видок она имела такой, будто явилась сюда прямо со съемок фильма «Звонок».
Она стояла в длинной ночнушке, склонив голову, шея ее была в петле, а другой конец веревки уходил куда-то высоко, в «ничто»…
— Ты не оставила мне выбора, ты… — она запнулась, подняв голову и заглянула мне в лицо.
Ее глаза «вылезли» из орбит, цвет лица, в свете софитов, был лиловым, а распухший язык вываливался изо рта.
Я взглянул на ее ноги, они были грязными, перепачканными землей.
— Это ты виновата в моей смерти! Я так хотела жить, ты понимаешь? — ее вопли перешли в жалобный скулеж.
— Понимаю, — пробормотал я, — еще как понимаю.
Еще один прожектор! И на этот раз он осветил сцену совсем уж близко от меня!
И когда я увидел фигуру, вырванную из тьмы потоком света, у меня в глазах, на мгновение, вспыхнули ярко зеленые кляксы, из-за мощного выброса адреналина.
Передо мной стоял «дядюшка» Художницы.
Он стоял, расправив плечи и смотрел на меня.
Одет он был не так, как в нашу с ним встречу, сейчас он был облачен в парадную форму Русской Имперской Армии, а бессчетное количество орденов и медалей на его груди, отражая свет прожектора, слепили мне глаза.
— Зачем ты опозорила мою племянницу? Почему ты поступила с ней столь жестоко? Разве она сделала тебе что-то плохое? — спросил он, повернувшись ко мне целым глазом, вся другая сторона его лица была раскурочена пулевым попаданием.
— Я не… — затараторил было я, но он меня перебил.
— А твоя новая «мать»? Зачем она устроила на меня засаду? Зачем убила меня? Я столько лет отдал служению Родине! Какая неблагодарность!
— Это из-за тебя меня убили! — раздался новый вскрик.
— Ну что еще? — с истеричными нотками с голосе, ответил я, оборачиваясь на следующий голос.
На сцене появился освещаемый прожектором гроб, из которого, одетая в свадебное платье, вставала Мари.
На ее шее зияла страшная колотая рана, из которой мощными толчками хлестала кровь, заливая платье и все вокруг.
— Ты загубила мою жизнь и довела до самоубийства мою любимую! — донесся новый голос — Татьяна!
Она выглядела ровно так же, как тогда, на общем построении, когда я ее видел в последний раз, вся растрепанная и лохматая.
— Ты разрушила мою Семью! — я вновь обернулся, это кричала убийца Мари, — и из-за тебя меня теперь казнят!
Проорав последнюю фразу, она зарыдала.
— Ты и твоя мать виновны в моей смерти! — невдалеке от меня луч света «выхватил» лежавшую на полу, скрюченную фигуру, которая, не торопясь, придерживая рукой рану на животе, поднималась на ноги.
Это был тот самый тип, который по указке «дядюшки» удушал меня.
Еще четыре вспышки! Рядом с «дядюшкой» появились четыре безликие фигуры, облаченные в форму контрразведки, на их телах я увидел множественные следы пулевых попаданий…
— Это ты стала причиной нашей смерти, — закричали они в один голос, — ты виновата!
В этот момент заголосила вся сцена разом! Все, кто обвиняли меня в своей смерти и прочих несчастьях закричали, завизжали, захныкали — одномоментно.
Это было ужасно! От их воплей было больно ушам, заткнув ладонями которые, я присел на корточки и заорал, в ответ, сам:
— Заткнитесь уже, Господи Боже! Хотите мне что-то высказать? Велкам! Но по одному и без воплей!
Внезапно все изменилось.
Воцарилась тишина.
Я обнаружил, что обнаженным, я «разложен» на той хреновине, на которой пороли съевшую чужие конфеты Воспитанницу.
И тут я услышал тихие голоса и характерные звуки, что доносятся из зрительского зала перед спектаклем…
Звуки «зала» доносились из «ничего».
Внезапно вспыхнули сразу все софиты, полностью осветив сцену и всех присутствующих на ней.
Также чуть-чуть развеялась тьма над амфитеатром и стало возможным увидеть зрителей, вернее лишь только тени, что наблюдали за «спектаклем» из зрительского зала.
Передо мной возник новый «персонаж», я задрал голову, ибо в «разложенном» положении, мне были видны только его ноги.
Передо мной, в одних лишь грязных белых «семейниках», с розгами в руках, стоял тот тип, которому меня моя дорогая Семейка решила отдать «в любовницы».
— Ты зачем съела все чужие конфеты? — с негодованием в голосе спросил он.
— Какие, блядь, еще конфеты? Отвяжи мои руки от этой хреновины! — со злостью ответил ему я.
— Не смей мне врать! — заорал он и наотмашь ударил мне по лицу, затем грубо схватил за подбородок, задрав мою голову вверх и указал пальцем.
— Вон! Смотри! Ты не только мне врешь, но и своей Семье! Зачем ты съела чужие конфеты?
Я посмотрел туда, куда указал этот тип и увидел хорошо освещенный балкончик зрительского зала, на котором, одетые по моде, я полагаю, века XVII или что-то вроде того, стояли все члены моей Семьи, за исключением моих новых «папы с мамой» и в театральные бинокли наблюдали за происходящим на сцене.
Пробежав взглядом по их фигурам, я остановил взор на Оле, той самой кузине, с которой у меня произошла стычка.
Она, заметив в свой бинокль мой взгляд, помахала мне своей ручкой. Сучка.
— Я в последний раз тебя спрашиваю, зачем ты съела чужие конфеты?
— Я тебе сказала, что ничьих конфет я не ела, отвали! — ответил я.
Тип этот задрожал от злобы, затем стянув свои грязные трусы, встал прямо передо мной, его «прибор», показывающий «на полшестого» болтался недалеко от моего лица.
Я, отвернувшись, на сколько это было возможно, со злобой в голосе сказал:
— Убери свою хреновину от моего лица!
— Зачем ты съела те конфеты? Почему воровала у своих Сестер? — заорал тип и несколько сильных пощечин вновь обожгли мое лицо.
«Зал» начал громко аплодировать.
— Я тебя отучу воровать у Сестер, — спокойным голосом заявил мне «будущий любовник» и пошел в сторону моего тощего зада.
Повернув голову, я увидел на сцене: стол и две лавки, те, из «допросной».
На лавке, теперь уже в гражданском костюме, сидел дядюшка, чье лицо более не было обезображено пулей, позади него стоял тот, кто удушал меня.
— Пусть это будет тебе уроком! — заявил «любовник» и с силой ударил розгами по моим ягодицам.
Он изо всех сил лупил меня, а я изо всех сил орал.
Зал рукоплескал.
И в один миг, ему, кажется, надоело или он уже просто устал меня бить, по-этому, встав передо мной и вновь схватив меня за подбородок, спросил, тяжело дыша:
— Ну что, достаточно? Ты более не станешь воровать у Сестер или продолжим?
«Прибор» этого типчика, видимо, на фоне издевательств надо мной, пришел в «полную боевую готовность», Господи, какое это отвратительное зрелище, мне стало дурно.